Неточные совпадения
Я стою, молчу, гляжу на нее, а она из темноты точно тоже глядит на
меня,
не шелохнется… «Только зачем же, думаю, она на стул встала?» — «Оля, — шепчу
я, робею сама, — Оля, слышишь ты?» Только вдруг как будто
во мне все озарилось, шагнула
я, кинула обе руки вперед, прямо на нее, обхватила, а она у
меня в руках качается,
хватаю, а она качается, понимаю
я все и
не хочу понимать…
— Идите и объявите, — прошептал
я ему. Голосу
во мне не хватило, но прошептал
я твердо. Взял
я тут со стола Евангелие, русский перевод, и показал ему от Иоанна, глава XII, стих 24...
Изверг этот взял стакан, налил его до невозможной полноты и вылил его себе внутрь,
не переводя дыхания; этот образ вливания спиртов и вин только существует у русских и у поляков;
я во всей Европе
не видал людей, которые бы пили залпом стакан или умели
хватить рюмку.
Чего жесточе удара было для
меня, когда
я во дни оны услышал, что вы, немилосердная, выходите замуж:
я выдержал нервную горячку, чуть
не умер, чуть в монахи
не ушел, но сначала порассеял
меня мой незаменимый приятель Неведомов,
хватил потом своим обаянием университет, и
я поднялся на лапки.
Во мне, правда,
хватило бы сил и самоотверженности быть вожатым, нянькой, сестрой милосердия при безвольном, опустившемся, нравственно разлагающемся человеке, но
я ненавижу чувства жалости и постоянно унизительного всепрощения и
не хочу, чтобы вы их
во мне возбуждали.
Пока
во мне останется хоть капелька крови, пока
не высохли слезы в глазах и бог терпит грехам моим,
я ползком дотащусь, если
не хватит сил дойти, до церковного порога; последний вздох отдам, последнюю слезу выплачу за тебя, моего друга.
— Да вы его избалуете! — прокричал Петр Степанович, быстро вбегая в комнату. —
Я только лишь взял его в руки, и вдруг в одно утро — обыск, арест, полицейский
хватает его за шиворот, а вот теперь его убаюкивают дамы в салоне градоправителя! Да у него каждая косточка ноет теперь от восторга; ему и
во сне
не снился такой бенефис. То-то начнет теперь на социалистов доносить!
— От него-то
я и еду, батюшка.
Меня страх берет. Знаю, что бог велит любить его, а как посмотрю иной раз, какие дела он творит, так все нутро
во мне перевернется. И хотелось бы любить, да сил
не хватает. Как уеду из Слободы да
не будет у
меня безвинной крови перед очами, тогда, даст бог, снова царя полюблю. А
не удастся полюбить, и так ему послужу, только бы
не в опричниках!
—
Не надо,
не пишите! — просил
я ее. — Они будут смеяться над вами, ругать вас. Вас ведь никто
не любит
во дворе, все осмеивают, говорят, что вы дурочка и у вас
не хватает ребра…
— Ну, на это у
меня и денег
не хватит, — ответил Передонов,
не замечая насмешки, —
я не банкир. А только
я на-днях
во сне видел, что венчаюсь, а на
мне атласный фрак, и у нас с Варварою золотые браслеты. А сзади два директора стоят, над нами венцы держат, и аллилую поют.
В зале все стихло; даже гусар с барышней стали в шеренгу, и только окунь
хватил было «физически Катьку
не мог
я прибить», но ему разом шикнуло несколько голосов, и прежде чем
я понял причину этого шика, пред завешенными дверями стоял истый, неподдельный, вареный, красный омар
во фраке с отличием; за ним водил челюстями Фортунатов, а пред ним, выгибаясь и щелкая каблук о каблук, расшаркивался поляк.
Однако
я должен вам сказать, что совесть моя была неспокойна: она возмущалась моим образом жизни, и
я решил
во что бы то ни стало выбраться из этой компании; дело стояло только за тем, как к этому приступить? Как сказать об этом голубому купидону и общим друзьям?.. На это у
меня не хватило силы, и
я все откладывал свое решение день ото дня в сладостной надежде, что
не подвернется ли какой счастливый случай и
не выведет ли он
меня отсюда, как привел?
