Неточные совпадения
Городничий. Ну, уж вы — женщины! Все кончено, одного
этого слова достаточно! Вам всё — финтирлюшки! Вдруг брякнут
ни из
того ни из другого словцо. Вас посекут, да и только, а мужа и поминай как звали. Ты, душа моя, обращалась с ним так свободно, как будто с каким-нибудь Добчинским.
— Скажи! —
«Идите по лесу,
Против столба тридцатого
Прямехонько версту:
Придете на поляночку,
Стоят на
той поляночке
Две старые сосны,
Под
этими под соснами
Закопана коробочка.
Добудьте вы ее, —
Коробка
та волшебная:
В ней скатерть самобраная,
Когда
ни пожелаете,
Накормит, напоит!
Тихонько только молвите:
«Эй! скатерть самобраная!
Попотчуй мужиков!»
По вашему хотению,
По моему велению,
Все явится тотчас.
Теперь — пустите птенчика...
Стародум(целуя сам ее руки). Она в твоей душе. Благодарю Бога, что в самой тебе нахожу твердое основание твоего счастия. Оно не будет зависеть
ни от знатности,
ни от богатства. Все
это прийти к тебе может; однако для тебя есть счастье всего
этого больше.
Это то, чтоб чувствовать себя достойною всех благ, которыми ты можешь наслаждаться…
Это просто со всех сторон наглухо закупоренные существа, которые ломят вперед, потому что не в состоянии сознать себя в связи с каким бы
то ни было порядком явлений…
Как бы
то ни было, но Беневоленский настолько огорчился отказом, что удалился в дом купчихи Распоповой (которую уважал за искусство печь пироги с начинкой) и, чтобы дать исход пожиравшей его жажде умственной деятельности, с упоением предался сочинению проповедей. Целый месяц во всех городских церквах читали попы
эти мастерские проповеди, и целый месяц вздыхали глуповцы, слушая их, — так чувствительно они были написаны! Сам градоначальник учил попов, как произносить их.
Все изменилось с
этих пор в Глупове. Бригадир, в полном мундире, каждое утро бегал по лавкам и все тащил, все тащил. Даже Аленка начала походя тащить, и вдруг
ни с
того ни с сего стала требовать, чтоб ее признавали не за ямщичиху, а за поповскую дочь.
Дома он через минуту уже решил дело по существу. Два одинаково великих подвига предстояли ему: разрушить город и устранить реку. Средства для исполнения первого подвига были обдуманы уже заранее; средства для исполнения второго представлялись ему неясно и сбивчиво. Но так как не было
той силы в природе, которая могла бы убедить прохвоста в неведении чего бы
то ни было,
то в
этом случае невежество являлось не только равносильным знанию, но даже в известном смысле было прочнее его.
Между
тем новый градоначальник оказался молчалив и угрюм. Он прискакал в Глупов, как говорится, во все лопатки (время было такое, что нельзя было терять
ни одной минуты) и едва вломился в пределы городского выгона, как тут же, на самой границе, пересек уйму ямщиков. Но даже и
это обстоятельство не охладило восторгов обывателей, потому что умы еще были полны воспоминаниями о недавних победах над турками, и все надеялись, что новый градоначальник во второй раз возьмет приступом крепость Хотин.
Шагом направился
этот поезд в правый угол выгона, но так как расстояние было близкое,
то как
ни медлили, а через полчаса поспели.
По местам валялись человеческие кости и возвышались груды кирпича; все
это свидетельствовало, что в свое время здесь существовала довольно сильная и своеобразная цивилизация (впоследствии оказалось, что цивилизацию
эту, приняв в нетрезвом виде за бунт, уничтожил бывший градоначальник Урус-Кугуш-Кильдибаев), но с
той поры прошло много лет, и
ни один градоначальник не позаботился о восстановлении ее.
Но, с другой стороны, не меньшего вероятия заслуживает и
то соображение, что как
ни привлекательна теория учтивого обращения, но, взятая изолированно, она нимало не гарантирует людей от внезапного вторжения теории обращения неучтивого (как
это и доказано впоследствии появлением на арене истории такой личности, как майор Угрюм-Бурчеев), и, следовательно, если мы действительно желаем утвердить учтивое обращение на прочном основании,
то все-таки прежде всего должны снабдить людей настоящими якобы правами.
Ни помощник градоначальника,
ни неустрашимый штаб-офицер — никто ничего не знал об интригах Козыря, так что, когда приехал в Глупов подлинный градоначальник, Двоекуров, и началась разборка"оного нелепого и смеха достойного глуповского смятения",
то за Семеном Козырем не только не было найдено
ни малейшей вины, но, напротив
того, оказалось, что
это"подлинно достойнейший и благопоспешительнейший к подавлению революции гражданин".
