Неточные совпадения
Раскольников не привык к
толпе и, как уже сказано, бежал всякого общества, особенно в последнее время. Но теперь его вдруг что-то потянуло к
людям. Что-то совершалось в нем как бы
новое, и вместе с тем ощутилась какая-то жажда
людей. Он так устал от целого месяца этой сосредоточенной тоски своей и мрачного возбуждения, что хотя одну минуту хотелось ему вздохнуть в другом мире, хотя бы в каком бы то ни было, и, несмотря на всю грязь обстановки, он с удовольствием оставался теперь в распивочной.
В это время из-за высоты, находившейся в полверсте от крепости, показались
новые конные
толпы, и вскоре степь усеялась множеством
людей, вооруженных копьями и сайдаками.
Затем, при помощи прочитанной еще в отрочестве по настоянию отца «Истории крестьянских войн в Германии» и «Политических движений русского народа», воображение создало мрачную картину: лунной ночью, по извилистым дорогам, среди полей, катятся от деревни к деревне густые, темные
толпы, окружают усадьбы помещиков, трутся о них; вспыхивают огромные костры огня, а
люди кричат, свистят, воют, черной массой катятся дальше, все возрастая, как бы поднимаясь из земли; впереди их мчатся табуны испуганных лошадей, сзади умножаются холмы огня, над ними — тучи дыма, неба — не видно, а земля — пустеет, верхний слой ее как бы скатывается ковром, образуя все
новые, живые, черные валы.
С утра
толпы народа запрудили улицу, любуясь на щегольской фасад «
нового стиля» с фронтоном, на котором вместо княжеского герба белелось что-то из мифологии, какие-то классические фигуры. На тротуаре была толчея
людей, жадно рассматривавших сквозь зеркальные стекла причудливые постройки из разных неведомых доселе Москве товаров.
По улице во весь дух проскакал губернаторский ординарец-казак и остановился у церкви; всем встречающимся по дороге верховой кричал: «Ступайте назад в церковь присягать
новому императору!» Народ, шедший врассыпную, приостановился, собрался в кучки, пошел назад и, беспрестанно усиливаясь встречными
людьми, уже густою
толпою воротился в церковь.
Огромная комната, паркетные полы, светлые ясеневые парты,
толпа студентов, из коих большая часть были очень красивые молодые
люди, и все в
новых с иголочки вицмундирах, наконец, профессор, который пришел, прочел и ушел, как будто ему ни до кого и дела не было, — все это очень понравилось Павлу.
Для
человека нового эта пятитысячная
толпа представлялась такой же однообразной массой, как трава в лесу, но опытный взгляд сразу определял видовые группы, на какие она распадалась естественным образом.
И народ бежал встречу красному знамени, он что-то кричал, сливался с
толпой и шел с нею обратно, и крики его гасли в звуках песни — той песни, которую дома пели тише других, — на улице она текла ровно, прямо, со страшной силой. В ней звучало железное мужество, и, призывая
людей в далекую дорогу к будущему, она честно говорила о тяжестях пути. В ее большом спокойном пламени плавился темный шлак пережитого, тяжелый ком привычных чувств и сгорала в пепел проклятая боязнь
нового…
Затем в
толпе молодых дам и полураспущенных молодых
людей, составлявших обычную свиту Юлии Михайловны и между которыми эта распущенность принималась за веселость, а грошовый цинизм за ум, я заметил два-три
новых лица: какого-то заезжего, очень юлившего поляка, какого-то немца-доктора, здорового старика, громко и с наслаждением смеявшегося поминутно собственным своим вицам, и, наконец, какого-то очень молодого князька из Петербурга, автоматической фигуры, с осанкой государственного
человека и в ужасно длинных воротничках.
Перебранка, насмешки, упреки и увещевания — всё вдруг затихает, над
толпой проносится какое-то
новое, словно примиряющее
людей веяние, — забастовщики смотрят угрюмее и, в то же время, сдвигаются плотнее, в
толпе раздаются возгласы: — Солдаты!
Слушая
новые речи, Евсей робко улыбался, беспомощно оглядываясь, искал вокруг себя в
толпе человека, с которым можно было бы откровенно говорить, но, находя приятное, возбуждающее доверие лицо, вздыхал и думал...
Всюду собирались
толпы людей и оживлённо говорили свободной, смелою речью о близких днях торжества правды, горячо верили в неё, а неверующие молчали, присматриваясь к
новым лицам, запоминая
новые речи. Часто среди
толпы Климков замечал шпионов и, не желая, чтобы они видели его, поспешно уходил прочь. Чаще других встречался Мельников. Этот
человек возбуждал у Евсея особенный интерес к себе. Около него всегда собиралась тесная куча
людей, он стоял в середине и оттуда тёмным ручьём тёк его густой голос.
