Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там
обращаться с другими: я, брат, не такого рода!
со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
Левин Взял косу и стал примериваться. Кончившие свои ряды, потные и веселые косцы выходили один зa другим на дорогу и, посмеиваясь, здоровались с барином. Они все глядели на него, но никто ничего не говорил до тех пор, пока вышедший на дорогу высокий старик
со сморщенным и безбородым лицом, в овчинной куртке, не
обратился к нему.
— Нет, я уже не земский деятель. Я
со всеми разбранился и не езжу больше на собрания, — сказал он,
обращаясь к Облонскому.
«Ты не хотела объясниться
со мной, — как будто говорил он, мысленно
обращаясь к ней, — тем хуже для тебя.
— Так глупо, что̀
со мной случилось, совестно говорить! — сказал он краснея и должен был
обратиться к подошедшему Сергею Ивановичу.
Старик раскланялся
со всеми и
обратился прямо к Хлобуеву...
В один мешочек отбирают всё целковики, в другой полтиннички, в третий четвертачки, хотя с виду и кажется, будто бы в комоде ничего нет, кроме белья, да ночных кофточек, да нитяных моточков, да распоротого салопа, имеющего потом
обратиться в платье, если старое как-нибудь прогорит во время печения праздничных лепешек
со всякими пряженцами [Пряженцы — «маленькие пирожки с мясом и луком; подается к ним суп или бульон».
Удовлетворив своему любопытству, папа передал ее протопопу, которому вещица эта, казалось, чрезвычайно понравилась: он покачивал головой и с любопытством посматривал то на коробочку, то на мастера, который мог сделать такую прекрасную штуку. Володя поднес своего турка и тоже заслужил самые лестные похвалы
со всех сторон. Настал и мой черед: бабушка с одобрительной улыбкой
обратилась ко мне.
Софья Ивановна, — продолжал он,
обращаясь прямо к чрезвычайно удивленной и уже заранее испуганной Соне, —
со стола моего, в комнате друга моего, Андрея Семеновича Лебезятникова, тотчас же вслед за посещением вашим, исчез принадлежавший мне государственный кредитный билет сторублевого достоинства.
— Это, кажется, о недавнем убийстве старухи чиновницы, — вмешался,
обращаясь к Зосимову, Петр Петрович, уже стоя
со шляпой в руке и перчатками, но перед уходом пожелав бросить еще несколько умных слов. Он, видимо, хлопотал о выгодном впечатлении, и тщеславие перебороло благоразумие.
— А может, я где-нибудь клад нашел, а ты не знаешь? Вот я вчера и расщедрился… Вон господин Заметов знает, что я клад нашел!.. Вы извините, пожалуйста, —
обратился он
со вздрагивающими губами к Порфирию, — что мы вас пустяшным таким перебором полчаса беспокоим. Надоели ведь, а?
Со всех сторон раздались восклицания, все
обратились к нему. Даже Петр Петрович взволновался.
Ямщик поскакал; но все поглядывал на восток. Лошади бежали дружно. Ветер между тем час от часу становился сильнее. Облачко
обратилось в белую тучу, которая тяжело подымалась, росла и постепенно облегала небо. Пошел мелкий снег — и вдруг повалил хлопьями. Ветер завыл; сделалась метель. В одно мгновение темное небо смешалось
со снежным морем. Все исчезло. «Ну, барин, — закричал ямщик, — беда: буран!..»
— Проводите меня, —
обратилась Лидия к Лютову, вставая
со стула.
— Алеша-то Гогин, должно быть, не знает, что арест на деньги наложен был мною по просьбе Кутузова. Ладно, это я устрою, а ты мне поможешь, — к своему адвокату я не хочу
обращаться с этим делом. Ты — что же, — в одной линии
со Степаном?
— Позволь! Нельзя
обращаться с человеком так, как ты
со мной, — внушительно заговорил Самгин. — Что значит это неожиданное решение — в Париж?
— Как он смеет так говорить про моего барина? — возразил горячо Захар, указывая на кучера. — Да знает ли он, кто мой барин-то? — с благоговением спросил он. — Да тебе, — говорил он,
обращаясь к кучеру, — и во сне не увидать такого барина: добрый, умница, красавец! А твой-то точно некормленая кляча! Срам посмотреть, как выезжаете
со двора на бурой кобыле: точно нищие! Едите-то редьку с квасом. Вон на тебе армячишка, дыр-то не сосчитаешь!..
Вот послушайте, —
обратилась она к папа, — что говорит ваша дочь… как вам нравится это признание!..» Он, бедный, был смущен и жалок больше меня и смотрел вниз; я знала, что он один не сердится, а мне хотелось бы умереть в эту минуту
со стыда…
— Марфенька! Я тебя просвещу! —
обратился он к ней. — Видите ли, бабушка: этот домик,
со всем, что здесь есть, как будто для Марфеньки выстроен, — сказал Райский, — только детские надо надстроить. Люби, Марфенька, не бойся бабушки. А вы, бабушка, мешаете принять подарок!
