Неточные совпадения
Козацкие ряды стояли тихо
перед стенами. Не было на них
ни на
ком золота, только разве кое-где блестело оно на сабельных рукоятках и ружейных оправах. Не любили козаки богато выряжаться на битвах; простые были на них кольчуги и свиты, и далеко чернели и червонели черные, червонноверхие бараньи их шапки.
— Это мне удивительно, — начал он после некоторого раздумья и
передавая письмо матери, но не обращаясь
ни к
кому в частности, — ведь он по делам ходит, адвокат, и разговор даже у него такой… с замашкой, — а ведь как безграмотно пишет.
Все сердце изорвалось! Не могу я больше терпеть! Матушка! Тихон! Грешна я
перед Богом и
перед вами! Не я ли клялась тебе, что не взгляну
ни на
кого без тебя! Помнишь, помнишь! А знаешь ли, что я, беспутная, без тебя делала? В первую же ночь я ушла из дому…
Кто ни встречал ее, даже рассеянный, и тот на мгновение останавливался
перед этим так строго и обдуманно, артистически созданным существом.
Когда
кто приходил посторонний в дом и когда в прихожей не было
ни Якова,
ни Егорки, что почти постоянно случалось, и Василиса отворяла двери, она никогда не могла потом сказать,
кто приходил.
Ни имени,
ни фамилии приходившего она
передать никогда не могла, хотя состарилась в городе и знала в лицо последнего мальчишку.
Кончилась обедня, вышел Максим Иванович, и все деточки, все-то рядком стали
перед ним на коленки — научила она их
перед тем, и ручки
перед собой ладошками как один сложили, а сама за ними, с пятым ребенком на руках, земно при всех людях ему поклонилась: «Батюшка, Максим Иванович, помилуй сирот, не отымай последнего куска, не выгоняй из родного гнезда!» И все,
кто тут
ни был, все прослезились — так уж хорошо она их научила.
Кружок — да это пошлость и скука под именем братства и дружбы, сцепление недоразумений и притязаний под предлогом откровенности и участия; в кружке, благодаря праву каждого приятеля во всякое время и во всякий час запускать свои неумытые пальцы прямо во внутренность товарища,
ни у
кого нет чистого, нетронутого места на душе; в кружке поклоняются пустому краснобаю, самолюбивому умнику, довременному старику, носят на руках стихотворца бездарного, но с «затаенными» мыслями; в кружке молодые, семнадцатилетние малые хитро и мудрено толкуют о женщинах и любви, а
перед женщинами молчат или говорят с ними, словно с книгой, — да и о чем говорят!
Угрюмо стоял он у колонны, свирепо и холодно смотрел
перед собой,
ни на
кого не глядя.
Я мог бы написать целый том анекдотов, слышанных мною от Ольги Александровны: с
кем и
кем она
ни была в сношениях, от графа д'Артуа и Сегюра до лорда Гренвиля и Каннинга, и притом она смотрела на всех независимо, по-своему и очень оригинально. Ограничусь одним небольшим случаем, который постараюсь
передать ее собственными словами.
Гааз жил в больнице. Приходит к нему
перед обедом какой-то больной посоветоваться. Гааз осмотрел его и пошел в кабинет что-то прописать. Возвратившись, он не нашел
ни больного,
ни серебряных приборов, лежавших на столе. Гааз позвал сторожа и спросил, не входил ли
кто, кроме больного? Сторож смекнул дело, бросился вон и через минуту возвратился с ложками и пациентом, которого он остановил с помощию другого больничного солдата. Мошенник бросился в ноги доктору и просил помилования. Гааз сконфузился.
«Не любит она меня, — думал про себя, повеся голову, кузнец. — Ей все игрушки; а я стою
перед нею как дурак и очей не свожу с нее. И все бы стоял
перед нею, и век бы не сводил с нее очей! Чудная девка! чего бы я не дал, чтобы узнать, что у нее на сердце,
кого она любит! Но нет, ей и нужды нет
ни до
кого. Она любуется сама собою; мучит меня, бедного; а я за грустью не вижу света; а я ее так люблю, как
ни один человек на свете не любил и не будет никогда любить».
Он прошел
перед нами со своим невинным маниачеством, не оставив глубокого следа, но
ни разу также не возбудив
ни в
ком ни одного дурного или враждебного движения души…
Он видит
перед собой своего хозяина-самодура, который ничего не делает, пьет, ест и прохлаждается в свое удовольствие,
ни от
кого ругательств не слышит, а, напротив, сам всех ругает невозбранно, — и в этом гаденьком лице он видит идеал счастия и высоты, достижимых для человека.
