Неточные совпадения
Хлестаков.
Да что? мне
нет никакого дела до них. (В размышлении.)Я не знаю, однако ж, зачем вы говорите о злодеях или о какой-то унтер-офицерской вдове… Унтер-офицерская жена совсем другое, а меня вы не смеете высечь, до этого вам далеко… Вот еще! смотри ты какой!.. Я заплачу, заплачу деньги, но у меня теперь
нет. Я потому и сижу здесь, что у меня
нет ни копейки.
Словом сказать, в полчаса,
да и то без нужды, весь осмотр кончился. Видит бригадир, что времени остается много (отбытие с этого пункта было назначено только на другой день), и зачал тужить и корить глуповцев, что
нет у них
ни мореходства,
ни судоходства,
ни горного и монетного промыслов,
ни путей сообщения,
ни даже статистики — ничего, чем бы начальниково сердце возвеселить. А главное,
нет предприимчивости.
—
Да уж вы как
ни делайте, он коли лентяй, так всё будет чрез пень колоду валить. Если совесть есть, будет работать, а
нет — ничего не сделаешь.
— О,
да, это очень… — сказал Степан Аркадьич, довольный тем, что будут читать и дадут ему немножко опомниться. «
Нет, уж видно лучше
ни о чем не просить нынче» — думал он, — только бы, не напутав, выбраться отсюда».
И Левину смутно приходило в голову, что не то что она сама виновата (виноватою она
ни в чем не могла быть), но виновато ее воспитание, слишком поверхностное и фривольное («этот дурак Чарский: она, я знаю, хотела, но не умела остановить его»), «
Да, кроме интереса к дому (это было у нее), кроме своего туалета и кроме broderie anglaise, у нее
нет серьезных интересов.
—
Да нет, я не могу его принять, и это
ни к чему не… — Она вдруг остановилась и взглянула вопросительно на мужа (он не смотрел на нее). — Одним словом, я не хочу…
— Вы мне гадки, отвратительны! — закричала она, горячась всё более и более. — Ваши слезы — вода! Вы никогда не любили меня; в вас
нет ни сердца,
ни благородства! Вы мне мерзки, гадки, чужой,
да, чужой совсем! — с болью и злобой произнесла она это ужасное для себя слово чужой.
Потому что пора наконец дать отдых бедному добродетельному человеку, потому что праздно вращается на устах слово «добродетельный человек»; потому что обратили в лошадь добродетельного человека, и
нет писателя, который бы не ездил на нем, понукая и кнутом, и всем чем
ни попало; потому что изморили добродетельного человека до того, что теперь
нет на нем и тени добродетели, а остались только ребра
да кожа вместо тела; потому что лицемерно призывают добродетельного человека; потому что не уважают добродетельного человека.
Я поставлю полные баллы во всех науках тому, кто
ни аза не знает,
да ведет себя похвально; а в ком я вижу дурной дух
да насмешливость, я тому нуль, хотя он Солона заткни за пояс!» Так говорил учитель, не любивший насмерть Крылова за то, что он сказал: «По мне, уж лучше пей,
да дело разумей», — и всегда рассказывавший с наслаждением в лице и в глазах, как в том училище, где он преподавал прежде, такая была тишина, что слышно было, как муха летит; что
ни один из учеников в течение круглого года не кашлянул и не высморкался в классе и что до самого звонка нельзя было узнать, был ли кто там или
нет.
Дело известное, что мужик: на новой земле,
да заняться еще хлебопашеством,
да ничего у него
нет,
ни избы,
ни двора, — убежит, как дважды два, навострит так лыжи, что и следа не отыщешь».
—
Да я и строений для этого не строю; у меня
нет зданий с колоннами
да фронтонами. Мастеров я не выписываю из-за границы. А уж крестьян от хлебопашества
ни за что не оторву. На фабриках у меня работают только в голодный год, всё пришлые, из-за куска хлеба. Этаких фабрик наберется много. Рассмотри только попристальнее свое хозяйство, то увидишь — всякая тряпка пойдет в дело, всякая дрянь даст доход, так что после отталкиваешь только
да говоришь: не нужно.
Следовало бы тоже принять во внимание и прежнюю жизнь человека, потому что, если не рассмотришь все хладнокровно, а накричишь с первого раза, — запугаешь только его,
да и признанья настоящего не добьешься: а как с участием его расспросишь, как брат брата, — сам все выскажет и даже не просит о смягчении, и ожесточенья
ни против кого
нет, потому что ясно видит, что не я его наказываю, а закон.
