— Р…аз! Два! Три!… — сердито прокричал Денисов и отошел в сторону. Оба пошли по протоптанным дорожкам всё ближе и ближе, в тумане узнавая друг друга. Противники имели право, сходясь до барьера, стрелять, когда кто захочет. Долохов шел медленно,
не поднимая пистолета, вглядываясь своими светлыми, блестящими, голубыми глазами в лицо своего противника. Рот его, как и всегда, имел на себе подобие улыбки.
Неточные совпадения
«Теперь сходитесь».
Хладнокровно,
Еще
не целя, два врага
Походкой твердой, тихо, ровно
Четыре перешли шага,
Четыре смертные ступени.
Свой
пистолет тогда Евгений,
Не преставая наступать,
Стал первый тихо
подымать.
Вот пять шагов еще ступили,
И Ленский, жмуря левый глаз,
Стал также целить — но как раз
Онегин выстрелил… Пробили
Часы урочные: поэт
Роняет молча
пистолет.
Базаров тихонько двинулся вперед, и Павел Петрович пошел на него, заложив левую руку в карман и постепенно
поднимая дуло
пистолета… «Он мне прямо в нос целит, — подумал Базаров, — и как щурится старательно, разбойник! Однако это неприятное ощущение. Стану смотреть на цепочку его часов…» Что-то резко зыкнуло около самого уха Базарова, и в то же мгновенье раздался выстрел. «Слышал, стало быть ничего», — успело мелькнуть в его голове. Он ступил еще раз и,
не целясь, подавил пружинку.
Подошел и Николай Всеволодович,
поднял пистолет, но как-то очень высоко, и выстрелил совсем почти
не целясь.
Его убийца хладнокровно
Навел удар… спасенья нет:
Пустое сердце бьется ровно,
В руке
не дрогнул
пистолет.
И что за диво?.. Издалёка,
Подобный сотням беглецов,
На ловлю счастья и чинов
Заброшен к нам по воле рока.
Смеясь, он дерзко презирал
Земли чужой язык и нравы;
Не мог щадить он нашей славы,
Не мог понять в сей миг кровавый,
На что он руку
поднимал!..
Рославлев
не отвечал ни слова; казалось, он боролся с самим собою. Вдруг сверкающие глаза его наполнились слезами, он закрыл их рукою, бросил
пистолет, и прежде чем Зарецкой успел
поднять его и сесть на лошадь, Рославлев был уже у стен Донского монастыря.
Боясь, чтобы пуля как-нибудь невзначай
не попала в фон Корена, он
поднимал пистолет все выше и выше и чувствовал, что это слишком показное великодушие неделикатно и невеликодушно, но иначе
не умел и
не мог.
— Ну, вот видите ли… У Лаевского дрожат руки и всякая штука… Он и
пистолета теперь
не поднимет. Драться с ним так же нечеловечно, как с пьяным или с тифозным. Если примирение
не состоится, то надо, господа, хоть отложить дуэль, что ли… Такая чертовщина, что
не глядел бы.
Он послал благословение ей за эту смерть; вспомнил о Боге, но
не послал Ему ни просьб, ни воздыхания и начал обеими руками
поднимать пистолет, наводя его на Горданова как пушку.