Как видите, это уж такое ничтожество, что
перед мужем или
кем бы то
ни было посильнее она, вероятно, и пикнуть не смела.
— Вам лучше знать,
кто передал, если вам только кажется, что вам намекали, я
ни слова про это не говорил.
Груздев, по обыкновению, проснулся рано и вскочил, как встрепанный. Умывшись и положив начал
перед дорожным образком, он не уехал, как обыкновенно, не простившись
ни с
кем, а дождался, когда встанет Петр Елисеич. Он заявился к нему уже в дорожной оленьей дохе и таком же треухе и проговорил...
Раз у отца, в кабинете,
Саша портрет увидал,
Изображен на портрете
Был молодой генерал.
«
Кто это? — спрашивал Саша. —
Кто?..» — Это дедушка твой. —
И отвернулся папаша,
Низко поник головой.
«Что же не вижу его я?»
Папа
ни слова в ответ.
Внук,
перед дедушкой стоя,
Зорко глядит на портрет:
«Папа, чего ты вздыхаешь?
Умер он… жив? говори!»
— Вырастешь, Саша, узнаешь. —
«То-то… ты скажешь, смотри!..
— Да, — усмехаясь, продолжал Николай, — это глупость. Ну, все-таки
перед товарищами нехорошо, — никому не сказал ничего… Иду. Вижу — покойника несут, ребенка. Пошел за гробом, голову наклонил, не гляжу
ни на
кого. Посидел на кладбище, обвеяло меня воздухом, и одна мысль в голову пришла…
В мире сумерек, где не существует
ни одного состоятельного шага, где всякая последующая минута опровергает предыдущую, очень лестно поймать «первую» ложь и похвастаться
перед знакомым:"А знаете ли,
кто назначается… да нет, вы не поверите…"
В маленьком городишке все пало ниц
перед ее величием, тем более что генеральша оказалась в обращении очень горда, и хотя познакомилась со всеми городскими чиновниками, но
ни с
кем почти не сошлась и открыто говорила, что она только и отдыхает душой, когда видится с князем Иваном и его милым семейством (князь Иван был подгородный богатый помещик и дальний ее родственник).
У меня своих четверо ребят, и если б не зарабатывал копейки, где только можно, я бы давным-давно был банкрот; а
перед подобной логикой спасует всякая мораль, и как вы хотите, так меня и понимайте, но это дело иначе
ни для вас,
ни для
кого в мире не сделается! — заключил князь и, утомленный, опустился на задок кресла.
В простодушных понятиях его чины имели такое громадное значение, что тот же Калинович казался ему теперь совершенно иным человеком, и он никогда
ни в чем не позволял себе забыть, где и
перед кем он находится.
Ежели папа не было дома, он даже к обеду приходил с книгой, продолжая читать ее и не разговаривая
ни с
кем из нас, отчего мы все чувствовали себя
перед ним как будто виноватыми.
Я вам, разумеется, только экстракт разговора
передаю, но ведь мысль-то понятна;
кого ни спроси, всем одна мысль приходит, хотя бы прежде никому и в голову не входила: «Да, говорят, помешан; очень умен, но, может быть, и помешан».
Как услышал князя Серебряного, как узнал, что он твой объезд за душегубство разбил и не заперся
перед царем в своем правом деле, но как мученик пошел за него на смерть, — тогда забилось к нему сердце мое, как
ни к
кому еще не бивалось, и вышло из мысли моей колебание, и стало мне ясно как день, что не на вашей стороне правда!
Что с ними будет? — этот вопрос вставал
перед ней назойливо и ежеминутно; но ведь
ни этим вопросом,
ни даже более страшными не удержишь того,
кто рвется на волю.
«Меня за все били, Александр Петрович, — говорил он мне раз, сидя на моей койке, под вечер,
перед огнями, — за все про все, за что
ни попало, били лет пятнадцать сряду, с самого того дня, как себя помнить начал, каждый день по нескольку раз; не бил,
кто не хотел; так что я под конец уж совсем привык».
В Сарапуле Максим ушел с парохода, — ушел молча,
ни с
кем не простясь, серьезный и спокойный. За ним, усмехаясь, сошла веселая баба, а за нею — девица, измятая, с опухшими глазами. Сергей же долго стоял на коленях
перед каютой капитана, целовал филенку двери, стукался в нее лбом и взывал...
