Неточные совпадения
— Как он смеет говорить, что я велел украсть у него брюки! Он их
пропил, я думаю. Мне плевать на него с его княжеством. Он
не смей говорить, это свинство!
— Константин Дмитрич, — сказала она ему, — растолкуйте мне, пожалуйста, что такое значит, — вы всё это знаете, — у нас в Калужской деревне все мужики и все бабы всё
пропили, что у них было, и теперь ничего нам
не платят. Что это значит? Вы так хвалите всегда мужиков.
«Отчего?» — «
Не можно; у меня уж такой нрав: что скину, то
пропью».
Не башмаки-с, ибо это хотя сколько-нибудь походило бы на порядок вещей, а чулки, чулки ее пропил-с!
—
Пропил! всё, всё
пропил! — кричала в отчаянии бедная женщина, — и платье
не то! Голодные, голодные! (и, ломая руки, она указывала на детей). О, треклятая жизнь! А вам, вам
не стыдно, — вдруг набросилась она на Раскольникова, — из кабака! Ты с ним пил? Ты тоже с ним пил! Вон!
Косыночку ее из козьего пуха тоже
пропил, дареную, прежнюю, ее собственную,
не мою; а живем мы в холодном угле, и она в эту зиму простудилась и кашлять пошла, уже кровью.
—
Не понимаете вы меня! — раздражительно крикнула Катерина Ивановна, махнув рукой. — Да и за что вознаграждать-то? Ведь он сам, пьяный, под лошадей полез! Каких доходов? От него
не доходы, а только мука была. Ведь он, пьяница, все
пропивал. Нас обкрадывал да в кабак носил, ихнюю да мою жизнь в кабаке извел! И слава богу, что помирает! Убытку меньше!
Больше я его на том
не расспрашивал, — это Душкин-то говорит, — а вынес ему билетик — рубль то есть, — потому-де думал, что
не мне, так другому заложит; все одно —
пропьет, а пусть лучше у меня вещь лежит: дальше-де положишь, ближе возьмешь, а объявится что аль слухи пойдут, тут я и преставлю».
— Это, старинушка, уж
не твоя печаль, — сказал мой бродяга, —
пропью ли я, или нет. Его благородие мне жалует шубу со своего плеча: его на то барская воля, а твое холопье дело
не спорить и слушаться.
И, подтверждая свою любовь к истории, он неплохо рассказывал, как талантливейший Андреев-Бурлак
пропил перед спектаклем костюм, в котором он должен был играть Иудушку Головлева, как пил Шуйский, как Ринна Сыроварова в пьяном виде
не могла понять, который из трех мужчин ее муж. Половину этого рассказа, как и большинство других, он сообщал шепотом, захлебываясь словами и дрыгая левой ногой. Дрожь этой ноги он ценил довольно высоко...
—
Не могу… чувствую, что
пропьешь!
Пока Ермолай ходил за «простым» человеком, мне пришло в голову:
не лучше ли мне самому съездить в Тулу? Во-первых, я, наученный опытом, плохо надеялся на Ермолая; я послал его однажды в город за покупками, он обещался исполнить все мои поручения в течение одного дня — и пропадал целую неделю,
пропил все деньги и вернулся пеший, — а поехал на беговых дрожках. Во-вторых, у меня был в Туле барышник знакомый; я мог купить у него лошадь на место охромевшего коренника.
— Кутнем ныне, Марья Алексевна. Хочу
пропить ссору с родными. Почему
не кутнуть, Марья Алексевна? Дело с невестой на лад идет. Тогда
не так заживем, — весело заживем, — правда, Марья Алексевна?
Все, что ни напрашивала нежная супруга у добрых людей, прятала как можно подалее от своего мужа и часто самоуправно отнимала у него добычу, если он
не успевал ее
пропить в шинке.
Впрочем, впоследствии оказалось, что в этой неудаче виновна была
не одна наука, но и кучер, который
пропивал и то небольшое величество овса, какое полагалось, оставляя лошадей на одной только буре с селитрой…
— Да вы никак сбесились, сороки? — зыкнул он на дочерей. — Разе такое теперь время, оглашенные? Серебро жалеете, а мать
не жаль… Никому и ничего
не дам! Так и знайте… Пусть Лиодор
пропивает, — мне ничего
не нужно.
Компания Рогожина была почти в том же самом составе, как и давеча утром; прибавился только какой-то беспутный старичишка, в свое время бывший редактором какой-то забулдыжной обличительной газетки и про которого шел анекдот, что он заложил и
пропил свои вставные на золоте зубы, и один отставной подпоручик, решительный соперник и конкурент, по ремеслу и по назначению, утрешнему господину с кулаками и совершенно никому из рогожинцев
не известный, но подобранный на улице, на солнечной стороне Невского проспекта, где он останавливал прохожих и слогом Марлинского просил вспоможения, под коварным предлогом, что он сам «по пятнадцати целковых давал в свое время просителям».
