Неточные совпадения
Но ничего
не вышло. Щука
опять на яйца села; блины, которыми острог конопатили, арестанты съели; кошели, в которых кашу варили, сгорели вместе с кашею.
А рознь да галденье пошли пуще прежнего:
опять стали взаимно друг у друга земли разорять, жен в плен уводить, над девами ругаться. Нет порядку, да и полно. Попробовали
снова головами тяпаться, но и тут ничего
не доспели. Тогда надумали искать себе князя.
Правда, он и
не рассчитывал на вещи; он думал, что будут одни только деньги,
а потому и
не приготовил заранее места, — «но теперь-то, теперь чему я рад? — думал он. — Разве так прячут? Подлинно разум меня оставляет!» В изнеможении сел он на диван, и тотчас же нестерпимый озноб
снова затряс его. Машинально потащил он лежавшее подле, на стуле, бывшее его студенческое зимнее пальто, теплое, но уже почти в лохмотьях, накрылся им, и сон и бред
опять разом охватили его. Он забылся.
Она возвращалась, садилась
снова, брала веер, и даже грудь ее
не дышала быстрее,
а Аркадий
опять принимался болтать, весь проникнутый счастием находиться в ее близости, говорить с ней, глядя в ее глаза, в ее прекрасный лоб, во все ее милое, важное и умное лицо.
Половодов охотно отвечал на все вопросы милого дядюшки, но этот родственный обыск
снова немного покоробил его, и он
опять подозрительно посмотрел на дядюшку; но прежнего смешного дядюшки для Половодова уже
не существовало,
а был другой, совершенно новый человек, который возбуждал в Половодове чувство удивления и уважения.
Люди начали снимать с измученных лошадей вьюки,
а я с Дерсу
снова пошел по дорожке.
Не успели мы сделать и 200 шагов, как
снова наткнулись на следы тигра. Страшный зверь
опять шел за нами и
опять, как и в первый раз, почуяв наше приближение, уклонился от встречи. Дерсу остановился и, оборотившись лицом в ту сторону, куда скрылся тигр, закричал громким голосом, в котором я заметил нотки негодования...
Когда медведь был от меня совсем близко, я выстрелил почти в упор. Он опрокинулся,
а я отбежал
снова. Когда я оглянулся назад, то увидел, что медведь катается по земле. В это время с правой стороны я услышал еще шум. Инстинктивно я обернулся и замер на месте. Из кустов показалась голова другого медведя, но сейчас же
опять спряталась в зарослях. Тихонько, стараясь
не шуметь, я побежал влево и вышел на реку.
Я ответил, что пойдем в Черниговку,
а оттуда — во Владивосток, и стал приглашать его с собой. Я обещал в скором времени
опять пойти в тайгу, предлагал жалованье… Мы оба задумались.
Не знаю, что думал он, но я почувствовал, что в сердце мое закралась тоска. Я стал
снова рассказывать ему про удобства и преимущества жизни в городе. Дерсу слушал молча. Наконец он вздохнул и проговорил...
Прошло еще пять лет, я был далеко от Воробьевых гор, но возле меня угрюмо и печально стоял их Прометей —
А. Л. Витберг. В 1842, возвратившись окончательно в Москву, я
снова посетил Воробьевы горы, мы
опять стояли на месте закладки, смотрели на тот же вид и также вдвоем, — но
не с Ником.
А Лаврецкий
опять не спал всю ночь. Ему
не было грустно, он
не волновался, он затих весь; но он
не мог спать. Он даже
не вспоминал прошедшего времени; он просто глядел в свою жизнь: сердце его билось тяжело и ровно, часы летели, он и
не думал о сне. По временам только всплывала у него в голове мысль: «Да это неправда, это все вздор», — и он останавливался, поникал головою и
снова принимался глядеть в свою жизнь.
—
А странный народ эти чиновники! — продолжал он,
снова обращаясь ко мне, — намедни приехал ко мне наш исправник. Стал я с ним говорить… вот как с вами. Слушал он меня, слушал, и все
не отвечает ни слова. Подали водки; он выпил; закусил и
опять выпил, и вдруг его озарило наитие:"Какой, говорит, вы умный человек, Владимир Константиныч! отчего бы вам
не служить?"Вот и вы, как выпьете, может быть, тот же вопрос сделаете.
Зачем она к этим морским берегам летит —
не знаю, но как сесть ей постоянно здесь
не на что, то она упадет на солончак, полежит на своей хлупи и, гладишь,
опять схватилась и
опять полетела,
а ты и сего лишен, ибо крыльев нет, и ты
снова здесь, и нет тебе ни смерти, ни живота, ни покаяния,
а умрешь, так как барана тебя в соль положат, и лежи до конца света солониною.