А что?
Да так. Я усыпляю
Пустые, черные мечты;
Я только в скобках замечаю,
Что
нет презренной клеветы,
На чердаке вралем рожденной
И светской чернью ободренной,
Что
нет нелепицы такой,
Ни эпиграммы площадной,
Которой бы ваш друг с улыбкой,
В кругу порядочных людей,
Без всякой злобы и затей,
Не повторил стократ ошибкой;
А впрочем, он за вас горой:
Он вас так любит… как родной!
— Слушайте!.. еще не то расскажу: и ксендзы ездят теперь по всей Украйне в таратайках.
Да не то беда, что в таратайках, а то беда, что запрягают уже не коней, а просто православных христиан. Слушайте! еще не то расскажу: уже говорят, жидовки шьют себе юбки из поповских риз. Вот какие дела водятся на Украйне, панове! А вы тут сидите на Запорожье
да гуляете,
да, видно, татарин такого задал вам страху, что у вас уже
ни глаз,
ни ушей — ничего
нет, и вы не слышите, что делается на свете.
Только это ничего, Соня: посижу,
да и выпустят… потому
нет у них
ни одного настоящего доказательства, и не будет, слово даю.
Вымылся он в это утро рачительно, — у Настасьи нашлось мыло, — вымыл волосы, шею и особенно руки. Когда же дошло до вопроса: брить ли свою щетину иль
нет (у Прасковьи Павловны имелись отличные бритвы, сохранившиеся еще после покойного господина Зарницына), то вопрос с ожесточением даже был решен отрицательно: «Пусть так и остается! Ну как подумают, что я выбрился для…
да непременно же подумают!
Да ни за что же на свете!
Кабанов.
Да не разлюбил; а с этакой-то неволи от какой хочешь красавицы жены убежишь! Ты подумай то: какой
ни на есть, а я все-таки мужчина, всю-то жизнь вот этак жить, как ты видишь, так убежишь и от жены.
Да как знаю я теперича, что недели две никакой грозы надо мной не будет, кандалов этих на ногах
нет, так до жены ли мне?
Кудряш. Ну, вот, коль ты умен, так ты его прежде учливости-то выучи,
да потом и нас учи! Жаль, что дочери-то у него подростки, больших-то
ни одной
нет.
Голодная кума Лиса залезла в сад;
В нём винограду кисти рделись.
У кумушки глаза и зубы разгорелись;
А кисти сочные, как яхонты горят;
Лишь то беда, висят они высоко:
Отколь и как она к ним
ни зайдёт,
Хоть видит око,
Да зуб неймёт.
Пробившись попусту час целой,
Пошла и говорит с досадою: «Ну, что ж!
На взгляд-то он хорош,
Да зелен — ягодки
нет зрелой:
Тотчас оскомину набьёшь».
Вожеватов. Не глупа, а хитрости
нет, не в матушку. У той все хитрость
да лесть, а эта вдруг,
ни с того
ни с сего, и скажет, что не надо.
Карандышев. Она сама виновата: ее поступок заслуживал наказания. Я ей говорил, что это за люди; наконец она сама могла, она имела время заметить разницу между мной и ими.
Да, она виновата, но судить ее, кроме меня, никто не имеет права, а тем более оскорблять. Это уж мое дело; прощу я ее или
нет; но защитником ее я обязан явиться. У ней
нет ни братьев,
ни близких; один я, только один я обязан вступиться за нее и наказать оскорбителей. Где она?
Не знаю. А меня так разбирает дрожь,
И при одной я мысли трушу,
Что Павел Афанасьич раз
Когда-нибудь поймает нас,
Разгонит, проклянёт!..
Да что? открыть ли душу?
Я в Софье Павловне не вижу ничего
Завидного. Дай бог ей век прожить богато,
Любила Чацкого когда-то,
Меня разлюбит, как его.
Мой ангельчик, желал бы вполовину
К ней то же чувствовать, что чувствую к тебе;
Да нет, как
ни твержу себе,
Готовлюсь нежным быть, а свижусь — и простыну.
—
Нет! — говорил он на следующий день Аркадию, — уеду отсюда завтра. Скучно; работать хочется, а здесь нельзя. Отправлюсь опять к вам в деревню; я же там все свои препараты оставил. У вас, по крайней мере, запереться можно. А то здесь отец мне твердит: «Мой кабинет к твоим услугам — никто тебе мешать не будет»; а сам от меня
ни на шаг.
