Неточные совпадения
Серые, сухие былинки трещали,
ломаясь под
ногами Клима.
— Ось
сломалась… перегорела, — мрачно отвечал он и с таким негодованием поправил вдруг шлею на пристяжной, что та совсем покачнулась было набок, однако устояла, фыркнула, встряхнулась и преспокойно начала чесать себе зубом ниже колена передней
ноги.
Смотри только береги это сокровище…» И вот через три месяца святое сокровище ходит в затрепанном капоте, туфли на босу
ногу, волосенки жиденькие, нечесаные, в папильотках, с денщиками собачится, как кухарка, с молодыми офицерами
ломается, сюсюкает, взвизгивает, закатывает глаза.
— Слышала, — отвечала она, — и слышала, как вы его назвали. Удивляюсь вам, право.
Нога господина Инсарова еще здесь не была, а вы уже считаете за нужное
ломаться.
И вот я в Пензе. С вокзала в театр я приехал на «удобке». Это специально пензенский экипаж вроде извозчичьей пролетки без рессор, с продольным толстым брусом, отделявшим
ноги одного пассажира от другого. На пензенских грязных и гористых улицах всякий другой экипаж
поломался бы, — но почему его назвали «удобка» — не знаю. Разве потому, что на брус садился, скорчившись в три погибели, третий пассажир?
Ручейки, которые днем весело бороздили по всем улицам, разъедая «череп», [Черепом называется тонкий слой льда, который весной остается на дороге; днем он тает, а ночью замерзает в тонкую ледяную корку, которая хрустит и
ломается под
ногами.
Прежде охотники привязывали бубенчик к
ноге; но этот способ несравненно хуже: бубенчик будет беспрестанно за что-нибудь задевать и как раз
сломается; когда же ястреб с перепелкой сядет в траву или в хлеб, то звука никакого не будет; а бубенчик в хвосте, как скоро ястреб начнет щипать птицу, при всяком наклонении головы и тела станет звенеть и дает о себе знать охотнику, в чем и заключается вся цель.
Даже язык и походку солидные выдумали для себя совсем нечеловеческие. Ходили они на прямых
ногах, подрагивая всем телом при каждом шаге, а говорили, картавя и
ломаясь и заменяя «а» и «о» оборотным «э», что придавало их разговору оттенок какой-то карикатурной гвардейской расслабленности.
— Братцы, что вам, лошадь, что ли, надо? — заговорили тотчас приятели рыженьких. — Пойдемте, поглядите у нас… уж такого-то подведем жеребчика, спасибо скажете… что вы с ним как бьетесь, ишь
ломается, и добро было бы из чего… ишь, вона, вона как ноги-то подогнула… пойдемте с нами, вон стоят наши лошади… бойкие лошади! Супротив наших ни одна здесь не вытянет, не токмо что эта…
Неуеденов (Юше). Юшка, молчи! Наши-то бабы сдуру батистовых рубашек ему нашьют, того-сего, с
ног до головы оденут; а он-то после
ломается перед публикой, и ничего ему — не совестно! Везде деньги бросает, чтоб его добрым барином звали.
Бой на этот раз был непродолжителен: и чубук
сломался, и генерал задохся от волнения. Верный раб Мишка ползал у его
ног и повторял одно...
Долго шли молча, только под
ногами похрустывал,
ломаясь, топкий утренний ледок. Было холодно. Стекла маленьких окон смотрели на улицу мутно и сонно — слобода еще спала.
Прояснился день к вечеру, а с утра был лёгкий заморозок — лист под
ногами хрустел и
ломался, как стеклянный.
— Да бери же, босопляс ты этакой!.. Бери, коли дают, — топнув
ногой, крикнул на него Патап Максимыч. —
Ломаться, что ли, передо мной вздумал? Чваниться?.. Так я те задам!.. Бери, нéпуть [Непутный человек, иногда бес.] этакой!..
— Повенчавшись, придем да в
ноги ему, — усмехнулась Настя. — Посерчает,
поломается, да и смилуется… Старину вспомнит… Ведь сам он мамыньку-то «уходом» свел, сам свадьбу-самокрутку играл…
Наконец все мужики были отпущены, но писарь все-таки не вдруг допустил до себя Алексея. Больно уж хотелось ему
поломаться. Взял какие-то бумаги, глядит в них, перелистывает, дело, дескать, делаю, мешать мне теперь никто не моги, а ты, друг любезный, постой, подожди, переминайся с
ноги на
ногу… И то у Морковкина на уме было: не вышло б передряги за то, что накануне сманил он к себе Наталью с грибовной гулянки… Сидит, ломает голову — какая б нужда Алешку в приказ привела.
Кстати, посмотрите на обоз. Возов сорок с чайными цибиками тянется по самой насыпи… Колеса наполовину спрятались в глубоких колеях, тощие лошаденки вытягивают шеи… Около возов идут возчики; вытаскивая
ноги из грязи и помогая лошадям, они давно уже выбились из сил… Вот часть обоза остановилась. Что такое? У одного из возов
сломалось колесо… Нет, уж лучше не смотреть!
— В твоих руках не десятки, а сотни тысяч! Для себя можно перехватить, а товарища спасти — нельзя. Эх, брат Теркин! Понимаю я тебя, вижу насквозь. Хочешь придавить нашего брата: пусть, мол, допрежь передо мной попрыгает, а мы
поломаемся! У разночинца поваляйся в
ногах! Понимаю!..
Как девочка, которой подарили дорогой веер, он, прежде чем написать заглавие, долго кокетничает перед самим собой, рисуется,
ломается… Он сжимает себе виски, то корчится и поджимает под кресло
ноги, точно от боли, то томно жмурится, как кот на диване… Наконец, не без колебания, протягивает он к чернильнице руку и с таким выражением, как будто подписывает смертный приговор, делает заглавие…
„Это страх действует! это мечта!” — думает она и пилит, сколько сил достает. Уже кольцо едва держится в цепи. Она просит Паткуля рвануть его
ногою. Он исполняет ее волю; но звено не
ломается. Роза опять за работу. У пленника пилка идет успешнее: другая связь в окне распилена; бечевка через него заброшена; слышно, что ее поймали… что ее привязывают… Роза собирает последние силы… вот пила то пойдет, то остановится, как страхом задержанное дыханье… вот несколько движений — и…
Но будто им весело? — спрашивала я себя. По крайней мере три четверти мужчин сидят, выпуча глаза, или стоят и глупо улыбаются. Я ни к кому не подходила, и на меня никто не обратил внимания: я была уж очень укутана. На танцы мне не хотелось смотреть. Говорят, что это все наемные танцоры. Из ложи я заметила только одного пьеро. Наверно, куафер. Он меня рассмешил, очень уж
ломался, и руками, и
ногами…
Настала такая невозмутимая тишина, что я слышал и свой собственный пульс внутри себя и свое дыхание: оно как-то шумит, как сено, а если сильно вздохнуть, то точно электрическая искра тихо пощелкивает в невыносимо разреженном морозном воздухе, таком сухом и таком холодном, что даже мои волосы на бороде насквозь промерзли, кололись, как проволоки, и
ломались; я даже сейчас чувствую озноб при этом воспоминании, которому всегда помогают мои с той поры испорченные
ноги.