А там откуда ни возьмется поздний ветерок, пронесется над сонными водами, но
не сможет разбудить их,
а только зарябит поверхность и повеет прохладой на Наденьку и Александра или принесет им звук дальней песни — и
снова все смолкнет, и
опять Нева неподвижна, как спящий человек, который при легком шуме откроет на минуту глаза и тотчас
снова закроет; и сон пуще сомкнет его отяжелевшие веки.
Муза Николаевна
не успела еще ничего из ее слов хорошенько понять, как старуха, проговорив: «Свят, свят, свят, господь бог Саваоф!» — брызнула на Сусанну Николаевну изо рта воды. Та вскрикнула и открыла глаза. Старуха,
снова пробормотав: «Свят, свят, свят, господь бог Саваоф!», — еще брызнула раз. Сусанна Николаевна уж задрожала всем телом,
а Муза Николаевна воскликнула: «Что ты такое делаешь?» Но старуха, проговорив в третий раз: «Свят, свят, свят…» —
опять брызнула на Сусанну Николаевну.
Антип Ильич хоть и
не понял хорошенько ее слов, но тем
не менее
снова ей почтительно поклонился и ушел,
а Людмила
опять убежала наверх.
Он ушёл на завод и долго сидел там, глядя, как бородатый Михайло, пятясь задом, шлихтует верёвку, протирая её поочерёдно то конским волосом, то мокрой тряпицей. Мужик размахивал руками так, как будто ему хотелось идти вперёд,
а кто-то толкает его в грудь и он невольно пятится назад. Под ноги ему подвернулась бобина, он оттолкнул её, ударив пяткой. Конус дерева откатился и, сделав полукруг,
снова лёг под ноги, и
снова Михайло,
не оглядываясь, отшвырнул его,
а он
опять подкатился под ноги.
А он сидел как очарованный, ничего
не слышал и только ждал, когда сверкнут
опять перед ним эти великолепные глаза, когда мелькнет это бледное нежное, злое, прелестное лицо… Кончилось тем, что дамы взбунтовались и потребовали прекращения спора… Ратмиров упросил дилетанта повторить свою шансонетку, и самородок
снова сыграл свой вальс…
«Тихо, спокойно все это надо выдержать, и все это пройдет, — рассуждал он, медленно расхаживая по своей комнатке, в ожидании Дашиного вставанья. —
А когда пройдет, то… Боже, где же это спокойное, хорошее чувство? Теперь спи, моя душа,
снова, ничего теперь у тебя нет
опять;
а лгать я…
не могу;
не стану».
— Э, мы и так сделаем — ничего! — подхватил Николя и в самом деле сделал. Он, в этом случае, больше приналег на подчиненных отца и от малого до большого всех их заставил взять по нескольку билетов, так что
опять выручил тысячи три, каковые деньги поверг
снова к стопам Елены. Николя решительно, кажется, полагал пленить ее этим и вряд ли
не подозревал, что деньги эти она собирает вовсе
не для бедных девушек,
а прямо для себя!
Оно и здесь тоже совсем
не принадлежало самим устам Иды Ивановны,
а это именно был
опять такой же червячок, который шевелился, пробегал по ее верхней губе и
снова скрывался где-то,
не то в крови,
не то в воздухе.
Пришла Варвара с дружками к пуньке, отперла замок, но, как опытная сваха,
не отворила сразу дверь,
а постучала в нее рукой и окликнула молодых. Ответа
не было. Варвара постучала в другой раз, — ответа
опять нет. «Стучи крепче!» — сказал Варваре дружко. Та застучала из всей силы, но
снова никто ничего
не ответил. «Что за лихо!» — промолвила Варвара.
А тем временем Сергей выздоровел, разогнулся и
опять молодец молодцом, живым кречетом заходил около Катерины Львовны, и
опять пошло у них
снова житье разлюбезное. Но время катилось
не для них одних: спешил домой из долгой отлучки и обиженный муж Зиновий Борисыч.
Нет;
не судьба нам и на этот раз увидать молодую боярыню в обличениях сердечных ее слабостей. Идут
опять длинные годы; прошло
снова опять целых пятнадцать лет,
а про вдову Марфу Андревну и слухов нет и на славу ее и тень
не легла; живет она с сыном своим хрустальною вдовицею, вся насквозь хрусталем светясь.
Крепкая дверь хорошо заперта и
не отворится,
а Марфе Андревне
опять спится, и
снова ей слышно, что по комнатам будто кто-то ходит.
Ставши
опять на любовной точке, мы сдружились
снова, и тут моя Анисинька сказала, что она ожидала другого доказательства любви моей,
а именно: как я-де богат,
а она бедная девушка,
а в случае моей смерти братья отберут все,
а ее, прогнавши, заставят по миру таскаться: так, в предупреждение того,
не худо бы мне укрепить ей часть имения…
Вот проходит восемь дней,
А от войска нет вестей;
Было ль,
не было ль сраженья, —
Нет Дадону донесенья.
Петушок кричит
опять.
