Неточные совпадения
Г-жа Простакова (бросаясь
обнимать Софью). Поздравляю, Софьюшка! Поздравляю, душа моя! Я вне себя от радости! Теперь тебе надобен жених. Я, я лучшей невесты и Митрофанушке не желаю. То — то дядюшка! То-то отец
родной! Я и сама все-таки думала, что Бог его хранит, что он еще здравствует.
Он хотел броситься
обнимать меня; слезы текли по его лицу; не могу выразить, как сжалось у меня сердце: бедный старик был похож на жалкого, слабого, испуганного ребенка, которого выкрали из
родного гнезда какие-то цыгане и увели к чужим людям. Но обняться нам не дали: отворилась дверь, и вошла Анна Андреевна, но не с хозяином, а с братом своим, камер-юнкером. Эта новость ошеломила меня; я встал и направился к двери.
— Cher, cher enfant! — восклицал он, целуя меня и
обнимая (признаюсь, я сам было заплакал черт знает с чего, хоть мигом воздержался, и даже теперь, как пишу, у меня краска в лице), — милый друг, ты мне теперь как
родной; ты мне в этот месяц стал как кусок моего собственного сердца!
— Ах, милый! ах,
родной! да какой же ты большой! — восклицала она,
обнимая меня своими коротенькими руками, — да, никак, ты уж в ученье, что на тебе мундирчик надет! А вот и Сашенька моя. Ишь ведь старушкой оделась, а все оттого, что уж очень навстречу спешила… Поцелуйтесь,
родные! племянница ведь она твоя! Поиграйте вместе, побегайте ужо, дядюшка с племянницей.
— Ах,
родные мои! ах, благодетели! вспомнила-таки про старуху, сударушка! — дребезжащим голосом приветствовала она нас, протягивая руки, чтобы
обнять матушку, — чай, на полпути в Заболотье… все-таки дешевле, чем на постоялом кормиться… Слышала, сударушка, слышала! Купила ты коко с соком… Ну, да и молодец же ты! Лёгко ли дело, сама-одна какое дело сварганила! Милости просим в горницы! Спасибо, сударка, что хоть ненароком да вспомнила.
Любовь Андреевна(нежно). Иди, иди…
Родные мои… (
Обнимая Аню и Варю). Если бы вы обе знали, как я вас люблю. Садитесь рядом, вот так.
Искренняя, живая радость матери сообщилась и мне; я бросился на шею к Катерине Борисовне и
обнял ее, как
родную.
— Не вините и меня. Как давно хотел я вас
обнять как
родного брата; как много она мне про вас говорила! Мы с вами до сих пор едва познакомились и как-то не сошлись. Будем друзьями и… простите нас, — прибавил он вполголоса и немного покраснев, но с такой прекрасной улыбкой, что я не мог не отозваться всем моим сердцем на его приветствие.
— Ах, мой
родной! Кто бы мог думать! — восклицала она,
обнимая меня, — ведь эта глупая Анютка сказала, что новый становой приехал — ну, я и не тороплюсь! А это — вот кто! вот неожиданность-то! вот радость! И Филофей Павлыч… вот удивится-то! вот-то будет рад!
— И вдруг
обнимет сон, как мать
родная любимое своё дитя, и покажет всё, чего нет, окунёт тебя в такие радости, тихие да чистые, каких и не бывает наяву. Я даже иногда, ложась, молюсь: «Присно дева Мария, пресвятая богородица — навей счастливый сон!»
Наконец мы расстались. Я
обнял и благословил дядю. «Завтра, завтра, — повторял он, — все решится, — прежде чем ты встанешь, решится. Пойду к Фоме и поступлю с ним по-рыцарски, открою ему все, как
родному брату, все изгибы сердца, всю внутренность. Прощай, Сережа. Ложись, ты устал; а я уж, верно, во всю ночь глаз не сомкну».
Ее сердце так обширно, что
обнимает всю природу, до малейшего таракана или лягушки, словом все, за исключением
родного отца.
По молодости, по горячности моей я могу провиниться на каждом шагу; вспомните, что я в чужой семье, что я никого не знаю и что никто не знает меня; не оставьте меня…» Она бросилась на шею к свекру, у которого также глаза были полны слез, она
обняла его точно, как
родная дочь, и целовала его грудь, даже руки.
