Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ему всё бы только рыбки! Я
не иначе хочу, чтоб наш дом был первый в столице и чтоб у меня в комнате
такое было амбре, чтоб нельзя было войти и
нужно бы только этак зажмурить глаза. (Зажмуривает глаза и нюхает.)Ах,
как хорошо!
Хлестаков. Ты растолкуй ему сурьезно, что мне
нужно есть. Деньги сами собою… Он думает, что,
как ему, мужику, ничего, если
не поесть день,
так и другим тоже. Вот новости!
Анна Андреевна. Тебе все
такое грубое нравится. Ты должен помнить, что жизнь
нужно совсем переменить, что твои знакомые будут
не то что какой-нибудь судья-собачник, с которым ты ездишь травить зайцев, или Земляника; напротив, знакомые твои будут с самым тонким обращением: графы и все светские… Только я, право, боюсь за тебя: ты иногда вымолвишь
такое словцо,
какого в хорошем обществе никогда
не услышишь.
Артемий Филиппович. Смотрите, чтоб он вас по почте
не отправил куды-нибудь подальше. Слушайте: эти дела
не так делаются в благоустроенном государстве. Зачем нас здесь целый эскадрон? Представиться
нужно поодиночке, да между четырех глаз и того…
как там следует — чтобы и уши
не слыхали. Вот
как в обществе благоустроенном делается! Ну, вот вы, Аммос Федорович, первый и начните.
Еще отец, нарочно громко заговоривший с Вронским,
не кончил своего разговора,
как она была уже вполне готова смотреть на Вронского, говорить с ним, если
нужно, точно
так же,
как она говорила с княгиней Марьей Борисовной, и, главное,
так, чтобы всё до последней интонации и улыбки было одобрено мужем, которого невидимое присутствие она
как будто чувствовала над собой в эту минуту.
Ему
не нужно было очень строго выдерживать себя,
так как вес его
как раз равнялся положенным четырем пудам с половиною; но надо было и
не потолстеть, и потому он избегал мучного и сладкого.
Кити видела, что с мужем что-то сделалось. Она хотела улучить минутку поговорить с ним наедине, но он поспешил уйти от нее, сказав, что ему
нужно в контору. Давно уже ему хозяйственные дела
не казались
так важны,
как нынче. «Им там всё праздник — думал он, — а тут дела
не праздничные, которые
не ждут и без которых жить нельзя».
— О, нет! —
как будто с трудом понимая, — сказал Вронский. — Если вам всё равно, то будемте ходить. В вагонах
такая духота. Письмо? Нет, благодарю вас; для того чтоб умереть,
не нужно рекомендаций. Нешто к Туркам… — сказал он, улыбнувшись одним ртом. Глаза продолжали иметь сердито-страдающее выражение.
— Непременно ты возьми эту комнатку, — сказала она Вронскому по-русски и говоря ему ты,
так как она уже поняла, что Голенищев в их уединении сделается близким человеком и что пред ним скрываться
не нужно.
Что бы он ни говорил, что бы ни предлагал, его слушали
так,
как будто то, что он предлагает, давно уже известно и есть то самое, что
не нужно.
Вернувшись в этот день домой, Левин испытывал радостное чувство того, что неловкое положение кончилось и кончилось
так, что ему
не пришлось лгать. Кроме того, у него осталось неясное воспоминание о том, что то, что говорил этот добрый и милый старичок, было совсем
не так глупо,
как ему показалось сначала, и что тут что-то есть
такое, что
нужно уяснить.
Нужно было на его место поставить свежего, современного, дельного человека, совершенно нового, и повести дело
так, чтоб извлечь из всех дарованных дворянству,
не как дворянству, а
как элементу земства, прав те выгоды самоуправления,
какие только могли быть извлечены.
Он был недоволен ею за то, что она
не могла взять на себя отпустить его, когда это было
нужно (и
как странно ему было думать, что он,
так недавно еще
не смевший верить тому счастью, что она может полюбить его, теперь чувствовал себя несчастным оттого, что она слишком любит его!), и недоволен собой за то, что
не выдержал характера.
«Ничего, ничего мне
не нужно, кроме этого счастия, — думал он, глядя на костяную шишечку звонка в промежуток между окнами и воображая себе Анну
такою,
какою он видел ее в последний paз.
Для чего она сказала это, чего она за секунду
не думала, она никак бы
не могла объяснить. Она сказала это по тому только соображению, что,
так как Вронского
не будет, то ей надо обеспечить свою свободу и попытаться как-нибудь увидать его. Но почему она именно сказала про старую фрейлину Вреде, к которой ей
нужно было,
как и ко многим другим, она
не умела бы объяснить, а вместе с тем,
как потом оказалось, она, придумывая самые хитрые средства для свидания с Вронским,
не могла придумать ничего лучшего.
