Неточные совпадения
— Кто же иные? Скажи, ядовитая
змея, уязви, ужаль: я, что ли? Ошибаешься. А если хочешь знать правду, так я и тебя научил
любить его и чуть
не довел до добра. Без меня ты бы прошла мимо его,
не заметив. Я дал тебе понять, что в нем есть и ума
не меньше других, только зарыт, задавлен он всякою дрянью и заснул в праздности. Хочешь, я скажу тебе, отчего он тебе дорог, за что ты еще
любишь его?
— Опять! Вот вы какие: сами затеяли разговор, а теперь выдумали, что
люблю. Уж и
люблю! Он и мечтать
не смеет!
Любить — как это можно! Что еще бабушка скажет? — прибавила она, рассеянно играя бородой Райского и
не подозревая, что пальцы ее, как
змеи, ползали по его нервам, поднимали в нем тревогу, зажигали огонь в крови, туманили рассудок. Он пьянел с каждым движением пальцев.
Он был, по их речам, и страшен и злонравен. И, верно, Душенька с чудовищем жила. Советы скромности в сей час она забыла, Сестры ли в том виной, судьба ли то, иль рок, Иль Душенькин то был порок, Она, вздохнув, сестрам открыла, Что только тень одну в супружестве
любила, Открыла, как и где приходит тень на срок, И происшествия подробно рассказала, Но только лишь сказать
не знала, Каков и кто ее супруг, Колдун, иль
змей, иль бог, иль дух.
— Ну, помиримся, Ариша, — говорил он. — Да иди ко мне,
не бойся:
не кусаюсь…
Не хочешь?..
Не любишь?.. Ха-ха… Постой,
змея, ты от меня все равно
не уйдешь!
— Ужа нельзя убивать, это верно… — покойно забормотал Пантелей. — Нельзя… Это
не гадюка. Он хоть по виду
змея, а тварь тихая, безвинная… Человека
любит… Уж-то…
Антонина. Я все больше
люблю страшное. Когда страшно, то уже —
не скучно. Полюбила сидеть в темноте и ждать, что приползет огромный
змей.
И разве я
не чувствовал своей мысли, твердой, светлой, точно выкованной из стали и безусловно мне послушной? Словно остро отточенная рапира, она извивалась, жалила, кусала, разделяла ткани событий; точно
змея, бесшумно вползала в неизведанные и мрачные глубины, что навеки сокрыты от дневного света, а рукоять ее была в моей руке, железной руке искусного и опытного фехтовальщика. Как она была послушна, исполнительна и быстра, моя мысль, и как я
любил ее, мою рабу, мою грозную силу, мое единственное сокровище!
— Почему он
не с Иудой, а с теми, кто его
не любит? Иоанн принес ему ящерицу — я принес бы ему ядовитую
змею. Петр бросал камни — я гору бы повернул для него! Но что такое ядовитая
змея? Вот вырван у нее зуб, и ожерельем ложится она вокруг шеи. Но что такое гора, которую можно срыть руками и ногами потоптать? Я дал бы ему Иуду, смелого, прекрасного Иуду! А теперь он погибнет, и вместе с ним погибнет и Иуда.
— Теперь мне, как говорится, море по колено! — бормотала она, идя со мной к дому и судорожно сжимая мой локоть. — Утром я
не знала, куда деваться от ужаса, а сейчас… сейчас, мой хороший великан, я
не знаю, куда деваться от счастья! Там сидит и ждет меня муж… Ха-ха! Мне-то что? Хоть бы он даже был крокодил, страшная
змея… ничего
не боюсь! Я тебя
люблю и знать ничего
не хочу.
— Ты, блаженный, преблаженный, блаженная твоя часть, и
не может прикоснуться никакая к тебе страсть, и
не сильна над тобою никакая земнá власть!.. Совесть крепкая твоя — сманишь птицу из рая. Ты радей,
не робей;
змея лютого бей, ризу белую надень и духовно пиво пей!.. Из очей слезы лей, птицу райскую лелей, — птица
любит слезы пить и научит, как нам жить, отцу Богу послужить, святым духом поблажить, всем праведным послужить!.. Оставайся, Бог с тобой, покров Божий над тобой!..
— Как мне вас
не знать, ведь я из Грузина, около этой
змеи подколодной, колдуньи Настасьи проживала… Тоже наслышалась, что в вас наш сиятельный граф души
не чает…
любит вас превыше всех…
Он с ужасом должен был сознавать, что
любит ее, что чувство дружбы, что искренность ее отношений к нему начинают
не удовлетворять его, что чувство зависти к счастью его друга, — за которое он тотчас же жестоко осудил себя, —
змеей против воли вползало в его душу.