Клест идет в западню спокойно и солидно; поползень, неведомая,
ни на
кого не похожая птица, долго сидит
перед сетью, поводя длинным носом, опираясь на толстый хвост; он бегает по стволам деревьев, как дятел, всегда сопровождая синиц.
Кто ее не видел, тот ее не знает:
ни Каналетти,
ни Гварди (не говоря уже о новейших живописцах) не в силах
передать этой серебристой нежности воздуха, этой улетающей и близкой дали, этого дивного созвучия изящнейших очертаний и тающих красок.
На другое утро Оленин проснулся поздно. Хозяев уже не было. Он не пошел на охоту и то брался за книгу, то выходил на крыльцо и опять входил в хату и ложился на постель. Ванюша думал, что он болен.
Перед вечером Оленин решительно встал, принялся писать и писал до поздней ночи. Он написал письмо, но не послал его, потому что никто всё-таки бы не понял того, чтò он хотел сказать, да и не зачем
кому бы то
ни было понимать это, кроме самого Оленина. Вот чтò он писал...
О!
кто мне возвратит… вас, буйные надежды,
Вас, нестерпимые, но пламенные дни!
За вас отдам я счастие невежды,
Беспечность и покой — не для меня они!..
Мне ль быть супругом и отцом семейства,
Мне ль, мне ль, который испытал
Все сладости порока и злодейства,
И
перед их лицом
ни разу не дрожал?
Прочь, добродетель: я тебя не знаю,
Я был обманут и тобой,
И краткий наш союз отныне разрываю —
Прощай — прощай!..
Рассказал мне Николин, как в самом начале выбирали пластунов-охотников: выстроили отряд и вызвали желающих умирать, таких,
кому жизнь не дорога, всех готовых идти на верную смерть, да еще предупредили, что
ни один охотник-пластун родины своей не увидит. Много их перебили за войну, а все-таки охотники находились. Зато житье у них привольное, одеты
кто в чем,
ни перед каким начальством шапки зря не ломают и крестов им за отличие больше дают.
Несчастливцев. Не желаю. Ну,
кто бы ты
ни был,
передай Раисе Павловне, что я на нее не сержусь, что я желал бы по-родственному проститься; но если она не хочет, так Бог с ней.
Уже час постукивала она вальком, когда услышала за спиною чьи-то приближающиеся шаги. Нимало не сомневаясь, что шаги эти принадлежали тетушке Анне, которая спешила, вероятно, сообщить о крайней необходимости дать как можно скорее груди ребенку (заботливость старушки в деле кормления
кого бы то
ни было составляла, как известно, одно из самых главных свойств ее нрава), Дуня поспешила положить на камень белье и валек и подняла голову.
Перед ней стоял Захар.
Ни на
кого она не жалуется, никого не винит, и даже на мысль ей не приходит ничего подобного; напротив, она
перед всеми виновата, даже Бориса она спрашивает, не сердится ли он на нее, не проклинает ли…
Xлынов. Никакого я в тебе, братец, ума не вижу. Какая мне может быть честь
перед другими, если я его выкуплю! Все эти твои слова
ни к чему. А все дело состоит: так как Васька на бубне даже очень хорошо стал понимать, и мне чрез это самое от него утешение, значит, я сам в одну минуту это дело кончаю. Потому, если
кто мне по нраву, тех трогать не смей.
— Хорошо-с,
передам! — сказал, опять засмеясь, Николя и очень, как видно, довольный таким поручением. — У нас после того Катерина Семеновна была, — бухал он, не давая себе
ни малейшего отчета в том, что он говорит и
кому говорит. — «Что ж, говорит, спрашивать с маленькой начальницы, когда, говорит, старшая начальница то же самое делает».
Мы можем пожалеть только об одном, что в среде русских художников не нашлось
ни одного,
кто в красках
передал бы все, что творится на Чусовой каждую весну.
Васильков. Извольте, объясню; но если вы не примете моего предложения, я больше не вернусь к вам. Экономка — значит женщина, которая занимается хозяйством. Это
ни для
кого не унизительно. А вот обязанности: у меня в деревне маменька-старушка, хозяйка отличная, вы поступите к ней под начальство — она вас выучит: грибы солить, наливки делать, варенья варить,
передаст вам ключи от кладовой, от подвала, а сама будет только наблюдать за вами. Мне такая женщина нужна, я постоянно бываю в отъезде.