— Да, — сказал Алексей Александрович и, встав, заложил руки и потрещал ими. — Я заехал еще привезть тебе денег,
так как соловья баснями
не кормят, — сказал он. — Тебе
нужно, я думаю.
— Определить,
как вы знаете, начало туберкулезного процесса мы
не можем; до появления каверн нет ничего определенного. Но подозревать мы можем. И указание есть: дурное питание, нервное возбуждение и пр. Вопрос стоит
так: при подозрении туберкулезного процесса что
нужно сделать, чтобы поддержать питание?
Вот они и сладили это дело… по правде сказать, нехорошее дело! Я после и говорил это Печорину, да только он мне отвечал, что дикая черкешенка должна быть счастлива, имея
такого милого мужа,
как он, потому что, по-ихнему, он все-таки ее муж, а что Казбич — разбойник, которого надо было наказать. Сами посудите, что ж я мог отвечать против этого?.. Но в то время я ничего
не знал об их заговоре. Вот раз приехал Казбич и спрашивает,
не нужно ли баранов и меда; я велел ему привести на другой день.
Чичиков поблагодарил хозяйку, сказавши, что ему
не нужно ничего, чтобы она
не беспокоилась ни о чем, что, кроме постели, он ничего
не требует, и полюбопытствовал только знать, в
какие места заехал он и далеко ли отсюда пути к помещику Собакевичу, на что старуха сказала, что и
не слыхивала
такого имени и что
такого помещика вовсе нет.
Он спешил
не потому, что боялся опоздать, — опоздать он
не боялся, ибо председатель был человек знакомый и мог продлить и укоротить по его желанию присутствие, подобно древнему Зевесу Гомера, длившему дни и насылавшему быстрые ночи, когда
нужно было прекратить брань любезных ему героев или дать им средство додраться, но он сам в себе чувствовал желание скорее
как можно привести дела к концу; до тех пор ему казалось все неспокойно и неловко; все-таки приходила мысль: что души
не совсем настоящие и что в подобных случаях
такую обузу всегда
нужно поскорее с плеч.
— Ну, расспросите у него, вы увидите, что… [В рукописи четыре слова
не разобрано.] Это всезнай,
такой всезнай,
какого вы нигде
не найдете. Он мало того что знает,
какую почву что любит, знает,
какое соседство для кого
нужно, поблизости
какого леса
нужно сеять
какой хлеб. У нас у всех земля трескается от засух, а у него нет. Он рассчитает, насколько
нужно влажности, столько и дерева разведет; у него все играет две-три роли: лес лесом, а полю удобренье от листьев да от тени. И это во всем
так.
Нужно заметить, что у некоторых дам, — я говорю у некоторых, это
не то, что у всех, — есть маленькая слабость: если они заметят у себя что-нибудь особенно хорошее, лоб ли, рот ли, руки ли, то уже думают, что лучшая часть лица их
так первая и бросится всем в глаза и все вдруг заговорят в один голос: «Посмотрите, посмотрите,
какой у ней прекрасный греческий нос!» или: «
Какой правильный, очаровательный лоб!» У которой же хороши плечи, та уверена заранее, что все молодые люди будут совершенно восхищены и то и дело станут повторять в то время, когда она будет проходить мимо: «Ах,
какие чудесные у этой плечи», — а на лицо, волосы, нос, лоб даже
не взглянут, если же и взглянут, то
как на что-то постороннее.
— Ну, вот вам еще доказательство, что она бледна, — продолжала приятная дама, — я помню,
как теперь, что я сижу возле Манилова и говорю ему: «Посмотрите,
какая она бледная!» Право,
нужно быть до
такой степени бестолковыми,
как наши мужчины, чтобы восхищаться ею. А наш-то прелестник… Ах,
как он мне показался противным! Вы
не можете себе представить, Анна Григорьевна, до
какой степени он мне показался противным.
— Хорошо; положим, он вас оскорбил, зато вы и поквитались с ним: он вам, и вы ему. Но расставаться навсегда из пустяка, — помилуйте, на что же это похоже?
Как же оставлять дело, которое только что началось? Если уже избрана цель,
так тут уже
нужно идти напролом. Что глядеть на то, что человек плюется! Человек всегда плюется; да вы
не отыщете теперь во всем свете
такого, который бы
не плевался.
— Ну,
так я ж тебе скажу прямее, — сказал он, поправившись, — только, пожалуйста,
не проговорись никому. Я задумал жениться; но
нужно тебе знать, что отец и мать невесты преамбиционные люди.
Такая, право, комиссия:
не рад, что связался, хотят непременно, чтоб у жениха было никак
не меньше трехсот душ, а
так как у меня целых почти полутораста крестьян недостает…
«Зачем я написал:
как родную мать? ее ведь здесь нет,
так не нужно было и поминать ее; правда, я бабушку люблю, уважаю, но все она
не то… зачем я написал это, зачем я солгал? Положим, это стихи, да все-таки
не нужно было».
