Я иронизирую, но Тюлин
не понимает иронии, быть может, потому, что сам он весь проникнут каким-то особенным бессознательным юмором. Он как будто разделяет его с этими простодушными кудрявыми березами, с этими корявыми ветлами, со взыгравшею рекой, с деревянною церковкой на пригорке, с надписью на столбе, со всею этой наивною ветлужской природой, которая все улыбается мне своею милою, простодушною и как будто давно знакомою улыбкой…
Неточные совпадения
Самгин пытался
понять источники
иронии фабриканта и
не понимал их. Пришел высокий, чернобородый человек, удалясь в угол комнаты вместе с рыжеусым, они начали там шептаться; рыжеусый громко и возмущенно сказал...
«Германия — прежде всего Пруссия. Апофеоз культуры неумеренных потребителей пива. В Париже, сопоставляя Нотр Дам и Тур д’Эйфель,
понимаешь иронию истории, тоску Мопассана, отвращение Бодлера, изящные сарказмы Анатоля Франса. В Берлине ничего
не надо
понимать, все совершенно ясно сказано зданием рейхстага и “Аллеей Победы”. Столица Пруссии — город на песке, нечто вроде опухоли на боку Германии, камень в ее печени…»
— Это верно? — крикнул Николай из комнаты. Мать быстро пошла к нему,
не понимая — испуг или радость волнует ее. Людмила, идя рядом с нею, с
иронией говорила своим низким голосом...
Много раз, когда они четверо сидели в комнате, Бельтову случалось говорить внутреннейшие убеждения свои; он их, по привычке утаивать, по склонности, почти всегда приправлял
иронией или бросал их вскользь; его слушатели по большей части
не отзывались, но когда он бросал тоскливый взгляд на Круциферскую, легкая улыбка пробегала у него по лицу — он видел, что понят; они незаметно становились — досадно сравнить, а нечего делать — в то положение, в котором находились некогда Любонька и Дмитрий Яковлевич в семье Негрова, где прежде, нежели они друг другу успели сказать два слова,
понимали, что
понимают друг друга.
Он Спенсера, конечно,
не читал, но как бывает мил, когда с легкой, небрежной
иронией говорит про свою барыню: «Она читала Спенсера!» И его слушают, и никто
не хочет
понять, что этот шарлатан
не имеет права
не только выражаться о Спенсере в таком тоне, но даже целовать подошву Спенсера!
«Я ведь зачем пришел? Я разве затем пришел, чтоб здесь есть и пить?» — спрашивал он себя, закусывая селедку. Он даже приходил в отрицание. В душе его шевелилась мгновеньями
ирония на собственный подвиг. Он начинал даже сам
не понимать, зачем, в самом деле, он вошел?
Бог лишил их и «плодов древа жизни», ибо они могли бы давать лишь магическое бессмертие; без духовного на него права, и оно повело бы к новому падению [Как указание опасности новых люциферических искушений при бессмертии следует
понимать печальную
иронию слов Божьих: «вот Адам стал как один из нас, зная добро и зло; и теперь как бы
не простер он руки своей, и
не взял также от древа жизни, и
не вкусил, и
не стал жить вечно» (3:22).].
— Вы
не так меня
поняли, князь, и ввели в заблуждение вашу почтенную матушку, — с
иронией произнесла она эпитет, — я тогда сказала вам, что дам ответ только княгине и сегодня дала его…
Какой цинической
иронией дышала эта фраза! Она очень хорошо
понимала, эта мегера, что наши посещения для нее ни на волос
не опасны.