Обращаясь от двора к дому, Райский в сотый раз усмотрел там, в маленькой горенке, рядом с бабушкиным кабинетом, неизменную картину: молчаливая, вечно шепчущая про себя Василиса,
со впалыми глазами, сидела у окна, век свой на одном месте, на одном стуле, с высокой спинкой и кожаным, глубоко продавленным сиденьем, глядя на дрова да на копавшихся в куче сора кур.
— Икру? Даже затрясся весь, как увидал! А это что? — с новым удовольствием заговорил он, приподнимая крышки серебряных блюд, одну за другой. — Какая вы кокетка, Полина Карповна: даже котлетки без папильоток не можете кушать! Ах, и трюфли — роскошь юных лет! — petit-fours, bouchees de dames! Ax, что вы хотите
со мной делать? —
обратился он к ней, потирая от удовольствия руки — Какие замыслы у вас?
— Совершенно вас извиняю, господин офицер, и уверяю вас, что вы
со способностями. Действуйте так и в гостиной — скоро и для гостиной этого будет совершенно достаточно, а пока вот вам два двугривенных, выпейте и закусите; извините, городовой, за беспокойство, поблагодарил бы и вас за труд, но вы теперь на такой благородной ноге… Милый мой, —
обратился он ко мне, — тут есть одна харчевня, в сущности страшный клоак, но там можно чаю напиться, и я б тебе предложил… вот тут сейчас, пойдем же.
Короче,
со мной он
обращался как с самым зеленым подростком, чего я почти не мог перенести, хотя и знал, что так будет.
— Если бы вы захотели мне сделать особенное удовольствие, — громко и открыто
обратился он ко мне, выходя от князя, — то поедемте сейчас
со мною, и я вам покажу письмо, которое сейчас посылаю к Андрею Петровичу, а вместе и его письмо ко мне.
Я так думал вслух, при купцах, и они согласились
со мною. С общей точки зрения оно очень хорошо; а для этих пяти, шести, десяти человек — нет. Торговля в этой малонаселенной части империи
обращается, как кровь в жилах, помогая распространению народонаселения. Одно место глохнет, другое возникает рядом, потом третье и т. д., а между тем люди разбредутся в разные стороны, оснуются в глуши и вместо золота начнут добывать из земли что-нибудь другое.
— Ваше имя? —
со вздохом усталости
обратился председатель ко второй подсудимой, не глядя на нее и о чем-то справляясь в лежащей перед ним бумаге. Дело было настолько привычное для председателя, что для убыстрения хода дел он мог делать два дела разом.
Ляховская
обращалась со всеми с аристократической простотой, не делая разницы между своими гостями.
Этот верный слуга, нарядившись в ливрею, не мог расстаться
со своей глупостью и ленью и считал своим долгом
обращаться со всеми крайне грубо.
— Василий Назарыч, ведь
со времени казенной опеки над заводами прошло почти десять лет… Несмотря ни на какие хлопоты, я не мог даже узнать, существует ли такой отчет где-нибудь.
Обращался в контроль, в горный департамент, в дворянскую опеку, везде один ответ: «Ничего не знаем… Справьтесь где-нибудь в другом месте».
С моей стороны я желаю доброму и даровитому юноше всего лучшего, желаю, чтоб его юное прекраснодушие и стремление к народным началам не
обратилось впоследствии, как столь часто оно случается,
со стороны нравственной в мрачный мистицизм, а
со стороны гражданской в тупой шовинизм — два качества, грозящие, может быть, еще большим злом нации, чем даже раннее растление от ложно понятого и даром добытого европейского просвещения, каким страдает старший брат его».
Но
со словом, господа присяжные, надо
обращаться честно, и я позволю назвать предмет собственным его словом, собственным наименованием: такой отец, как убитый старик Карамазов, не может и недостоин называться отцом.
— В чужой монастырь
со своим уставом не ходят, — заметил он. — Всех здесь в скиту двадцать пять святых спасаются, друг на друга смотрят и капусту едят. И ни одной-то женщины в эти врата не войдет, вот что особенно замечательно. И это ведь действительно так. Только как же я слышал, что старец дам принимает? —
обратился он вдруг к монашку.
Впечатление от высшего благородства его речи было-таки испорчено, и Фетюкович, провожая его глазами, как бы говорил, указывая публике: «вот, дескать, каковы ваши благородные обвинители!» Помню, не прошло и тут без эпизода
со стороны Мити: взбешенный тоном, с каким Ракитин выразился о Грушеньке, он вдруг закричал
со своего места: «Бернар!» Когда же председатель, по окончании всего опроса Ракитина,
обратился к подсудимому: не желает ли он чего заметить
со своей стороны, то Митя зычно крикнул...
