Неточные совпадения
— Я ее —
не люблю, но, знаешь, — тянет меня к ней, как с
холода в тепло или — в тень, когда жарко. Странно,
не правда ли? В ней есть что-то мужское, тебе
не кажется?
Но она была почти болезненно чутка к
холоду,
не любила тени, темноты и в дурную погоду нестерпимо капризничала.
— А диомид… Я его по зимам на себе ношу, потому как
холоду этот самый диомид
не любит.
Окна эти обрамливались еще резными, ярко же раскрашенными наличниками и зелеными ставнями, которые никогда
не закрывались, потому что зимой крепкий домик
не боялся
холода, а отец протопоп
любил свет,
любил звезду, заглядывавшую ночью с неба в его комнату,
любил лунный луч, полосой глазета ложившийся на его разделанный под паркет пол.
— Здесь все друг другу чужие, пока
не помрут… А отсюда живы редко выходят. Работа легкая, часа два-три утром, столько же вечером, кормят сытно, а тут тебе и конец… Ну эта легкая-то работа и манит всякого… Мужик сюда мало идет, вреды боится, а уж если идет какой, так либо забулдыга, либо пропоец… Здесь больше отставной солдат работает али никчемушный служащий, что от дела отбился. Кому сунуться некуда… С голоду да с
холоду… Да наш брат, гиляй бездомный, который, как медведь,
любит летом волю, а зимой нору…
— А как я ревновал тебя все это время! Мне кажется, я бы умер, если б услышал о твоей свадьбе! Я подсылал к тебе, караулил, шпионил… вот она все ходила (и он кивнул на мать). — Ведь ты
не любила Мозглякова,
не правда ли, Зиночка? О ангел мой? Вспомнишь ли ты обо мне, когда я умру? Знаю, что вспомнишь; но пройдут годы, сердце остынет, настанет
холод, зима на душе, и забудешь ты меня, Зиночка!..
Бурмистров вздрагивал от
холода. Часто повторяемый вопрос — что делать? — был близок ему и держал его в углу, как собаку на цепи. Эти зажиточные люди были
не любимы им, он знал, что и они
не любят его, но сегодня в его груди чувства плыли подобно облакам, сливаясь в неясную свинцовую массу. Порою в ней вспыхивал какой-то синий болотный огонек и тотчас угасал.
Бог был — чужой, Черт — родной. Бог был —
холод. Черт — жар. И никто из них
не был добр. И никто — зол. Только одного я
любила, другого — нет: одного знала, а другого — нет. Один меня
любил и знал, а другой — нет. Одного мне — тасканьями в церковь, стояньями в церкви, паникадилом, от сна в глазах двоящимся: расходящимся и вновь сходящимся — Ааронами и фараонами — и всей славянской невнятицей, — навязывали, одного меня — заставляли, а другой — сам, и никто
не знал.
И ненавидим мы, и
любим мы случайно,
Ничем
не жертвуя ни злобе, ни любви,
И царствует в душе какой-то
холод тайный,
Когда огонь кипит в крови.
Читатель мой, скажи, ты был ли молод?
Не всякому известен сей недуг.
Пора, когда любви нас мучит голод,
Для многих есть
не более как звук;
Нам на Руси
любить мешает
холодИ, сверх того, за службой недосуг:
Немногие у нас родятся наги —
Большая часть в мундире и при шпаге.
Не противясь такому решению, Сафроныч решил там и остаться, куда он за грехи свои был доставлен, и он терпел все, как его мучили
холодом и голодом и напускали на него тоску от плача и стонов дочки; но потом услыхал вдруг отрадное церковное пение и особенно многолетие, которое он
любил, — и когда дьякон Савва помянул его имя, он вдруг ощутил в себе другие мысли и решился еще раз сойти хоть на малое время на землю, чтобы Савву послушать и с семьею проститься.
Ложась спать, я зажгла свечу и отворила настежь свое окно, и неопределенное чувство овладело моей душой. Я вспомнила, что я свободна, здорова, знатна, богата, что меня
любят, а главное, что я знатна и богата, — знатна и богата — как это хорошо, боже мой!.. Потом, пожимаясь в постели от легкого
холода, который пробирался ко мне из сада вместе с росой, я старалась понять,
люблю я Петра Сергеича или нет… И
не понявши ничего, уснула.