Ей уже было лет под сорок; но она верила в добро, любила все прекрасное, как пятнадцатилетняя девушка, и не боялась высказывать свои убеждения
перед кем бы то
ни было.
Как
ни жаловалась последняя Муха на свое одиночество, — ее решительно никто не хотел понимать. Конечно, это ее злило еще больше, и она приставала к людям как сумасшедшая.
Кому на нос сядет,
кому на ухо, а то примется летать
перед глазами взад и вперед. Одним словом, настоящая сумасшедшая.
Хозяин держал в руках ящик особенных 10-ти летних сигар, каких
ни у
кого не было по его словам, и сбирался похвастать ими
перед гостем.
Друг твоего отца отрыл старинную тяжбу о землях и выиграл ее и отнял у него всё имение; я видал отца твоего
перед кончиной; его седая голова неподвижная, сухая, подобная белому камню, остановила на мне пронзительный взор, где горела последняя искра жизни и ненависти… и мне она осталась в наследство; а его проклятие живо, живо и каждый год пускает новые отрасли, и каждый год всё более окружает своею тенью семейство злодея… я не знаю, каким образом всё это сделалось… но
кто, ты думаешь,
кто этот нежный друг? — как, небо!.. в продолжении 17-ти лет
ни один язык не шепнул ей: этот хлеб куплен ценою крови — твоей — его крови! и без меня, существа бедного, у которого вместо души есть одно только ненасытимое чувство мщения, без уродливого нищего, это невинное сердце билось бы для него одною благодарностью.
Или нет; он уже никого не видал,
ни на
кого не глядел… а, двигаемый тою же самой пружиной, посредством которой вскочил на чужой бал непрошеный, подался вперед, потом и еще вперед, и еще вперед; наткнулся мимоходом на какого-то советника, отдавил ему ногу; кстати уже наступил на платье одной почтенной старушки и немного порвал его, толкнул человека с подносом, толкнул и еще кой-кого и, не заметив всего этого, или, лучше сказать, заметив, но уж так, заодно, не глядя
ни на
кого, пробираясь все далее и далее вперед, вдруг очутился
перед самой Кларой Олсуфьевной.
Бенин показалось ужасным такое обращение со стороны человека, который ехал «сходиться с народом», и у них произошла сцена. Бенни настоятельно потребовал, чтобы Ничипоренко или тотчас же извинился
перед трактирным мальчиком и дал слово, что вперед подобного обращения
ни с
кем из простолюдинов в присутствии Бенни не допустит, или оставил бы его, Бенни, одного и ехал, куда ему угодно.
Исчезло и скрылось существо, никем не защищенное, никому не дорогое,
ни для
кого не интересное, даже не обратившее на себя внимание и естествонаблюдателя, не пропускающего посадить на булавку обыкновенную муху и рассмотреть ее в микроскоп; существо, переносившее покорно канцелярские насмешки и без всякого чрезвычайного дела сошедшее в могилу, но для которого всё же таки, хотя
перед самым концом жизни, мелькнул светлый гость в виде шинели, ожививший на миг бедную жизнь, и на которое так же потом нестерпимо обрушилось несчастие, как обрушивалось на царей и повелителей мира…
Коршунов. За что их гнать!
Кто ж девушек гонит… Хе, хе, хе… Они попоют, а мы послушаем, да посмотрим на них, да еще денег дадим, а не то что гнать. Гордей Карпыч. Как тебе угодно, Африкан Савич! Мне только конфузно
перед тобою! Но ты не заключай из этого про наше необразование — вот все жена. Никак не могу вбить ей в голову. (К жене.) Сколько раз говорил я тебе: хочешь сделать у себя вечер, позови музыкантов, чтобы это было по всей форме. Кажется, тебе
ни в чем отказу нет.
Чем же?
Вы узами не связаны святыми
Ни с
кем. — Не правда ль? Полюбив меня,
Вы предо мной и
перед небом правы.
Как
ни весело было, однако пирушке должен же быть конец. Уж вечерело, когда стали расходиться.
Кто, придерживаясь к плетню, побрел к себе домой;
кто помощию рук и ног соседей и своих собственных карабкался вон, сам не зная куда;
кто присоединился к общей массе народа, толкавшейся с песнями
перед барскими хоромами.