А глуповцы стояли на коленах и ждали. Знали они, что бунтуют, но не стоять на коленах не могли. Господи! чего они не передумали в
это время! Думают: станут они теперь есть горчицу, — как бы на будущее время еще какую
ни на есть мерзость есть не заставили; не станут — как бы шелепов не пришлось отведать. Казалось, что колени в
этом случае представляют средний путь, который может умиротворить и
ту и другую сторону.
Во-первых, она сообразила, что городу без начальства
ни на минуту оставаться невозможно; во-вторых, нося фамилию Палеологовых, она видела в
этом некоторое тайное указание; в-третьих, не мало предвещало ей хорошего и
то обстоятельство, что покойный муж ее, бывший винный пристав, однажды, за оскудением, исправлял где-то должность градоначальника.
Несмотря на
то что он не присутствовал на собраниях лично, он зорко следил за всем, что там происходило. Скакание, кружение, чтение статей Страхова — ничто не укрылось от его проницательности. Но он
ни словом,
ни делом не выразил
ни порицания,
ни одобрения всем
этим действиям, а хладнокровно выжидал, покуда нарыв созреет. И вот
эта вожделенная минута наконец наступила: ему попался в руки экземпляр сочиненной Грустиловым книги:"О восхищениях благочестивой души"…
Словом сказать, в полчаса, да и
то без нужды, весь осмотр кончился. Видит бригадир, что времени остается много (отбытие с
этого пункта было назначено только на другой день), и зачал тужить и корить глуповцев, что нет у них
ни мореходства,
ни судоходства,
ни горного и монетного промыслов,
ни путей сообщения,
ни даже статистики — ничего, чем бы начальниково сердце возвеселить. А главное, нет предприимчивости.
Как взглянули головотяпы на князя, так и обмерли. Сидит,
это, перед ними князь да умной-преумной; в ружьецо попаливает да сабелькой помахивает. Что
ни выпалит из ружьеца,
то сердце насквозь прострелит, что
ни махнет сабелькой,
то голова с плеч долой. А вор-новотор, сделавши такое пакостное дело, стоит брюхо поглаживает да в бороду усмехается.
Как бы
то ни было, но деятельность Двоекурова в Глупове была, несомненно, плодотворна. Одно
то, что он ввел медоварение и пивоварение и сделал обязательным употребление горчицы и лаврового листа, доказывает, что он был по прямой линии родоначальником
тех смелых новаторов, которые спустя три четверти столетия вели войны во имя картофеля. Но самое важное дело его градоначальствования —
это, бесспорно, записка о необходимости учреждения в Глупове академии.
Скорым шагом удалялся он прочь от города, а за ним, понурив головы и едва поспевая, следовали обыватели. Наконец к вечеру он пришел. Перед глазами его расстилалась совершенно ровная низина, на поверхности которой не замечалось
ни одного бугорка,
ни одной впадины. Куда
ни обрати взоры — везде гладь, везде ровная скатерть, по которой можно шагать до бесконечности.
Это был тоже бред, но бред точь-в-точь совпадавший с
тем бредом, который гнездился в его голове…
Ни вероисповедания,
ни образа правления
эти племена не имели, заменяя все сие
тем, что постоянно враждовали между собою.
На пятый день отправились обратно в Навозную слободу и по дороге вытоптали другое озимое поле. Шли целый день и только к вечеру, утомленные и проголодавшиеся, достигли слободы. Но там уже никого не застали. Жители, издали завидев приближающееся войско, разбежались, угнали весь скот и окопались в неприступной позиции. Пришлось брать с бою
эту позицию, но так как порох был не настоящий,
то, как
ни палили, никакого вреда, кроме нестерпимого смрада, сделать не могли.
В речи, сказанной по
этому поводу, он довольно подробно развил перед обывателями вопрос о подспорьях вообще и о горчице, как о подспорье, в особенности; но оттого ли, что в словах его было более личной веры в правоту защищаемого дела, нежели действительной убедительности, или оттого, что он, по обычаю своему, не говорил, а кричал, — как бы
то ни было, результат его убеждений был таков, что глуповцы испугались и опять всем обществом пали на колени.
Но как
ни казались блестящими приобретенные Бородавкиным результаты, в существе они были далеко не благотворны. Строптивость была истреблена —
это правда, но в
то же время было истреблено и довольство. Жители понурили головы и как бы захирели; нехотя они работали на полях, нехотя возвращались домой, нехотя садились за скудную трапезу и слонялись из угла в угол, словно все опостылело им.
Они не производят переворота
ни в экономическом,
ни в умственном положении страны, но ежели вы сравните
эти административные проявления с такими, например, как обозвание управляемых курицыными детьми или беспрерывное их сечение,
то должны будете сознаться, что разница тут огромная.