— Ты бы хоть избу себе новую поставил, — советовал Фролка, — а то все
пропьешь, и ничего самому на похмелье
не останется. Тоже вот насчет одежи…
Простые рабочие,
не владевшие даром «словесности», как Мыльников, довольствовались пока тем, что забирали у городских охотников задатки и записывались зараз в несколько разведочных партий, а деньги, конечно,
пропивали в кабаке тут же. Никто
не думал о том, чтобы завести новую одежду или сапоги. Все надежды возлагались на будущее, а в частности на Кедровскую дачу.
—
Не велика жилка в двадцати-то пяти саженях, как раз ее в неделю выробишь! — объяснял он. — Добыл все, деньги
пропил, а на похмелье ничего и
не осталось… Видывали мы, как другие прочие потом локти кусали. Нет, брат, меня
не проведешь… Мы будем сливочками снимать свою жилку, по удоям.
— Все одно
пропью, а куды лошадь денется?
Не с деньгами жить, а с добрыми людьми.
Когда старая Ганна Ковалиха узнала о возвращении разбитой семьи Горбатых, она ужасно всполошилась. Грозный призрак жениха-туляка для Федорки опять явился перед ней, и она опять оплакивала свою «крашанку», как мертвую. Пока еще, конечно, ничего
не было, и сват Тит еще носу
не показывал в хату к Ковалям, ни в кабак к Рачителихе, но все равно — сваты где-нибудь встретятся и еще раз
пропьют Федорку.
Наконец-то, наконец, он как-то определился писарем в магистрат и побирал там маленькие, невинные взяточки, которые,
не столько по любви к пьянству, сколько по слабости характера, тотчас же после присутствия
пропивал с своими магистратскими товарищами в трактире «Адрианополь» купца Лямина.
— Пьянствовать-то, слава богу,
не на что было… Платье, которым награжден был от вас, давно
пропил; теперь уж в рубище крестьянском ходит… Со слезами на глазах просил меня, чтобы я доложил вам о нем.
После своего несчастья с фальшивым купоном Иван Миронов долго пил и
пропил бы всё, если бы жена
не спрятала от него хомуты, одежу и всё, что можно было
пропить.
— М… н… н… это
не равно-с, какой выход задастся: иногда пьешь, пока все
пропьешь, и либо кто-нибудь тебя отколотит, либо сам кого побьешь, а в другой раз покороче удастся, в части посидишь или в канаве выспишься, и доволен, и отойдет. В таковых случаях я уже наблюдал правило и, как, бывало, чувствую, что должен сделать выход, прихожу к князю и говорю...
— Такая воля, — говорит, — особенная в человеке помещается, и ее нельзя ни
пропить, ни проспать, потому что она дарована. Я, — говорит, — это тебе показал для того, чтобы ты понимал, что я, если захочу, сейчас могу остановиться и никогда
не стану пить, но я этого
не хочу, чтобы другой кто-нибудь за меня
не запил, а я, поправившись, чтобы про бога
не позабыл. Но с другого человека со всякого я готов и могу запойную страсть в одну минуту свести.
Не угодно ли господам следователям осмотреть мои вещи?» А платья уж, конечно, нет такого: по три раза, может, в неделю свой туалет
пропивает и новый заводит.
5-го сентября. В некоторых православных обществах заведено то же. Боюсь,
не утерплю и скажу слово! Говорил бы по мысли Кирилла Белозерского, како: „крестьяне ся
пропивают, а души гибнут“. Но как проповедовать без цензуры
не смею, то хочу интригой учредить у себя общество трезвости. Что делать, за неволю и патеру Игнатию Лойоле следовать станешь, когда прямою дорогой ходу нет.
— Зачем это тебе? — удивился я… (Надо заметить, что Ярмола считается самым бедным и самым ленивым мужиком во всем Переброде: жалованье и свой крестьянский заработок он
пропивает; таких плохих волов, как у него, нет нигде в окрестности. По моему мнению, ему-то уж ни в каком случае
не могло понадобиться знание грамоты.) Я еще раз спросил с сомнением: — Для чего же тебе надо уметь писать фамилию?
Ничего больше
не остается, как
пропить остальные деньги.
— Вот вы говорите одно, а думаете другое:
пропьет старый черт. Так? Ну, да
не в этом дело-с… Все равно
пропью, а потом зубы на полку. К вам же приду двугривенный на похмелье просить… хе-е!.. Дадите?
— Вот, гляди, ребята, это все мое состояние.
Пропьем, а потом уж вы меня в артель возьмите, надо и лямку попробовать… Прямо говорить буду, деваться некуда, работы никакой
не знаю, служил в цирке, да пришлось уйти, и паспорт там остался.