— Об одном только попрошу вас, дорогой Гордей Евстратыч: согласитесь или
не согласитесь — молчок… Ни единой душе, ни одно слово!.. Это дело наше и между нами останется…
Я вас
не неволю, а только предлагаю войти в компанию… Дело самое чистое, из копейки в копейку. Хотите — отлично, нет — ваше дело. У
меня у одного
не хватит силы на такое предприятие, и
я во всяком случае
не останусь без компаньона.
— Видела
во сне, будто опять арфисткой стала. Пою соло, а против
меня стоит большущая, грязная собака, оскалила зубы и ждет, когда
я кончу… А
мне — страшно ее… и знаю
я, что она сожрет
меня, как только
я перестану петь… и вот
я все пою, пою… и вдруг будто
не хватает у
меня голосу… Страшно! А она — щелкает зубами… К чему это?..
Шабельский. Да,
я был молод и глуп, в свое время разыгрывал Чацкого, обличал мерзавцев и мошенников, но никогда в жизни
я воров
не называл в лицо ворами и в доме повешенного
не говорил о веревке.
Я был воспитан. А ваш этот тупой лекарь почувствовал бы себя на высоте своей задачи и на седьмом небе, если бы судьба дала ему случай,
во имя принципа и общечеловеческих идеалов,
хватить меня публично по рылу и под микитки.
— Но вы ничего, ничего
не переменились! — восклицает она,
хватая гостя за обе руки и усаживая его в покойное кресло. — Садитесь, садитесь, князь! Шесть лет, целых шесть лет
не видались, и ни одного письма, даже ни строчки
во все это время! О, как вы виноваты передо
мною, князь! Как
я зла была на вас, mon cher prince! [мой дорогой князь (франц.)] Но — чаю, чаю! Ах, боже мой, Настасья Петровна, чаю!
— Молчи! Ты ошибаешься
во мне:
не чист
я, как тебе нужно. Ничего
я не сделал, правда, а чувствую иногда так, будто волочится за
мною грех,
хватает за ноги, присасывается к сердцу! Ничего еще
не сделал, а совесть мучит.
У одного только
меня не хватало мужества отказывать ей
во внимании.
Тетерев. Вот — говорят, что женщин на земле больше, чем мужчин. Однако
я живал
во многих городах, и всегда, везде
мне не хватало дамы…
Лавр Мироныч. Где же, дяденька,
во всей форме? На это капиталу моего
не хватит.
Я думал сначала а-ля фуршет, да после рассудил, что ужин будет солиднее.
Первый офицер (Мышлаевскому). У
меня, господин капитан, пятерых
во взводе
не хватает. По-видимому, ходу дали. Студентики!
Краснов. Вы насчет воспитания говорите!
Я вам вот что на ваши слова скажу-с: будь
я помоложе,
я бы для Татьяны Даниловны
во всякую науку пошел.
Я и сам вижу, чего
мне не хватает-с, да уж теперь года ушли. Душа есть-с, а воспитания нет-с. А будь
я воспитан-с…
—
Я вам буду настоящим ловцом человеков! — хвастался Кузин и сожалительно восклицал: — Мало больно вас, грамотеев-то,
не хватит во все места!
Петр. Эх, шибко голова болит! Скружился
я совсем! (Задумывается.) Аль погулять еще? Дома-то тоска. Спутал
я себя по рукам и по ногам! Кабы
не баба у
меня эта плакса, погулял бы
я, показал бы себя. Что
во мне удали, так на десять человек
хватит! А и то сказать, велика радость сидеть с бабами, пересыпать из пустого в порожнее. Уж догуляю масленую, была
не была!
Платонов. Гм… (Встает.) А если ты пришла пошалить
мной, поразвратничать, покуролесить?.. Тогда что? Ведь
я не гожусь
во временнообязанные…
Я не позволю играть собой! Ты
не отделаешься от
меня грошами, как отделалась от десятка!.. Слишком дорог
я для интрижки… (
Хватает себя за голову.) Уважать, любить и в то же время… мелочь, пошлость, мещанская, плебейская игра!
