Пожар в Гороховой далеко еще не был потушен, как уже выкинули шары Каретной части: здесь загорелось опять-таки в Ямской, в Кобыльей улице, с задов дома № 104, откуда
огонь распространился на все дома по Лиговке, так что весь громадный четырехугольник между улицами Кобыльей и Лиговкой и от церкви Иоанна Предтечи до Глазовского моста сгорел до основания.
Неточные совпадения
Нет, надо выбить прежде из головы Захара эту мысль, затушить слухи, как пламя, чтоб оно не
распространилось, чтоб не было
огня и дыма…
Он пробовал зажечь город, но и то неудачно: выгорело одно предместье, потому что город зажжен был против ветра и
огонь не
распространился.
Если весна поздняя и мокрая, то
огонь не может
распространиться везде, не уходит далеко в глубь степей, и птица бывает спасена; но в раннюю сухую весну поток пламени обхватывает ужасное пространство степей и губит не только все гнезда и яйца, но нередко и самих птиц…
Огонь, благодаря сильному ветру, почти сплошь деревянным постройкам Заречья и, наконец, поджогу с трех концов,
распространился быстро и охватил целый участок с неимоверною силой (впрочем, поджог надо считать скорее с двух концов: третий был захвачен и потушен почти в ту же минуту, как вспыхнуло, о чем ниже).
Пожар увидели уже с улицы, когда вся горница была в
огне. Пламя
распространялось быстро. Люди спаслись, но дом сгорел.
Огонь, гонимый сильным ветром от Невы,
распространился с быстротою по трем улицам: Георгиевской, Конторской и Оградской, которые до самой речки Чернявки превращены в пепел.
Часу в девятом раздался один ружейный выстрел, другой, — и вскоре на наших позициях затрещал бешеный пачечный
огонь. Тяжело загрохотали пушки. Все примолкли. Творилось что-то жуткое. Ружейная стрельба
распространялась все шире, бухали пушки, и снаряды с завыванием уносились вдаль.
От всех этих восточных материй, от всех этих низких и мягких диванов с массою прелестных подушек, от всех подставок из черного дерева с инкрустацией из перламутра и слоновой кости и бронзы, от этих пушистых ковров, в которых тонула нога, от всех стен, задрапированных бархатистой шерстяной материей, от всего, казалось,
распространялся тонкий аромат, который проникал во все существо человека и производил род опьянения: сладострастная дрожь охватывала тело, кровь горела
огнем, ум мутился, всецело побежденный желаниями тела.
Огни больше и больше
распространялись, вероятно, по линии французского лагеря.