Бросились искать, но как
ни шарили, а никого не нашли. Сам Бородавкин ходил по улице, заглядывая во все щели, — нет никого!
Это до
того его озадачило, что самые несообразные мысли вдруг целым потоком хлынули в его голову.
Как бы
то ни было, нельзя отвергать, что
это была женщина далеко не дюжинная.
После помазания больному стало вдруг гораздо лучше. Он не кашлял
ни разу в продолжение часа, улыбался, целовал руку Кити, со слезами благодаря ее, и говорил, что ему хорошо, нигде не больно и что он чувствует аппетит и силу. Он даже сам поднялся, когда ему принесли суп, и попросил еще котлету. Как
ни безнадежен он был, как
ни очевидно было при взгляде на него, что он не может выздороветь, Левин и Кити находились
этот час в одном и
том же счастливом и робком, как бы не ошибиться, возбуждении.
Она поехала в игрушечную лавку, накупила игрушек и обдумала план действий. Она приедет рано утром, в 8 часов, когда Алексей Александрович еще, верно, не вставал. Она будет иметь в руках деньги, которые даст швейцару и лакею, с
тем чтоб они пустили ее, и, не поднимая вуаля, скажет, что она от крестного отца Сережи приехала поздравить и что ей поручено поставить игрушки у кровати сына. Она не приготовила только
тех слов, которые она скажет сыну. Сколько она
ни думала об
этом, она ничего не могла придумать.
И Левина поразило
то спокойное, унылое недоверие, с которым дети слушали
эти слова матери. Они только были огорчены
тем, что прекращена их занимательная игра, и не верили
ни слову из
того, что говорила мать. Они и не могли верить, потому что не могли себе представить всего объема
того, чем они пользуются, и потому не могли представить себе, что
то, что они разрушают, есть
то самое, чем они живут.
Получив письмо Свияжского с приглашением на охоту, Левин тотчас же подумал об
этом, но, несмотря на
это, решил, что такие виды на него Свияжского есть только его
ни на чем не основанное предположение, и потому он всё-таки поедет. Кроме
того, в глубине души ему хотелось испытать себя, примериться опять к
этой девушке. Домашняя же жизнь Свияжских была в высшей степени приятна, и сам Свияжский, самый лучший тип земского деятеля, какой только знал Левин, был для Левина всегда чрезвычайно интересен.
Но он не сделал
ни того,
ни другого, а продолжал жить, мыслить и чувствовать и даже в
это самое время женился и испытал много радостей и был счастлив, когда не думал о значении своей жизни.
— Нет, она ничего не говорила
ни про
того ни про другого; она слишком горда. Но я знаю, что всё от
этого…
— Не думаю, опять улыбаясь, сказал Серпуховской. — Не скажу, чтобы не стоило жить без
этого, но было бы скучно. Разумеется, я, может быть, ошибаюсь, но мне кажется, что я имею некоторые способности к
той сфере деятельности, которую я избрал, и что в моих руках власть, какая бы она
ни была, если будет,
то будет лучше, чем в руках многих мне известных, — с сияющим сознанием успеха сказал Серпуховской. — И потому, чем ближе к
этому,
тем я больше доволен.
Когда она увидала опять
эти спокойные жесты, услыхала
этот пронзительный, детский и насмешливый голос, отвращение к нему уничтожило в ней прежнюю жалость, и она только боялась, но во что бы
то ни стало хотела уяснить свое положение.
Алексей Александрович думал и говорил, что
ни в какой год у него не было столько служебного дела, как в нынешний; но он не сознавал
того, что он сам выдумывал себе в нынешнем году дела, что
это было одно из средств не открывать
того ящика, где лежали чувства к жене и семье и мысли о них и которые делались
тем страшнее, чем дольше они там лежали.
― Левин! ― сказал Степан Аркадьич, и Левин заметил, что у него на глазах были не слезы, а влажность, как
это всегда бывало у него, или когда он выпил, или когда он расчувствовался. Нынче было
то и другое. ― Левин, не уходи, ― сказал он и крепко сжал его руку за локоть, очевидно
ни за что не желая выпустить его.
Есть люди, которые, встречая своего счастливого в чем бы
то ни было соперника, готовы сейчас же отвернуться от всего хорошего, что есть в нем, и видеть в нем одно дурное; есть люди, которые, напротив, более всего желают найти в
этом счастливом сопернике
те качества, которыми он победил их, и ищут в нем со щемящею болью в сердце одного хорошего.
Он шел через террасу и смотрел на выступавшие две звезды на потемневшем уже небе и вдруг вспомнил: «Да, глядя на небо, я думал о
том, что свод, который я вижу, не есть неправда, и при
этом что-то я не додумал, что-то я скрыл от себя, — подумал он. — Но что бы там
ни было, возражения не может быть. Стоит подумать, — и всё разъяснится!»