— Хоть оно и
не в законе, чтобы сказать
какое возражение, когда говорит кошевой перед лицом всего войска, да дело
не так было,
так нужно сказать.
И мало того, что осуждена я на
такую страшную участь; мало того, что перед концом своим должна видеть,
как станут умирать в невыносимых муках отец и мать, для спасенья которых двадцать раз готова бы была отдать жизнь свою; мало всего этого:
нужно, чтобы перед концом своим мне довелось увидать и услышать слова и любовь,
какой не видала я.
— Слушай, пан! — сказал Янкель, —
нужно посоветоваться с
таким человеком,
какого еще никогда
не было на свете. У-у! то
такой мудрый,
как Соломон; и когда он ничего
не сделает, то уж никто на свете
не сделает. Сиди тут; вот ключ, и
не впускай никого!
— Смешно спросил? Ну — ничего! Мне, разумеется, ее
не нужно, а — любопытно мне:
как она жить будет? С
такой красотой — трудно. И, потом, я все думаю, что у нас какая-нибудь Лола Монтес должна явиться при новом царе.
Все чаще Клим думал, что Нехаева образованнее и умнее всех в этой компании, но это,
не сближая его с девушкой, возбуждало в нем опасение, что Нехаева поймет в нем то, чего ей
не нужно понимать, и станет говорить с ним
так же снисходительно, небрежно или досадливо,
как она говорит с Дмитрием.
И всегда
нужно что-нибудь выдумывать, иначе никто из взрослых
не будет замечать тебя и будешь жить
так,
как будто тебя нет или
как будто ты
не Клим, а Дмитрий.
— Да. В
таких серьезных случаях
нужно особенно твердо помнить, что слова имеют коварное свойство искажать мысль. Слово приобретает слишком самостоятельное значение, — ты, вероятно, заметил, что последнее время весьма много говорят и пишут о логосе и даже явилась какая-то секта словобожцев. Вообще слово завоевало
так много места, что филология уже
как будто
не подчиняется логике, а только фонетике… Например: наши декаденты, Бальмонт, Белый…
— Я
не одобряю ее отношение к нему. Она
не различает любовь от жалости, и ее ждет ужасная ошибка. Диомидов удивляет, его жалко, но — разве можно любить
такого? Женщины любят сильных и смелых, этих они любят искренно и долго. Любят, конечно, и людей со странностями. Какой-то ученый немец сказал: «Чтобы быть замеченным,
нужно впадать в странности».
— Конечно, смешно, — согласился постоялец, — но, ей-богу, под смешным словом мысли у меня серьезные.
Как я прошел и прохожу широкий слой жизни,
так я вполне вижу, что людей,
не умеющих управлять жизнью, никому
не жаль и все понимают, что хотя он и министр, но — бесполезность! И только любопытство, все равно
как будто убит неизвестный, взглянут на труп, поболтают малость о причине уничтожения и отправляются кому куда
нужно: на службу, в трактиры, а кто — по чужим квартирам, по воровским делам.
— Про аиста и капусту выдумано, — говорила она. — Это потому говорят, что детей родить стыдятся, а все-таки родят их мамы,
так же
как кошки, я это видела, и мне рассказывала Павля. Когда у меня вырастут груди,
как у мамы и Павли, я тоже буду родить — мальчика и девочку,
таких,
как я и ты. Родить —
нужно, а то будут все одни и те же люди, а потом они умрут и уж никого
не будет. Тогда помрут и кошки и курицы, — кто же накормит их? Павля говорит, что бог запрещает родить только монашенкам и гимназисткам.
—
Нужно забыть о себе. Этого хотят многие, я думаю.
Не такие, конечно,
как Яков Акимович. Он… я
не знаю,
как это сказать… он бросил себя в жертву идее сразу и навсегда…
Но иногда рыжий пугал его: забывая о присутствии ученика, он говорил
так много, долго и непонятно, что Климу
нужно было кашлянуть, ударить каблуком в пол, уронить книгу и этим напомнить учителю о себе. Однако и шум
не всегда будил Томилина, он продолжал говорить, лицо его каменело, глаза напряженно выкатывались, и Клим ждал, что вот сейчас Томилин закричит,
как жена доктора...
— Томилина я скоро начну ненавидеть, мне уже теперь, иной раз, хочется ударить его по уху. Мне
нужно знать, а он учит
не верить, убеждает, что алгебра — произвольна, и черт его
не поймет, чего ему надо! Долбит, что человек должен разорвать паутину понятий, сотканных разумом, выскочить куда-то, в беспредельность свободы. Выходит как-то
так: гуляй голым!
Какой дьявол вертит ручку этой кофейной мельницы?
