Неточные совпадения
Девочка не думала идти, а все жалобно смотрела; я просил ямщика не
обижать ее, он взял ее тихо в охапку и поставил на землю. Она расплакалась, и я готов был плакать с нею.
На следующий день, сидя на том же месте, мальчик вспомнил о вчерашнем столкновении. В этом воспоминании теперь не было досады. Напротив, ему даже захотелось, чтоб опять пришла эта
девочка с таким приятным, спокойным голосом, какого он никогда еще не слыхал. Знакомые ему дети громко кричали, смеялись, дрались и плакали, но ни один из них не говорил так приятно. Ему стало жаль, что он
обидел незнакомку, которая, вероятно, никогда более не вернется.
— Да вы не обижайтесь, господин. Конечно, за визит вы сами барышне отдадите. Я думаю, не
обидите, она у нас
девочка славная. А уж за пиво и лимонад потрудитесь заплатить. Мне тоже хозяйке надо отчет отдавать. Две бутылки пива, по пятидесяти — рубль и лимонад тридцать рубль тридцать.
— А кто с голоду умрет, а кто
обидит и обесчестит
девочку — это хорошо?
Служанке, которая подала ему стакан воды, он положил на поднос двугривенный, и когда сия взять эти деньги сомневалась, он сам сконфузился и заговорил: „Нет, матушка, не
обидьте, это у меня такая привычка“; а когда попадья моя вышла ко мне, чтобы волосы мне напомадить, он взял на руки случившуюся здесь за матерью замарашку-девочку кухаркину и говорит: „Слушай, как вон уточки на бережку разговаривают.
— Нет, — нетерпеливо сказала
девочка, — кто тебя
обидел?
— Мамочка милая! Настю мою
обидели; Настя плачет, — отвечала, сама обливаясь слезами,
девочка.
— Дела много, — и быстро отошёл прочь. Это
обидело женщину, она не впервые чувствовала, что деверь не так ласков с нею, как прежде. Ей жилось скучно. За четыре, года она родила двух
девочек и уже снова ходила непорожней.
— И неужели возможны такие повторения во вселенной, неужели таков природный закон?.. И если это там земля, то неужели она такая же земля, как и наша… совершенно такая же, несчастная, бедная, но дорогая и вечно любимая, и такую же мучительную любовь рождающая к себе в самых неблагодарных даже детях своих, как и наша?.. — вскрикивал я, сотрясаясь от неудержимой, восторженной любви к той родной прежней земле, которую я покинул. Образ бедной
девочки, которую я
обидел, промелькнул передо мною.
Тяжёлая, изорванная и лохматая туча закрыла луну, и Лёньке почти не видно было лица деда… Но он поставил рядом с ним плачущую
девочку, вызвав её образ перед собой, и мысленно как бы измерял их обоих. Немощный, скрипучий, жадный и рваный дед рядом с ней, обиженной им, плачущей, но здоровой, свежей, красивой, показался ему ненужным и почти таким же злым и дрянным, как Кощей в сказке. Как это можно? За что он
обидел её? Он не родной ей…
По дороге она расспрашивала
девочку, хорошо ли ей было ехать, не
обидел ли ее кто в пути, и, похлопывая Дуню по плечу, все прибавляла, как бы ободряя ее после каждого ее односложного ответа...
— Здравствуй,
девочка, здравствуй! — заговорила незнакомка. — Вот ты и у нас. Не бойся! Тебя никто не
обидит. У нас добрые, милые
девочки, а начальница у нас ласковая, сердечная, и тебе будет очень хорошо. Не боишься меня, а?
— Ну,
девочка, будь умна, послушна, прилежна. Исполняй все, что от тебя требуется, и никто не
обидит тебя. Ты сирота и с этих пор становишься воспитанницей нашего ремесленного приюта. Тебя будут учить грамоте, Закону Божию, счету и ремеслу. Когда ты вырастешь, тебе найдут место, словом, мы всячески будем заботиться о тебе.