— Я тоже зимогор, уж десяток годов коло Будилова околачиваюсь, а сейчас при месте, у Сорокина, на белильном… Да вчера получка была, загулял… И шапку
пропил… Как и дойду,
не знаю…
Большая же часть их и
не покупает никакой одежды, а прямо
пропивает жалованье.
Пепел. Велика радость! Вы
не токмо всё мое хозяйство, а и меня, по доброте моей, в кабаке
пропьете… (Садится на нары.) Старый черт… разбудил… А я — сон хороший видел: будто ловлю я рыбу, и попал мне — огромаднейший лещ! Такой лещ, — только во сне эдакие и бывают… И вот я его вожу на удочке и боюсь, — леса оборвется! И приготовил сачок… Вот, думаю, сейчас…
Актер.
Пропил я душу, старик… я, брат, погиб… А почему — погиб? Веры у меня
не было… Кончен я…
— Это опять
не твоя забота: хоша и
пропил, да
не твое, — отрывисто произнес Глеб, который смерть
не любил наставлений и того менее советов и мнений молодого человека. — Укажи только, куда, примерно, пошел этот Захар, где его найти, а уж рассуждать, каков он есть, мое дело.
Тут сидел один из ближайших приятелей Захара. Лишнее говорить, что он пользовался точно так же дружбою приемыша. То был рыжий и косой парень, но лихой и разбитной гуляка, по прозванию Семион, или Севка-Глазун. Этот Семион, или Севка, держался обычая
пропивать в воскресенье все то, что зарабатывал в продолжение недели, если только
не успевал заблаговременно проигрывать заработки в три листка. В компании, где Захар играл роль коновода, Севка был чем-то вроде есаула.
— Вот вам на хлеб, — сказал ей на ухо Нехлюдов, кладя в руку ассигнацию: — только сама покупай, а
не давай Юхванке, а то он
пропьет.
Из его длинной речи присяжный заседатель мог сделать только такой вывод: «взлом был, но кражи
не было, так как белье
пропили сами прачки, а если кража была, то без взлома».
Плохо, сыне, плохо! ныне христиане стали скупы; деньгу любят, деньгу прячут. Мало богу дают. Прииде грех велий на языцы земнии. Все пустилися в торги, в мытарства; думают о мирском богатстве,
не о спасении души. Ходишь, ходишь; молишь, молишь; иногда в три дни трех полушек
не вымолишь. Такой грех! Пройдет неделя, другая, заглянешь в мошонку, ан в ней так мало, что совестно в монастырь показаться; что делать? с горя и остальное
пропьешь: беда да и только. — Ох плохо, знать пришли наши последние времена…
— Он мне, значит, и говорит: «У меня, говорит, двое детей… два мальчика. Дескать — надо им няньку, а нянька есть чужой человек… воровать будет и всё такое… Так ты-де уговори-ка дочь…» Ну, я и уговорил… и Матица уговорила… Маша — умница, она поняла сразу! Ей податься некуда… хуже бы вышло, лучше — никогда!.. «Всё равно, говорит, я пойду…» И пошла. В три дня всё окрутили… Нам с Матицей дано по трёшной… но только мы их сразу обе
пропили вчера!.. Ну и пьёт эта Матица, — лошадь столько
не может выпить!..
Перфишка редко бывал дома — он
пропил всё, что можно было
пропить, и теперь ходил работать подённо по чужим мастерским, а если работы
не было — сидел в трактире.
И покупать уж
не стараешься — все равно
пропьем.
Оттуда выхода нет: придется все
пропить, там
не выпустят…
Досужев. Много надо силы душевной, чтобы с них взяток
не брать. Над честным чиновником они сами же смеяться будут; унижать готовы — это им
не с руки. Кремнем надо быть! И храбриться-то, право,
не из чего! Тащи с него шубу, да и все тут. Жаль,
не могу. Я только беру с них деньги за их невежество да
пропиваю. Эх! охота вам было жениться! Выпьемте. Как вас зовут?
— Что это? — горячась и вздрагивая, заговорил Маякин. — А это у него или с перепою, или —
не дай бог! — материно… староверческое… И если это кулугурская закваска в нем, — много будет мне с ним бою! Он — грудью пошел против меня… дерзость большую обнаружил… Молод, — хитрости нет в нем… Говорит: «Все
пропью!» Я те
пропью!
Незнамов. Что вы, что вы!
Не надо. Он их
пропьет сейчас же.
Шмага. Мое убеждение такое, что надо их непременно
пропить поскорее. А вы говорите, что у меня нет убеждений. Чем это
не убеждение? И я убеждал Гришку отправиться в трактир «Собрание веселых друзей». Но убеждения мои
не подействовали.