Накануне, рано поутру, пришла она к Степану Михайловичу, который, задумавшись, печально сидел на своем крылечке; она
обняла его, поцеловала, заплакала и сказала: «Братец, я чувствую всю вашу ко мне любовь и сама люблю и почитаю вас, как
родного отца.
— Шайка русских разбойников или толпа польской лагерной челяди ничего не доказывают. Нет, Алексей: я уважаю храбрых и благородных поляков. Придет время, вспомнят и они, что в их жилах течет кровь наших предков, славян; быть может, внуки наши
обнимут поляков, как
родных братьев, и два сильнейшие поколения древних владык всего севера сольются в один великий и непобедимый народ!
Мать
родная, прощаясь с любимыми детьми, не
обнимает их так страстно, не целует их так горячо, как целовали мужички землю, кормившую их столько лет.
Он порывисто и крепко
обнял ее, осыпал поцелуями ее колени и руки, потом, когда она что-то бормотала ему и вздрагивала от воспоминаний, он пригладил ее волосы и, всматриваясь ей в лицо, понял, что эта несчастная, порочная женщина для него единственный близкий,
родной и незаменимый человек.
— Мишка! Стакан! — закричал он. — Хозяин! Друг ты мой любезный! Вот радость-то, право!.. — вскричал он, заваливаясь пьяною головой в телегу, и начал угощать мужиков и баб водкою. Мужики выпили, бабы отказывались. —
Родные вы мои, чем мне вас одарить? — восклицал Алеха,
обнимая старух.
Владимир. Я был там, откуда веселье очень далеко; я видел одну женщину, слабую, больную, которая за давнишний проступок оставлена своим мужем и
родными; она — почти нищая; весь мир смеется над ней, и никто об ней не жалеет… О! батюшка! эта душа заслуживала прощение и другую участь! Батюшка! я видел горькие слезы раскаяния, я молился вместе с нею, я
обнимал ее колена, я… я был у моей матери… чего вам больше?
— А вы всё молодеете! — выговорил он сквозь смех. — Не знаю, какой это вы краской голову и бороду красите, мне бы дали. — Он, сопя и задыхаясь,
обнял меня и поцеловал в щеку. — Мне бы дали… — повторил он. — Да вам,
родной мой, есть сорок?
Таня. Голубчик ты мой, как отца
родного примем! (
Обнимает и целует его.)
Через минуту он опомнился. «Это так, это минутное!» — говорил он про себя, весь бледный, с дрожащими, посинелыми губами, и бросился одеваться. Он хотел бежать прямо за доктором. Вдруг Вася кликнул его; Аркадий бросился на него и
обнял его, как мать, у которой отнимают
родное дитя…
Юлия. Неужели? как счастливо! Следовательно, вы и мне
родной, — дайте
обнять себя. — А знаете, какую было он глупость сделал? мой друг, ваш братец чуть было не женился.
Распрощался с ним Патап Максимыч. Ровно сына
родного трижды перекрестил, крепко
обнял и крепко расцеловал. Слезы даже у старика сверкнули.
— Встань, моя ластушка, встань,
родная моя, — нежным голосом стала говорить ей Манефа. — Сядь-ка рядком, потолкуем хорошенько, — прибавила она, усаживая Фленушку и
обняв рукой ее шею… — Так что же? Говорю тебе: дай ответ… Скажу и теперь, что прежде не раз говаривала: «На зазорную жизнь нет моего благословенья, а выйдешь замуж по закону, то хоть я тебя и не увижу, но любовь моя навсегда пребудет с тобой. Воли твоей я не связываю».
Когда обе воротились из часовни, Фленушка села у ног матери, крепко
обняла ее колени и, радостно глядя ей в очи, все про себя рассказала. Поведала
родной свое горе сердечное, свою кручину великую, свою любовь к Петру Степанычу.
Гусев
обнял колени, положил на них голову и думает о
родной стороне.
Эти мысли всецело захватывают сейчас все существо девушки. Её губы невольно улыбаются при мысли о возможности доведения до конца начатого ей дела. Да, когда по окончании войны, она, даст Бог, вернется под
родную кровлю, как
обнимет старого отца, как скажет, целуя его старую, седую голову...
— Благородный молодой человек! — сказал в то же время Зибенбюргер со слезами на глазах. — Кто в эти минуты не желал бы быть Паткулем, чтобы
обнять вас? Жаль, что возвращаюсь из Московии, а не еду в нее; а то с каким удовольствием рассказал бы я ему, что он имеет еще в Лифляндии соотечественников, друзей и
родного.