Точно такие же трудности представляются (только, разумеется, в обратном смысле) и относительно другой категории
людей —
людей, почему-либо выдающихся из тьмы тем легионов, составляющих противоположный лагерь,
людей, мнящих себя руководителями, но, в сущности, стоящих в обществе столь же изолированно, как и"
новые люди", и столь же мало, как и они, сообщающих общий тон жизни (в действительности, не они подчиняют себе
толпу, а она подчиняет их себе, они же извлекают из этого подчинения лишь некоторые личные выгоды, в награду за верную службу бессознательности).
Через несколько минут Изумруда, уже распряженного, приводят опять к трибуне. Высокий
человек в длинном пальто и
новой блестящей шляпе, которого Изумруд часто видит у себя в конюшне, треплет его по шее и сует ему на ладони в рот кусок сахару. Англичанин стоит тут же, в
толпе, и улыбается, морщась и скаля длинные зубы. С Изумруда снимают попону и устанавливают его перед ящиком на трех ногах, покрытым черной материей, под которую прячется и что-то там делает господин в сером.
Полтора года тому назад Печорин был еще в свете
человек — довольно
новый: ему надобно было, чтоб поддержать себя, приобрести то, что некоторые называют светскою известностию, т. е. прослыть
человеком, который может делать зло, когда ему вздумается; несколько времени он напрасно искал себе пьедестала, вставши на который, он бы мог заставить
толпу взглянуть на себя; сделаться любовником известной красавицы было бы слишком трудно для начинающего, а скомпрометировать девушку молодую и невинную он бы не решился, и потому он избрал своим орудием Лизавету Николаевну, которая не была ни то, ни другое.
Этим-то процессом развития масс и объясняется жизненность и долговечность всего талантливого; сначала только умные
люди поймут и скажут, что это хорошо,
толпа же поверит им на слово; а потом и
толпа, по мере своего развития, все сознательнее и яснее станет убеждаться, что это действительно хорошо… до тех пор, пока не наступит
новый период цивилизации.
Боже! как мне душно в этой
толпе людей, которые с таким жаром рассуждают о пустяках и не замечают, что каждая минута отнимает у меня по надежде и приносит мне какое-нибудь
новое мученье!
Толпа быстро увеличилась
новыми людьми и раздалась во всю ширину улицы.
И вот в это царство душевной гармонии и светлой жизнерадостности вдруг врывается
новый, неведомый гомеровскому
человеку бог — варварский, дикий Дионис. Буйным исступлением зажигает он уравновешенные души и во главе неистовствующих, экстатических
толп совершает свое победное шествие по всей Греции.
Толпа всё увеличивалась и увеличивалась… Бог знает, до каких бы размеров она выросла, если бы в трактире Грешкина не вздумали пробовать полученный на днях из Москвы
новый орган. Заслышав «Стрелочка»,
толпа ахнула и повалила к трактиру. Так никто и не узнал, почему собралась
толпа, а Оптимов и Почешихин уже забыли о скворцах, истинных виновниках происшествия. Через час город был уже недвижим и тих, и виден был только один-единственный
человек — это пожарный, ходивший на каланче…
У одного из подъездов на тротуаре лежит прилично одетый
человек в бобровой шубе и
новых резиновых калошах… Возле его мертвецки бледного, свежевыбритого лица валяются разбитые очки. Шуба на груди распахнулась, и собравшаяся
толпа видит кусочек фрака и Станислава третьей степени. Грудь медленно и тяжело дышит, глаза закрыты…
Окружив себя
новыми, не знатными и даже худородными
людьми, Иоанн все же внутренне не мог не признавать заслуг и доблестей многих представителей старого боярства, им почти уничтоженного, или же изгнанного за пределы отечества, а потому видел в лице преданного вельможного боярина князя Прозоровского украшение
толпы своих далеко не вельможных приближенных.
За себя он не боялся, но и его судьба была связана с боготворимой им дочерью. Что может претерпеть она от этих «
новых людей», окружающих царя разгульной
толпой, после его погибели?!
— Marchez, sacré nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!..] — послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с
новым озлоблением разогнали тесаками
толпу пленных, смотревшую на мертвого
человека.
Опять прикосновение руки, и опять молодой царь очнулся еще в
новом месте. Место это была камера мирового судьи. Мировой судья — жирный, плешивый
человек, с висящим двойным подбородком, в цепи, только что встал и читал громким голосом свое решение.
Толпа мужиков стояла за решеткой. Оборванная женщина сидела на лавочке и не встала. Сторож толкнул ее.
Было смятение, и шум, и вопли, и крики смертельного испуга. В паническом страхе
люди бросились к дверям и превратились в стадо: они цеплялись друг за друга, угрожали оскаленными зубами, душили и рычали. И выливались в дверь так медленно, как вода из опрокинутой бутылки. Остались только псаломщик, уронивший книгу, вдова с детьми и Иван Порфирыч. Последний минуту смотрел на попа — и сорвался с места, и врезался в хвост
толпы, исторгнув
новые крики ужаса и гнева.