Кличет царь другую рать;
Сына он теперь меньшого
Шлет на выручку большого;
Петушок
опять утих.
Снова вести нет от них!
Снова восемь дней проходят;
Люди в страхе дни проводят;
Петушок кричит
опять,
Царь скликает третью рать
И ведет ее к востоку, —
Сам
не зная, быть ли проку.
И вот я в руках существа, конечно
не человеческого, но которое есть, существует: «
А, стало быть, есть и за гробом жизнь!» — подумал я с странным легкомыслием сна, но сущность сердца моего оставалась со мною, во всей глубине: «И если надо быть
снова, — подумал я, — и жить
опять по чьей-то неустранимой воле, то
не хочу, чтоб меня победили и унизили!» — «Ты знаешь, что я боюсь тебя, и за то презираешь меня», — сказал я вдруг моему спутнику,
не удержавшись от унизительного вопроса, в котором заключалось признание, и ощутив, как укол булавки, в сердце моем унижение мое.
Звуки всё плакали, плыли; казалось, что вот-вот они оборвутся и умрут, но они
снова возрождались, оживляя умирающую ноту,
снова поднимали её куда-то высоко; там она билась и плакала, падала вниз; фальцет безрукого оттенял её агонию,
а Таня всё пела, и Костя
опять рыдал, то обгоняя её слова, то повторяя их, и, должно быть,
не было конца у этой плачущей и молящей песни — рассказа о поисках доли человеком.
Он поминутно обегал весь кружок, обступивший Шумкова, и так как был мал, то становился на цыпочки, хватал за пуговицу встречного и поперечного, то есть из тех, кого имел право хватать, и все говорил, что он знает, отчего это все, что это
не то чтобы простое,
а довольно важное дело, что так оставить нельзя; потом
опять становился на цыпочки, нашептывал на ухо слушателю,
опять кивал раза два головою и
снова перебегал далее.
— Какая ж это воля, батюшко, коли нас
снова на барщину гонят… Как, значит, ежели бы мы вольные — шабаш на господ работать!
А нас
опять гонят…
А мы супротив закона
не желаем. Теперь же
опять взять хоть усадьбы… Эк их сколько дворов либо прочь сноси, либо выкуп плати! это за што же выкуп?.. Прежде испокон веку и отцы, и деды все жили да жили,
а нам на-ко-ся вдруг — нельзя!
И
снова стал он ходить по комнате и придумывать нечто полновеснее, о среди этих раздумываний пришла ему вдруг мысль: «
А что как ничего этого
не удастся?.. Как если Фрумкина-то возьмут, подержат-подержат, да и выпустят,
а он тогда вернется к нам — го-го, каким фертом!..
Не подходи! Да как начнет
опять каверзы под меня подводить?.. Тут уж баста!.. Вся эта сволочь прямо на его стороне будет… Как же, мол, мучился, терпел… сочувствие и прочее…»
Над человеком стоит «темная, наглая и бессмысленно-вечная сила». Человек глубоко унижен ею. «Смешному человеку» снится, что он убивает себя и воскресает после смерти. «
А, стало быть, есть и за гробом жизнь! И если надо быть
снова и жить
опять по чьей-то неустранимой воле, то
не хочу, чтоб меня победили и унизили!»
Ему снится, что он убивает себя — и в могиле вдруг оживает. «
А, стало быть, есть и за гробом жизнь! И если надо быть
снова и жить
опять по чьей-то неустранимой воле, то
не хочу, чтоб меня победили и унизили!»
—
Опять, вероятно, объяснение, — начал
снова он думать вслух, — вечно чего-то ей недостает,
а мне это скучно! Уф! Тяжело становится. И отчего во мне это? Разве
не люблю? Нет, люблю и жаль мне ее, она мне дороже других,
а чего-то нет во мне к ней!
Мальчик, уже собиравшийся идти, вдруг остановился. Слова отца
снова напомнили ему то, о чем он было совсем забыл в последние полчаса, — гнет ненавистной службы,
опять ожидавшей его. До сих пор он
не смел открыто высказывать свое отвращение к ней, но этот час безвозвратно унес с собою всю его робость перед отцом,
а с нею сорвалась и печать молчания с его уст. Следуя вдохновению минуты, он воскликнул и
снова обвил руками шею отца.
Кажется, это происходит просто от усталости, но
не знаю, какую роль здесь играет перемена в освещении: чуть освещение переменится, становится
снова видно, и видно очень ясно и далеко,
а потом
опять затуманит.
И там наверху во мгновение ока исчезли в низко ползущей туче все эти виденья,
а с ними и звуки, что от них долетали. Пизонский
снова тихо дремлет и во сне
опять разрешает себе, кто эти сосны? Он решает это с таким убеждением, как будто каждая сосна непременно должна быть кем-нибудь, и даже думает, что это
не сосны,
а просто поздно идут отколь-то домой Август Кальярский и ксендз Збышевский.