Неточные совпадения
— А я думаю: я вот лежу здесь под стогом… Узенькое местечко, которое я занимаю, до того крохотно
в сравнении с остальным пространством, где меня нет и где дела до меня нет; и часть времени, которую мне удастся прожить, так ничтожна перед вечностию, где меня не было и не будет… А
в этом атоме,
в этой математической точке
кровь обращается, мозг работает, чего-то хочет тоже… Что за безобразие! Что за пустяки!
Теорий у него на этот предмет не было никаких. Ему никогда не приходило
в голову подвергать анализу свои чувства и отношения к Илье Ильичу; он не сам выдумал их; они перешли от отца, деда, братьев, дворни, среди которой он родился и воспитался, и
обратились в плоть и
кровь.
— А вот такие сумасшедшие
в ярости и пишут, когда от ревности да от злобы ослепнут и оглохнут, а
кровь в яд-мышьяк
обратится… А ты еще не знал про него, каков он есть! Вот его и прихлопнут теперь за это, так что только мокренько будет. Сам под секиру лезет! Да лучше поди ночью на Николаевскую дорогу, положи голову на рельсы, вот и оттяпали бы ее ему, коли тяжело стало носить! Тебя-то что дернуло говорить ему! Тебя-то что дергало его дразнить? Похвалиться вздумал?
Я так думал вслух, при купцах, и они согласились со мною. С общей точки зрения оно очень хорошо; а для этих пяти, шести, десяти человек — нет. Торговля
в этой малонаселенной части империи
обращается, как
кровь в жилах, помогая распространению народонаселения. Одно место глохнет, другое возникает рядом, потом третье и т. д., а между тем люди разбредутся
в разные стороны, оснуются
в глуши и вместо золота начнут добывать из земли что-нибудь другое.
Сама христианская любовь, которая существенно духовна и противоположна связям по плоти и
крови, натурализировалась
в этой религиозности,
обратилась в любовь к «своему» человеку.
Генералы, сидевшие
в застенке и мучившие эмиссаров, их знакомых, знакомых их знакомых,
обращались с арестантами, как мерзавцы, лишенные всякого воспитания, всякого чувства деликатности и притом очень хорошо знавшие, что все их действия покрыты солдатской шинелью Николая, облитой и польской
кровью мучеников, и слезами польских матерей…
— Ты что глаза-то вытаращил? —
обращалась иногда матушка к кому-нибудь из детей, — чай, думаешь, скоро отец с матерью умрут, так мы, дескать, живо спустим, что они хребтом, да потом, да
кровью нажили! Успокойся, мерзавец! Умрем, все вам оставим, ничего
в могилу с собой не унесем!
Мне становится жутко, и я чувствую, как
кровь быстрее
обращается в моих жилах.
В то время, знаете, все это было не измято,
кровь обращалась быстро…
— А что, господа! —
обращается он к гостям, — ведь это лучшенькое из всего, что мы испытали
в жизни, и я всегда с благодарностью вспоминаю об этом времени. Что такое я теперь? — "Я знаю, что я ничего не знаю", — вот все, что я могу сказать о себе. Все мне прискучило, все мной испытано — и на дне всего оказалось — ничто! Nichts! А
в то золотое время земля под ногами горела,
кровь кипела
в жилах… Придешь
в Московский трактир:"Гаврило! селянки!" — Ах, что это за селянка была! Маня, помнишь?
Не может быть, чтобы при мысли, что и вы
в Севастополе, не проникло
в душу вашу чувство какого-то мужества, гордости, и чтоб
кровь не стала быстрее
обращаться в ваших жилах…
— Что-нибудь! Да ведь тут работы непочатый угол. Не правда ли, вспоминаются молодые годы? Посмотри на эту молодежь.
В свое время мы так же окружали наших стариков. У меня
кровь начинает быстрее
обращаться в жилах (глаза его действительно начинали слегка сверкать). Ну, скажи, какие тут у вас возникают проекты, вопросы…
И уставали-то мы, наконец, и легко
в то же время становилось; щеки краснели,
кровь обращалась быстрее.
