Неточные совпадения
Поэтому я не
вижу в рассказах летописца ничего такого, что посягало бы на достоинство
обывателей города Глупова.
Казалось, благотворные лучи солнца подействовали и на него (по крайней мере, многие
обыватели потом уверяли, что собственными глазами
видели, как у него тряслись фалдочки).
Утром помощник градоначальника, сажая капусту,
видел, как
обыватели вновь поздравляли друг друга, лобызались и проливали слезы. Некоторые из них до того осмелились, что даже подходили к нему, хлопали по плечу и в шутку называли свинопасом. Всех этих смельчаков помощник градоначальника, конечно, тогда же записал на бумажку.
"Прибыл я в город Глупов, — писал он, — и хотя
увидел жителей, предместником моим в тучное состояние приведенных, но в законах встретил столь великое оскудение, что
обыватели даже различия никакого между законом и естеством не полагают.
Он из окна
видел, как
обыватели поздравляли друг друга, лобызались и проливали слезы.
Проснувшийся
обыватель мог
видеть, как градоначальник сидит, согнувшись, за письменным столом и все что-то скребет пером…
Площадь обступали кругом небольшие каменные и глиняные, в один этаж, домы с видными в стенах деревянными сваями и столбами во всю их высоту, косвенно перекрещенные деревянными же брусьями, как вообще строили домы тогдашние
обыватели, что можно
видеть и поныне еще в некоторых местах Литвы и Польши.
Странно было
видеть, что судьбы мира решают два десятка русских интеллигентов, живущих в захолустном городке среди семидесяти тысяч
обывателей, для которых мир был ограничен пределами их мелких интересов.
Он
видел, что какие-то разношерстные люди строят баррикады, которые, очевидно, никому не мешают, потому что никто не пытается разрушать их,
видел, что
обыватель освоился с баррикадами, уже привык ловко обходить их; он знал, что рабочие Москвы вооружаются, слышал, что были случаи столкновений рабочих и солдат, но он не верил в это и солдат на улице не встречал, так же как не встречал полицейских.
Из ворот осторожно выглядывали
обыватели, некоторые из них разговаривали с защитниками баррикады, — это Самгин
видел впервые, и ему казалось, что они улыбаются с такой же неопределимой, смущающей радостью, какая тревожит и ласкает его.
Я просто скромный
обыватель, пользующийся своим свободным временем, чтобы посещать знакомых и беседовать с ними, и совершенно довольный тем, что начальство не
видит в этом занятии ничего предосудительного.
— В пререканиях власть почерпала не слабость, а силу-с;
обыватели же надежды мерцание в них
видели. Граф Михаил Николаевич — уж на что суров был! — но и тот, будучи на одре смерти и собрав сподвижников, говорил: отстаивайте пререкания, друзья! ибо в них — наш пантеон!
— Здесь, вот
видите, на первой странице высочайшие приказы и обязательные постановления напечатаны. Их обязан знать каждый
обыватель. Берите газету, располагайтесь на травке и выучите наизусть пока первую страницу. Да чтоб без ошибок было! А кто выучит — пусть доложит мне, я проэкзаменую сам.
Распорядился мерзавцевы речи на досках написать и ко всеобщему сведению на площадях вывесить, а сам встал у окошка и ждет, что будет. Ждет месяц, ждет другой;
видит: рыскают мерзавцы, сквернословят, грабят, друг дружку за горло рвут, а вверенный край никак-таки процвести не может! Мало того:
обыватели до того в норы уползли, что и достать их оттуда нет средств. Живы ли, нет ли — голосу не подают…
— Господа
обыватели! И вы, господа начальство, — что же
видим все мы? Являются к нам неизвестные люди и говорят всё, что им хочется, возмущая умы, тогда как ещё никто ничего не знает…
Попробуйте теперича не заезжать совсем, и вы
увидите, что свободного времени останется у вас больше, жалованье вы будете получать всё то же,
обыватель же немедленно приобретет сытый вид и, следовательно, также получит средство уделять по силе возможности.
Когда в стране существует форма правления, от которой все исходит, то исполнительные органы обязываются, не увлекаясь личными прихотливыми умствованиями, буквально выполнять начальственные предначертания. И больше ничего. Посему, ежели начальство (как это ныне по всему видится) находит возможным допустить, дабы
обыватели радовались, то и вы… Сие допускайте, а не ехидничайте и тем паче не сквернословьте! Я сам, по недостаткам образования, не раз сквернословил, но ныне…
Вижу!!
Хлынов. Ежели вам, господин полковник, угодно
видеть, исправны ли
обыватели, мы вам это сейчас покажем. (Курослепову). Господин предводитель, прошу обо всей! Барин, выручай!
Муров. Вот
видите ли, я бы для вас и даром уехал отсюда, без всякой платы, да мне нельзя. Я здешний
обыватель, здесь все мои интересы, а у вас что здесь? Только одни фантазии. Так фантазировать можно и во всяком другом месте. Послушайте, не ссорьтесь со мной! Вам это будет невыгодно: я человек сильный, у меня большая партия.