Да и совестно как-то от него запираться. Ну и мать тоже. Я слышу, как она вздыхает за стеной, а выйдешь к ней — и сказать ей нечего.
В тебе
нет ни дерзости,
ни злости, а есть молодая смелость
да молодой задор; для нашего дела это не годится.
— Меня вы забудете, — начал он опять, — мертвый живому не товарищ. Отец вам будет говорить, что вот, мол, какого человека Россия теряет… Это чепуха; но не разуверяйте старика. Чем бы дитя
ни тешилось… вы знаете. И мать приласкайте. Ведь таких людей, как они, в вашем большом свете днем с огнем не сыскать… Я нужен России…
Нет, видно, не нужен.
Да и кто нужен? Сапожник нужен, портной нужен, мясник… мясо продает… мясник… постойте, я путаюсь… Тут есть лес…
— Тебе трудно живется? — тихо и дружелюбно спросил Макаров. Клим решил, что будет значительнее, если он не скажет
ни да,
ни нет, и промолчал, крепко сжав губы. Пошли пешком, не быстро. Клим чувствовал, что Макаров смотрит на него сбоку печальными глазами. Забивая пальцами под фуражку непослушные вихры, он тихо рассказывал...
«Почему у нее
нет детей? Она вовсе не похожа на женщину, чувство которой подавлено разумом,
да и — существуют ли такие? Не желает портить фигуру, пасует перед страхом боли? Говорит она своеобразно, но это еще не значит, что она так же и думает. Можно сказать, что она не похожа
ни на одну из женщин, знакомых мне».
Бальзаминов.
Нет, маменька, не оттого, что уменья
нет, а оттого, что счастья
нет мне
ни в чем. Будь счастье, так все бы было, и коляска, и деньги. И с другой невестой то же будет: вот посмотрите. Придет сваха,
да такую весточку скажет, что на ногах не устоишь.
— Вот вы о старом халате! — сказал он. — Я жду, душа замерла у меня от нетерпения слышать, как из сердца у вас порывается чувство, каким именем назовете вы эти порывы, а вы… Бог с вами, Ольга!
Да, я влюблен в вас и говорю, что без этого
нет и прямой любви:
ни в отца,
ни в мать,
ни в няньку не влюбляются, а любят их…
Давать страсти законный исход, указать порядок течения, как реке, для блага целого края, — это общечеловеческая задача, это вершина прогресса, на которую лезут все эти Жорж Занды,
да сбиваются в сторону. За решением ее ведь уже
нет ни измен,
ни охлаждений, а вечно ровное биение покойно-счастливого сердца, следовательно, вечно наполненная жизнь, вечный сок жизни, вечное нравственное здоровье.
Он весь составлен из костей, мускулов и нервов, как кровная английская лошадь. Он худощав, щек у него почти вовсе
нет, то есть есть кость
да мускул, но
ни признака жирной округлости; цвет лица ровный, смугловатый и никакого румянца; глаза хотя немного зеленоватые, но выразительные.
— Из чего же они бьются: из потехи, что ли, что вот кого-де
ни возьмем, а верно и выйдет? А жизни-то и
нет ни в чем:
нет понимания ее и сочувствия,
нет того, что там у вас называется гуманитетом. Одно самолюбие только. Изображают-то они воров, падших женщин, точно ловят их на улице
да отводят в тюрьму. В их рассказе слышны не «невидимые слезы», а один только видимый, грубый смех, злость…
—
Нет: сильно очень пахнет;
ни резеды,
ни роз не люблю.
Да я вообще не люблю цветов; в поле еще так, а в комнате — столько возни с ними… сор…
Ты, может быть, думаешь, глядя, как я иногда покроюсь совсем одеялом с головой, что я лежу как пень
да сплю;
нет, не сплю я, а думаю все крепкую думу, чтоб крестьяне не потерпели
ни в чем нужды, чтоб не позавидовали чужим, чтоб не плакались на меня Господу Богу на Страшном суде, а молились бы
да поминали меня добром.
«Ах, если б испытывать только эту теплоту любви
да не испытывать ее тревог! — мечтал он. —
Нет, жизнь трогает, куда
ни уйди, так и жжет! Сколько нового движения вдруг втеснилось в нее, занятий! Любовь — претрудная школа жизни!»