— А я бы тогда летом ездила
в Крым, на Кавказ, а зимой заседала бы
в обществе попечения о бедных. Сшила бы себе чёрное суконное платье, самое скромное, и никаких украшений, кроме броши с рубином и серёжек из жемчуга. Я читала
в «Ниве» стихи,
в которых было сказано, что
кровь и слёзы бедных
обратятся на том свете
в жемчуг и рубины. — И, тихонько вздохнув, она заключала: — Рубины удивительно идут брюнеткам…
И догадался; — с досадой смотрел он на веселую толпу и думал о будущем, рассчитывал дни, сквозь зубы бормотал какие-то упреки… и потом,
обратившись к дому… сказал: так точно! слух этот не лжив… через несколько недель здесь будет
кровь, и больше; почему они не заплотят за долголетнее веселье одним днем страдания, когда другие, после бесчисленных мук, не получают ни одной минуты счастья!.. для чего они любимцы неба, а не я! — о, создатель, если б ты меня любил — как сына, — нет, — как приемыша… половина моей благодарности перевесила бы все их молитвы… — но ты меня проклял
в час рождения… и я прокляну твое владычество,
в час моей кончины…
Я бы ни за что не согласился огорчить мою добрую тетушку; к тому же и
кровь у меня довольно спокойно
обращалась в жилах.
Итак, прямая, чистая, благородная
кровь обращалась в жилах моих; сам собою я был очень недурен, даже хорош; обороты мои и все ухватки щегольские; кланялся значительно, ходил важно и все-таки хорошо.
Когда Печорин кончил, молодой человек во фраке встал и, протянув руку, чтоб взять шляпу со стола, сдернул на пол поднос с чайником и чашками; движение было явно умышленное; все глаза на него
обратились; но взгляд Печорина был дерзче и вопросительнее других; —
кровь кинулась
в лицо неизвестному господину, он стоял неподвижен и не извинялся — молчание продолжалось с минуту.
Он даже и физически ощущал новизну своего настроения
в форме странной тяжести, сжимавшей ему сердце, — точно
кровь его сгустилась за это время и
обращалась медленнее, чем всегда.
.» Сама посадница налила ему серебряный кубок вина фряжского: [Вино фряжское — французское.] старец выпил его, и томная
кровь начала быстрее
в нем
обращаться.
Монах склонился и вышел. Лицо игумна было ужасно, жилы на висках налились
кровью и бились; он был смущен, несмотря на свою обычную твердость, и не знал, верить ли или нет какому-то обвинению, и то укорял себя
в сомнении, приискивая наказание виновному, то верил обвинению, приискивая доказательства к опровержению его; он то вставал и прохаживался, то садился; наконец,
обращаясь к молодому монаху, сказал: «Позови брата Феодора и оставь его со мною наедине».
Я очнулся
в дивизионном лазарете. Надо мною стоят доктора, сестры милосердия, и, кроме них, я вижу еще знакомое лицо знаменитого петербургского профессора, наклонившегося над моими ногами. Его руки
в крови. Он возится у моих ног недолго и
обращается ко мне...
Но и тут напрасно ждали совершения пророчеств, не гремела труба архангела, не меркло солнце, не
обращалась луна
в кровь, звезды с неба не падали.
Мы как будто получали воспитание демократическое, папа и мама не терпели барства, нам очень часто приходилось слышать фразу: «Подумаешь, какой барин!» К горничной нам позволялось
обращаться только за самым необходимым. Но, должно быть, общий уж дух был тогда такой, — барство глубоко держалось
в крови.
Мир, видите ли, устанет от чрезмерности мук, захлебнется
в крови, утомится борьбой — и по этой причине
обратится к любви. Вот чем можно было обосновать надежду…
Ибо, когда нарушается телесная гармония от раздражения при сообщении, то, как говорят нам опытные
в брачном деле, вся мозговая и плодотворная часть
крови, состоящая из жидкообразной кости, собравшись из всех членов,
обратившись в пену и сгустившись, извергается детородными путями
в животворную почву женщины.
Лед держал его, но гнулся и трещал, и очевидно было, что не только под орудием или толпой народа, но под ним одним он сейчас рухнется. На него смотрели и жались к берегу, не решаясь еще ступить на лед. Командир полка, стоявший верхом у въезда, поднял руку и раскрыл рот,
обращаясь к Долохову. Вдруг одно из ядер так низко засвистело над толпой, что все нагнулись. Что-то шлепнулось
в мокрое, и генерал упал с лошадью
в лужу
крови. Никто не взглянул на генерала, не подумал поднять его.