— Молод ты, вот что! Впрочем, мы с тобой, кажется, ровесники; только опыт, которого тебе
не хватает, умудрил и состарил
меня. Дело вот в чем: тебе известно, что
во всяком море бывают бури? Они-то и действуют. Они размывают каждый год постель, а мы кладем новую.
Сорок лет
я прослужил
Верой, правдой, силой;
Много видел на тракту́
Генералов строгих,
Нет ребра, зубов
во рту
Не хватает многих,
А такого
не видал,
Господи Исусе!
— 26 целковых! — сказал Кузьма и пожал плечами. — У нас в Качаброве, спроси кого хочешь, строили церкву, так за одни планты было дадено три тыщи —
во! Твоих денег и на гвозди
не хватит! По нынешнему времю 26 целковых — раз плюнуть!.. Нынче, брат, купишь чай полтора целковых за фунт и пить
не станешь… Сейчас вот, гляди,
я курю табак…
Мне он годится, потому
я мужик, простой человек, а ежели какому офицеру или студенту…
— Смелости?.. У меня-то? У Ивана-то Шишкина смелости
не хватит? Ха-ха?! Мы в прошлом году, батюшка, французу бенефис целым классом задавали, так
я в него, во-первых, жвачкой пустил прямо в рожу, а потом парик сдернул… Целых полторы недели в карцере сидел, на хлебе и на воде-с, а никого из товарищей
не выдал. Вот Феликс Мартынович знает! — сослался он на Подвиляньского, — а вы говорите смелости
не хватит!.. А вот хотите докажу, что
хватит?
Мне что?
Мне все равно!
— Знаете, на что похожи эти бесконечные огни? Они вызывают
во мне представление о чем-то давно умершем, жившем тысячи лет тому назад, о чем-то вроде лагеря амалекитян или филистимлян. Точно какой-то ветхозаветный народ расположился станом и ждет утра, чтобы подраться с Саулом или Давидом. Для полноты иллюзии
не хватает только трубных звуков, да чтобы на каком-нибудь эфиопском языке перекликивались часовые.
Я не могу только вам объяснить, но, как бы это выразиться,
во французе
не хватает чего-то такого, этакого (говорящий шевелит пальцами), чего-то такого… юридического.
Ять. Чудно! Чудно!
Я должен вам выразиться, господа, и отдать должную справедливость, что эта зала и вообще помещение великолепны! Превосходно, очаровательно! Только знаете, чего
не хватает для полного торжества? Электрического освещения, извините за выражение!
Во всех странах уже введено электрическое освещение, и одна только Россия отстала.
На вопрос: кто из тогдашних первых корифеев печатался в"Библиотеке",
я должен, однако ж, ответить отрицательно. Вышло это
не потому, что у
меня не хватило усердия в привлечении их к журналу. Случилось это, во-первых, оттого, что мое редакторство продолжалось так, в сущности, недолго; а главное — от причин, от моей доброй воли
не зависящих.
— Скажи горничной, чтобы она ни на шаг
не отходила от Ирены Владимировны
во время моего отсутствия, а сам тотчас же поезжай в Покровское и устрой все поаккуратнее. Денег
не жалей. Тех, которые
я тебе дал,
хватит?
"Батюшки, как
мне скучно!" — повторяла она, точно для
меня одной
во всей этой зале. У нее
не хватило другого слова. Но в нем сидела вся тоска, вся смерть!
Мне хочется сказать себе: милая Нинка, пошарлатанила, похулиганила, и
хватит, — твоя миссия на этом свете кончена. Пора переходить в другой мир, в мир безмолвия и тишины. Все равно
я никогда
не отделаюсь от шарлатанства и экспериментирования; сколько ни борюсь с собой, всегда люди, отлитые по одной общей форме, будут вызывать
во мне тошноту.
— Ты сам сообрази…
Меня все признали, родной дядя, даже императрице самой представили,
я ей понравилась и своим у нее человеком стала… Вдруг
хватают разыскиваемого убийцу моей матери, а он околесицу городит, что
я не я, а его дочь Татьяна Берестова… Язык-то тебе как раз за такие речи пообрежут. Тебе беда, а
не мне…
Я отверчусь… Коль уж очень туго придется, сама пойду к государыне, сама ей
во всем как на духу признаюсь и попрошу
меня в монастырь отпустить…