Кириллов — детски прекрасная, благородная душа, ясно и чисто звучащая на все светлое в жизни. Но его, как и всех других, «съела идея». Человек обязан заявить своеволие, все на свете — «все равно», и «все хорошо». «Кто с голоду умрет, кто
обидит и обесчестит
девочку, — хорошо. И кто размозжит голову за ребенка, и то хорошо, и кто не размозжит, и то хорошо. Все хорошо».
«Мамочка! — рыдало что-то внутри меня. — За что, за что? Ты не слышишь, родная, свою
девочку, не знаешь, как ее
обидели! И кто же? Самая близкая, самая любимая душа в этих стенах! Ты бы не
обидела, ты не
обидела ни разу меня, дорогая, далекая, милая!»
После молитвы, сначала прочитанной, а затем пропетой старшими, мы поднялись в классы, куда швейцар Петр принес целый поднос корзин, коробок и мешочков разных величин, оставленных внизу посетителями. Началось угощение, раздача сластей подругам, даже мена. Мы с Ниной удалились в угол за черную классную доску, чтобы поболтать на свободе. Но
девочки отыскали нас и завалили лакомствами. Общая любимица Нина, гордая и самолюбивая, долго отказывалась, но, не желая
обидеть подруг, приняла их лепту.
— Вот мы как! — громко расхохотался хозяин и все его огромное тело заколыхалось в разные стороны, — так вот как! Скажите, пожалуйста,
обидели ваше сиятельство! Не финтифлюшка они, изволите видеть, a Тася… Принцесса какая выискалась, видали такую? — обратился он к
девочке.
— Ну, вот! Ну, вот! Я знала, что она не злая! Я знала, — торжествуя, говорила та. — Она не шпионка и не злючка, a просто вспыльчивая и избалованная
девочка. Нет, пожалуйста, не
обижайте ее! — и она умоляющими глазами окинула круг
девочек.
Чего бы ни дала она теперь, лишь бы только снова очутиться в пансионском дортуаре, залитом мягким светом фонаря-ночника; чтобы снова увидеть
девочек, которые, если и ссорились с ней, но никогда не
обижали ее несправедливо, никогда не обращались с ней грубо.
Милку привезла в пансион Карлуша, и прелестная кошечка составляла радость и гордость горбатой
девочки. Не было худшей обиды для Карлуши, как
обидеть её любимицу. Милку подарил Карлуше её отец, который вскоре после этого умер и немудрено поэтому, что маленькая горбунья всем своим сердцем привязалась к его живому подарку. Милка спала в дортуаре в постели
девочки, ела из одной тарелки с ней и бросалась со всех ног навстречу Карлуше.
— Дуся наша милочка! Мы не позволим
обижать ее! — вторила
девочкам смугленькая хохлушка Каховская из старшего отделения пансиона.
—
Девочки!
Девочки! Смотрите, она
обижает нашу Дусю! — вскричала Маргарита Вронская, видевшая эту коротенькую сцену.
«Слышите! — хотелось мне крикнуть всем этим присмиревшим воспитанницам, — слышите! мои предки — славные герои, мой дед пал в бою за свободу родины, и вы, злые, ничтожные, маленькие
девочки, не имеете права оскорблять и
обижать меня, прирожденную грузинскую княжну!..»
— Мая! Мая! Не смей так говорить! Ты злая, гадкая
девочка! Ты не должна, ты не смеешь
обижать Лидочку! — зазвучали голоса трех мальчуганов в защиту своей слепой сестрицы, в то время как по бледным щекам Лидочки покатились две крупные слезы.
— Я и не думаю
обижать ее. С чего это вы взяли? — защищалась Мая. — Я правду говорю! Разве нельзя говорить правды? — раздраженно произнесла она. — Ведь если бы Лидочка была такою же зрячею здоровою
девочкой, как и я, вы думаете, она не шалила бы так же заодно с нами?