— Нервничают, — сказал Дронов, вздыхая. — А Бердников — видишь? — спокоен.
Нужно четыре миллиона сапогов, а кожа в его руке. Я
таких ненавижу, но — уважаю. А
таких,
как ты, — люблю, но —
не уважаю.
Как женщин. Ты
не обижайся, я и себя
не уважаю.
—
Так, — твердо и уже громко сказала она. — Вы тоже из тех, кто ищет,
как приспособить себя к тому, что
нужно радикально изменить. Вы все здесь суетливые мелкие буржуа и всю жизнь будете
такими вот мелкими. Я —
не умею сказать точно, но вы говорите только о городе, когда
нужно говорить уже о мире.
Да, у Краснова руки были странные, они все время, непрерывно, по-змеиному гибко двигались,
как будто
не имея костей от плеч до пальцев. Двигались
как бы нерешительно, слепо, но пальцы цепко и безошибочно ловили все, что им
нужно было: стакан вина, бисквит, чайную ложку. Движения этих рук значительно усиливали неприятное впечатление рассказа. На слова Юрина Краснов
не обратил внимания; покачивая стакан, глядя невидимыми глазами на игру огня в красном вине, он продолжал все
так же вполголоса, с трудом...
Вообще пред ним все чаще являлось нечто сновидное,
такое, чего ему
не нужно было видеть. Зачем нужна глупая сцена ловли воображаемого сома,
какой смысл в нелепом смехе Лютова и хромого мужика?
Не нужно было видеть тягостную возню с колоколом и многое другое, что,
не имея смысла, только отягощало память.
«Ты мог бы
не делать
таких глупостей,
как эта поездка сюда. Ты исполняешь поручение группы людей, которые мечтают о социальной революции. Тебе вообще никаких революций
не нужно, и ты
не веришь в необходимость революции социальной. Что может быть нелепее, смешнее атеиста, который ходит в церковь и причащается?»
Красавина.
Как не любить! Только чтобы
не торопясь, с прохладой. Ну, таким-то родом, сударыня ты моя, от этакой-то жизни стала она толстеть и тоску чувствовать. И даже
так, я тебе скажу, тяжесть
такая на нее напала, вроде
как болезнь. Ну сейчас с докторами советоваться. Я была при одном докторе. Вот доктор ей и говорит: «Вам, говорит, лекарства никакого
не нужно; только чтоб, говорит, развлечение и беспременно чтоб замуж шли».
Бальзаминов. Ну вот всю жизнь и маяться. Потому, маменька, вы рассудите сами, в нашем деле без счастья ничего
не сделаешь. Ничего
не нужно, только будь счастье. Вот уж правду-то русская пословица говорит: «
Не родись умен,
не родись пригож, а родись счастлив». А все-таки я, маменька,
не унываю. Этот сон… хоть я его и
не весь видел, — черт возьми эту Матрену! — а все-таки я от него могу ожидать много пользы для себя. Этот сон, если рассудить, маменька, много значит, ох
как много!
Илье Ильичу
не нужно было пугаться
так своего начальника, доброго и приятного в обхождении человека: он никогда никому дурного
не сделал, подчиненные были
как нельзя более довольны и
не желали лучшего. Никто никогда
не слыхал от него неприятного слова, ни крика, ни шуму; он никогда ничего
не требует, а все просит. Дело сделать — просит, в гости к себе — просит и под арест сесть — просит. Он никогда никому
не сказал ты; всем вы: и одному чиновнику и всем вместе.
Дело в том, что Тарантьев мастер был только говорить; на словах он решал все ясно и легко, особенно что касалось других; но
как только
нужно было двинуть пальцем, тронуться с места — словом, применить им же созданную теорию к делу и дать ему практический ход, оказать распорядительность, быстроту, — он был совсем другой человек: тут его
не хватало — ему вдруг и тяжело делалось, и нездоровилось, то неловко, то другое дело случится, за которое он тоже
не примется, а если и примется,
так не дай Бог что выйдет.
В службе у него нет особенного постоянного занятия, потому что никак
не могли заметить сослуживцы и начальники, что он делает хуже, что лучше,
так, чтоб можно было определить, к чему он именно способен. Если дадут сделать и то и другое, он
так сделает, что начальник всегда затрудняется,
как отозваться о его труде; посмотрит, посмотрит, почитает, почитает, да и скажет только: «Оставьте, я после посмотрю… да, оно почти
так,
как нужно».
Захочет ли чего-нибудь Илья Ильич, ему стоит только мигнуть — уж трое-четверо слуг кидаются исполнять его желание; уронит ли он что-нибудь, достать ли ему
нужно вещь, да
не достанет, — принести ли что, сбегать ли за чем: ему иногда,
как резвому мальчику,
так и хочется броситься и переделать все самому, а тут вдруг отец и мать, да три тетки в пять голосов и закричат...