Везде, где присутствуют науки, должны оказывать свою власть и де сиянс академии. А как в науках главнейшую важность составляют не столько самые науки, сколько действие, ими на партикулярных людей производимое, то из сего прямо явствует, что ни один
обыватель не должен мнить себя от ведомства де сиянс академии свободным. Следственно, чем менее ясны будут границы сего ведомства, тем лучше, ибо нет ничего для начальника обременительнее, как ежели он
видит, что пламенности его положены пределы.
От знакомств Елена Петровна уклонялась: от своего круга отошла с умыслом, а с
обывателями дружить не имела охоты, боялась пустяков и сплетен; да и горда была. Но те немногие, кто бывал у нее и
видел, с каким упорством строит она красивую и чистую жизнь для своих детей, удивлялись ее характеру и молодой страстности, что вносит она в уже отходящие дни; смутно догадывались, что в прошлом не была она счастлива и свободна в желаниях.
И когда на него падал её тяжёлый масляный взгляд, он шевелил плечами, сгибал шею и, отводя глаза в сторону,
видел, что уродливые, полупьяные люди таращат глаза с тем туповатым удивлением, как
обыватели Дрёмова смотрели на маляра, который, упав с крыши церкви, разбился насмерть.
Осторожность и загадочность — вот школа, которую ты обязываешься пройти, если хочешь, чтобы в тебе воистину
видели «дирижирующий класс». Ибо
обыватель простодушен и ежели
видит, что на него наступают с тем, чтобы горло ему перекусить, то уклоняется. Но когда его потихоньку неведомо где сосут, он только перевертывается.
Только взаимное и непрерывное горжение друг другом может облагородить нас в собственных глазах наших; только оно может сообщить соответствующий блеск нашим действиям и распоряжениям.
Видя, что мы гордимся друг другом, и
обыватели начнут гордиться нами, а со временем, быть может, перенесут эту гордость и на самих себя. Ибо ничто так не возвышает дух
обывателей, как вид гордящихся друг другом начальников!
Если же его заставали не в духе, то, оглядев вас все-таки с головы до ног, он отворачивался молча или советовал идти своей дорогой, не беспокоя начальства. Свое назначение он
видел в том, чтобы существовать именно в известном месте и своею амуницией напоминать
обывателю о существовании правительства. До остального ему не было дела.
Но и после охлаждающих разговоров с доктором Коля чувствовал и
видел всюду в городе тревожное, хмурое любопытство: все беспокойно ожидали чего-то, трое
обывателей, выписав наиболее шумную газету, приняли озабоченный вид политиков, ходили по базару спешно, встречаясь, жестоко спорили, часа по два, собирая вокруг себя почтительно внимательную толпу слушателей.
Тревога
обывателей была приятна ему, она словно грела его изнутри, насыщая сердце бодростью. Он внимательно рассматривал озабоченные лица и ясно
видел, что все эти солидные люди — беспомощны, как стадо овец, потерявшее козла-вожатого.
— То, что я сейчас рассказал, — крикнул он, — было не случайным анекдотом по поводу дурацкого слова
обывателя. Вы сами
видели сегодня болото, вонючую человеческую трясину! Но черная молния! Черная молния! Где же она? Ах! Когда же она засверкает?
Рассказал Корсаков, как
обыватель приехал в Берлин, как напрасно разыскивал Жилотдел, как приехал в гостиницу. Таинственно отзывает швейцара. — «Дело, товарищ, вот в чем: мне нужно переночевать. Так, где-нибудь! Я не прихотлив. Вот, хоть здесь, под лестницей, куда сор заметают. Я вам за это заплачу двести марок». — «Да пожалуйте в номер. У нас самый лучший номер стоит семьдесят марок». — «Суть,
видите ли, в том, что я поздно приехал, Жилотдел был уже заперт, и у меня нет ордера…»
Про Седан я на месте слышал много рассказов от тамошних
обывателей, не скрывавших и от иностранца того, до какой степени армия Наполеона III была деморализована во всех смыслах. Предательство маршала Базена, сдавшего Мец, еще ярче встало передо мною, когда я
видел выход французской гвардии, безоружной, исхудалой, в изношенных мундирах и шинелях, под конвоем прусских гусар. Такие картины не забываются!
Он выписал гимнастические гири, крокет, триктрак, детский бильярд, садовые инструменты для детей и десятка два очень умных, рациональных игр. Потом
обыватели, проходя мимо его магазина, к великому своему удовольствию
увидели два велосипеда: один большой, другой поменьше. И торговля пошла на славу. Особенно хороша была торговля перед Рождеством, когда Андрей Андреевич вывесил на окне объявление, что у него продаются украшения для елки.
Говорили, что в полночь на трубу избушки, в которой жил патер Вацлав, спускается черный ворон и издает зловещий троекратный крик. На крыльце избушки появляется сам «чародей» и отвечает своему гостю таким же криком. Ворон слетает с трубы и спускается на руку патера Вацлава, который и уносит его к себе. Некоторые
обыватели, заселявшие окраины Васильевского острова, клялись и божились, что
видели эту сцену собственными глазами.
Видят мухинцы городску нужду, приговор составили, определили трубу починить и чан новый врыть на счет
обывателей.