— Вот у вас все так: можно и не мести, и пыли не стирать, и ковров не выколачивать. А на новой квартире, — продолжал Илья Ильич, увлекаясь сам живо представившейся ему картиной переезда, — дня в три не разберутся, все не на своем месте: картины у стен, на полу, галоши на постели, сапоги в одном узле с чаем
да с помадой. То, глядишь, ножка у кресла сломана, то стекло на картине разбито или диван в пятнах. Чего
ни спросишь, —
нет, никто не знает — где, или потеряно, или забыто на старой квартире: беги туда…
Потом Обломову приснилась другая пора: он в бесконечный зимний вечер робко жмется к няне, а она нашептывает ему о какой-то неведомой стороне, где
нет ни ночей,
ни холода, где все совершаются чудеса, где текут реки меду и молока, где никто ничего круглый год не делает, а день-деньской только и знают, что гуляют всё добрые молодцы, такие, как Илья Ильич,
да красавицы, что
ни в сказке сказать,
ни пером описать.
Она боялась впасть во что-нибудь похожее на обломовскую апатию. Но как она
ни старалась сбыть с души эти мгновения периодического оцепенения, сна души, к ней нет-нет
да подкрадется сначала греза счастья, окружит ее голубая ночь и окует дремотой, потом опять настанет задумчивая остановка, будто отдых жизни, а затем… смущение, боязнь, томление, какая-то глухая грусть, послышатся какие-то смутные, туманные вопросы в беспокойной голове.
—
Да, не правда ли? я знала! Могла ли удержать, в своих слабых сетях бедная девочка… une nullite, cette pauvre petite fille, qui n’a que sa figure?.. [ничтожество, жалкая девочка, у которой
нет ничего, кроме хорошенькой внешности?.. (фр.)]
Ни опытности,
ни блеска, дикая!..
Я добивался, какой именно, и получал такие ответы даже от ее кузины Catherine, из которых ничего не сообразишь: всё двойки
да шестерки,
ни одного короля,
ни дамы,
ни туза,
ни даже десятки
нет… всё фосски!
Но где Уленьке было заметить такую красоту? Она заметила только, что у него то на вицмундире пуговицы
нет, то панталоны разорваны или худые сапоги.
Да еще странно казалось ей, что он
ни разу не посмотрел на нее пристально, а глядел как на стену, на скатерть.
—
Да,
да, помню.
Нет, брат, память у меня не дурна, я помню всякую мелочь, если она касается или занимает меня. Но, признаюсь вам, что на этот раз я
ни о чем этом не думала, мне в голову не приходил
ни разговор наш,
ни письмо на синей бумаге…
—
Да ведь все дело в ознобе и жаре; худо, когда
ни того,
ни другого
нет.
— Видите, кузина, для меня и то уж счастье, что тут есть какое-то колебание, что у вас не вырвалось
ни да,
ни нет. Внезапное
да — значило бы обман, любезность или уж такое счастье, какого я не заслужил; а от
нет было бы мне больно. Но вы не знаете сами, жаль вам или
нет: это уж много от вас, это половина победы…
И бабушка не смей спросить
ни о чем: «
Нет,
да нет ничего, не знаю,
да не ведаю».
Мне грустно, что разочарую читателя сразу, грустно,
да и весело. Пусть знают, что ровно никакого-таки чувства «мести»
нет в целях моей «идеи», ничего байроновского —
ни проклятия,
ни жалоб сиротства,
ни слез незаконнорожденности, ничего, ничего. Одним словом, романтическая дама, если бы ей попались мои записки, тотчас повесила бы нос. Вся цель моей «идеи» — уединение.
Ну так поверьте же мне, честью клянусь вам,
нет этого документа в руках у него, а может быть, и совсем
ни у кого
нет;
да и не способен он на такие пронырства, грех вам и подозревать.
И у него ужасно странные мысли: он вам вдруг говорит, что и подлец, и честный — это все одно и
нет разницы; и что не надо ничего делать,
ни доброго,
ни дурного, или все равно — можно делать и доброе, и дурное, а что лучше всего лежать, не снимая платья по месяцу, пить,
да есть,
да спать — и только.
Потом смотритель рассказывал, что по дороге нигде
нет ни волков,
ни медведей, а есть только якуты; «еще ушканов (зайцев) дивно»,
да по Охотскому тракту у него живут, в своей собственной юрте, две больные, пожилые дочери, обе девушки, что, «однако, — прибавил он, — на Крестовскую станцию заходят и медведи — и такое чудо, — говорил смотритель, — ходят вместе со скотом и не давят его, а едят рыбу, которую достают из морды…» — «Из морды?» — спросил я. «
Да, что ставят на рыбу, по-вашему мережи».
Кроме двух-трех старых тагалов
да двух-трех чиновников-надзирателей, тут
нет ни одного мужчины.