Степан Аркадьич получал и читал либеральную газету, не крайнюю, но
того направления, которого держалось большинство. И, несмотря на
то, что
ни наука,
ни искусство,
ни политика собственно не интересовали его, он твердо держался
тех взглядов на все
эти предметы, каких держалось большинство и его газета, и изменял их, только когда большинство изменяло их, или, лучше сказать, не изменял их, а они сами в нем незаметно изменялись.
И поэтому, не будучи в состоянии верить в значительность
того, что он делал,
ни смотреть на
это равнодушно, как на пустую формальность, во всё время
этого говенья он испытывал чувство неловкости и стыда, делая
то, чего сам не понимает, и потому, как ему говорил внутренний голос, что-то лживое и нехорошее.
Вронский слушал внимательно, но не столько самое содержание слов занимало его, сколько
то отношение к делу Серпуховского, уже думающего бороться с властью и имеющего в
этом свои симпатии и антипатии, тогда как для него были по службе только интересы эскадрона. Вронский понял тоже, как мог быть силен Серпуховской своею несомненною способностью обдумывать, понимать вещи, своим умом и даром слова, так редко встречающимся в
той среде, в которой он жил. И, как
ни совестно
это было ему, ему было завидно.
И сколько бы
ни внушали княгине, что в наше время молодые люди сами должны устраивать свою судьбу, он не могла верить
этому, как не могла бы верить
тому, что в какое бы
то ни было время для пятилетних детей самыми лучшими игрушками должны быть заряженные пистолеты.
«
То и прелестно, — думал он, возвращаясь от Щербацких и вынося от них, как и всегда, приятное чувство чистоты и свежести, происходившее отчасти и оттого, что он не курил целый вечер, и вместе новое чувство умиления пред ее к себе любовью, —
то и прелестно, что ничего не сказано
ни мной,
ни ею, но мы так понимали друг друга в
этом невидимом разговоре взглядов и интонаций, что нынче яснее, чем когда-нибудь, она сказала мне, что любит.
— О, да,
это очень… — сказал Степан Аркадьич, довольный
тем, что будут читать и дадут ему немножко опомниться. «Нет, уж видно лучше
ни о чем не просить нынче» — думал он, — только бы, не напутав, выбраться отсюда».
Он знал очень хорошо, что в глазах
этих лиц роль несчастного любовника девушки и вообще свободной женщины может быть смешна; но роль человека, приставшего к замужней женщине и во что бы
то ни стало положившего свою жизнь на
то, чтобы вовлечь ее в прелюбодеянье, что роль
эта имеет что-то красивое, величественное и никогда не может быть смешна, и поэтому он с гордою и веселою, игравшею под его усами улыбкой, опустил бинокль и посмотрел на кузину.
В среде людей, к которым принадлежал Сергей Иванович, в
это время
ни о чем другом не говорили и не писали, как о Славянском вопросе и Сербской войне. Всё
то, что делает обыкновенно праздная толпа, убивая время, делалось теперь в пользу Славян. Балы, концерты, обеды, спичи, дамские наряды, пиво, трактиры — всё свидетельствовало о сочувствии к Славянам.
Как
ни казенна была
эта фраза, Каренина, видимо, от души поверила и порадовалась
этому. Она покраснела, слегка нагнулась, подставила свое лицо губам графини, опять выпрямилась и с
тою же улыбкой, волновавшеюся между губами и глазами, подала руку Вронскому. Он пожал маленькую ему поданную руку и, как чему-то особенному, обрадовался
тому энергическому пожатию, с которым она крепко и смело тряхнула его руку. Она вышла быстрою походкой, так странно легко носившею ее довольно полное тело.
— Нисколько, — Левин слышал, что Облонский улыбался, говоря
это, — я просто не считаю его более бесчестным, чем кого бы
то ни было из богатых купцов и дворян. И
те и
эти нажили одинаково трудом и умом.
Но не одни
эти дамы, почти все, бывшие в гостиной, даже княгиня Мягкая и сама Бетси, по нескольку раз взглядывали на удалившихся от общего кружка, как будто
это мешало им. Только один Алексей Александрович
ни разу не взглянул в
ту сторону и не был отвлечен от интереса начатого разговора.
— Только
эти два существа я люблю, и одно исключает другое. Я не могу их соединить, а
это мне одно нужно. А если
этого нет,
то всё равно. Всё, всё равно. И как-нибудь кончится, и потому я не могу, не люблю говорить про
это. Так ты не упрекай меня, не суди меня
ни в чем. Ты не можешь со своею чистотой понять всего
того, чем я страдаю.