Неточные совпадения
— Щи, моя душа, сегодня очень хороши! — сказал Собакевич, хлебнувши щей и отваливши себе с блюда
огромный кусок няни, известного блюда, которое подается к щам и состоит из бараньего желудка, начиненного гречневой кашей,
мозгом и ножками. — Эдакой няни, — продолжал он, обратившись к Чичикову, — вы не будете есть в городе, там вам черт знает что подадут!
О Петербурге у Клима Самгина незаметно сложилось весьма обычное для провинциала неприязненное и даже несколько враждебное представление: это город, не похожий на русские города, город черствых, недоверчивых и очень проницательных людей; эта голова
огромного тела России наполнена
мозгом холодным и злым. Ночью, в вагоне, Клим вспоминал Гоголя, Достоевского.
Иногда позволял себе отступление, заменяя расстегаи байдаковским пирогом —
огромной кулебякой с начинкой в двенадцать ярусов, где было все, начиная от слоя налимьей печенки и кончая слоем костяных
мозгов в черном масле.
Он напялил
огромные рентгеновские очки, долго ходил кругом и вглядывался сквозь кости черепа — в мой
мозг, записывал что-то в книжку.
Ее начал серьезно лечить Сверстов, объявивши Егору Егорычу и Сусанне, что старуха поражена нервным параличом и что у нее все более и более будет пропадать связь между
мозгом и языком, что уже и теперь довольно часто повторялось; так, желая сказать: «Дайте мне ложку!» — она говорила: «Дайте мне лошадь!» Муза с самого первого дня приезда в Кузьмищево все посматривала на фортепьяно, стоявшее в
огромной зале и про которое Муза по воспоминаниям еще детства знала, что оно было превосходное, но играть на нем она не решалась, недоумевая, можно ли так скоро после смерти сестры заниматься музыкой.
Рана на голове была
огромная, часть
мозга вымыло из нее, но я помню серые, с красными жилками, кусочки в ране, точно мрамор или пена с кровью.
Сделав несколько хороших глотков из темной плоской посудины, Пэд почувствовал себя сидящим в котле или в паровой топке. Песок немилосердно жег тело сквозь кожаные штаны, небо роняло на голову горячие плиты, каждый удар их звенел в ушах подобно большому гонгу; невидимые пружины начали развертываться в
мозгу, пылавшем от такой выпивки, снопами искр, прыгавших на песке и бирюзе бухты; далекий горизонт моря покачивался, нетрезвый, как Пэд, его судорожные движения казались размахами
огромной небесной челюсти.
Он двинулся почти бегом — все было пусто, никаких признаков жизни. Аян переходил из комнаты в комнату, бешеная тревога наполняла его
мозг смятением и туманом; он не останавливался, только один раз, пораженный странным видом белых и черных костяных палочек, уложенных в ряд на краю
огромного отполированного черного ящика, хотел взять их, но они ускользнули от его пальцев, и неожиданный грустный звон пролетел в воздухе. Аян сердито отдернул руку и, вздрогнув, прислушался: звон стих. Он не понимал этого.
Яков (с ужасом). Как бы я ни был пьян — я все понимаю… вот несчастье!
Мозг с проклятой настойчивостью работает, работает… всегда! И передо мною — морда, широкая, неумытая морда с
огромными глазами, которые спрашивают: «Ну?» Понимаешь, она спрашивает только одно слово: «Ну?»
Юрасов похолодел, что-то быстро соображая — и, как огонь, вспыхнула в его
мозгу, в его сердце, во всем его теле одна
огромная и страшная мысль: его ловят.
И все то, что испытал и увидел Юрасов, сплетается в его
мозгу в одну дикую картину
огромной беспощадной погони.
А тот в оркестре, что играл на трубе, уже носил, видимо, в себе, в своем
мозгу, в своих ушах, эту
огромную молчаливую тень. Отрывистый и ломаный звук метался, и прыгал, и бежал куда-то в сторону от других — одинокий, дрожащий от ужаса, безумный. И остальные звуки точно оглядывались на него; так неловко, спотыкаясь, падая и поднимаясь, бежали они разорванной толпою, слишком громкие, слишком веселые, слишком близкие к черным ущельям, где еще умирали, быть может, забытые и потерянные среди камней люди.
Я шел — и не
мозгом, а всем существом в лихорадочном смятении ощущал одно: Алеша, Розанов, я, другие — все это совсем ничто, есть что-то
огромное и общее, а это пустяки.
Но войной все-таки увлечься не могу и, когда читаю в газетах
огромные, словно оскаленные заголовки: «Ярослав горит» или «Сандомир в огне», — каждый раз испытываю в
мозгу какое-то мучительное ощущение; похоже на острый толчок или на присутствие в
мозгу какого-то постороннего предмета.