— Ктура годзина, пане? (который час?) —
обратился со скучающим видом пан с трубкой к высокому пану на стуле. Тот вскинул в ответ плечами: часов у них у обоих не было.
Ваша жизнь, Катерина Ивановна, будет проходить теперь в страдальческом созерцании собственных чувств, собственного подвига и собственного горя, но впоследствии страдание это смягчится, и жизнь ваша
обратится уже в сладкое созерцание раз навсегда исполненного твердого и гордого замысла, действительно в своем роде гордого, во всяком случае отчаянного, но побежденного вами, и это сознание доставит вам наконец самое полное удовлетворение и примирит вас
со всем остальным…
— Я, батюшка, останусь здесь
со свечой и буду ловить мгновение. Пробудится, и тогда я начну… За свечку я тебе заплачу, —
обратился он к сторожу, — за постой тоже, будешь помнить Дмитрия Карамазова. Вот только с вами, батюшка, не знаю теперь как быть: где же вы ляжете?
— Да, вот кто мог убить… — начал было следователь, но прокурор Ипполит Кириллович (товарищ прокурора, но и мы будем его называть для краткости прокурором), переглянувшись
со следователем, произнес,
обращаясь к Мите...
Из человека честного, щедрого и доброго, хотя взбалмошного и горячего, он превратился в гордеца и забияку, перестал знаться с соседями, — богатых он стыдился, бедных гнушался, — и неслыханно дерзко
обращался со всеми, даже с установленными властями: я, мол, столбовой дворянин.
С левой стороны высилась скалистая сопка. К реке она подходила отвесными обрывами. Здесь мы нашли небольшое углубление вроде пещеры и развели в нем костер. Дерсу повесил над огнем котелок и вскипятил воду. Затем он достал из своей котомки кусок изюбровой кожи, опалил ее на огне и стал ножом мелко крошить, как лапшу. Когда кожа была изрезана, он высыпал ее в котелок и долго варил. Затем он
обратился ко всем
со следующими словами...
— Пройдемте кто-нибудь
со мной, ребята, —
обратился старовер к казакам.
Взоры мужчин и женщин
обратились на нее; первые удивлялись ее красоте, вторые
со вниманием осмотрели ее наряд.
Старика отнесли в спальню. Он силился с ним разговаривать, но мысли мешались в его голове, и слова не имели никакой связи. Он замолчал и впал в усыпление. Владимир поражен был его состоянием. Он расположился в его спальне и просил оставить его наедине с отцом. Домашние повиновались, и тогда все
обратились к Грише и повели в людскую, где и угостили его по-деревенскому,
со всевозможным радушием, измучив его вопросами и приветствиями.
Не нашед ключа, Владимир возвратился в залу, — ключ лежал на столе, Владимир отворил дверь и наткнулся на человека, прижавшегося в угол; топор блестел у него, и,
обратись к нему
со свечою, Владимир узнал Архипа-кузнеца.
Стансфильд назвал меня. Она тотчас
обратилась с речью ко мне и просила остаться, но я предпочел ее оставить в tete a tete
со Стансфильдом и опять ушел наверх. Через минуту пришел Стансфильд с каким-то крюком или рванью. Муж француженки изобрел его, и она хотела одобрения Гарибальди.
Испуганные жители выходили из домов и бросались на колени во время шествия, прося
со слезами отпущения грехов; самые священники, привыкшие
обращаться с богом запанибрата, были серьезны и тронуты.
— Хоть бы ты новенькое что-нибудь придумал, а то все одно да одно, —
обращается он к Корнеичу, — еще полтора часа до обеда остается — пропадешь
со скуки. Пляши.
— Кто таков? откуда? зачем? — бросила ему матушка и,
обращаясь к сидевшим за прялками девушкам, прибавила: — Да снимите же
со свечки! не видать ничего!
Тут у нашего внимательного слушателя волосы поднялись дыбом;
со страхом оборотился он назад и увидел, что дочка его и парубок спокойно стояли, обнявшись и напевая друг другу какие-то любовные сказки, позабыв про все находящиеся на свете свитки. Это разогнало его страх и заставило
обратиться к прежней беспечности.
Впрочем, я с благодарностью вспоминаю об этих своеобразных состязаниях. Гимназия не умела сделать интересным преподавания, она не пыталась и не умела использовать тот избыток нервной силы и молодого темперамента, который не поглощался зубристикой и механическим посещением неинтересных классов… Можно было совершенно застыть от скуки или
обратиться в автоматический зубрильный аппарат (что
со многими и случалось), если бы в монотонную жизнь не врывались эпизоды этого своеобразного спорта.
В свои приезды, при закладке церквей, освящении различных зданий [Об освящении еписк<опом> Мартимианом Крильонского маяка см. «Владивосток», 1883 г., № 28.] и обходе тюрем, они
обращались к ссыльным
со словами утешения и надежды.