Неточные совпадения
— Да, если б
не ты, — перебил Райский, — римские поэты и историки были бы для меня все равно что
китайские. От нашего Ивана Ивановича
не много
узнали.
Меня звали, но я
не был готов, да пусть прежде
узнают, что за место этот Шанхай, где там быть и что делать? пускают ли еще в
китайский город?
С баниосами были переводчики Льода и Cьоза. Я вслушивался в японский язык и нашел, что он очень звучен. В нем гласные преобладают, особенно в окончаниях. Нет ничего грубого, гортанного, как в прочих восточных языках. А баниосы сказали, что русский язык похож будто на
китайский, — спасибо! Мы заказали привезти много вещей, вееров, лакированных ящиков и тому подобного.
Не знаем, привезут ли.
По дороге к Ивану пришлось ему проходить мимо дома, в котором квартировала Катерина Ивановна. В окнах был свет. Он вдруг остановился и решил войти. Катерину Ивановну он
не видал уже более недели. Но ему теперь пришло на ум, что Иван может быть сейчас у ней, особенно накануне такого дня. Позвонив и войдя на лестницу, тускло освещенную
китайским фонарем, он увидал спускавшегося сверху человека, в котором, поравнявшись,
узнал брата. Тот, стало быть, выходил уже от Катерины Ивановны.
Такое представление у туземцев о начальствующих лицах вполне естественно. В словах Дерсу мы
узнаем китайских чиновников, которые главным образом несут обязанности судей, милуют и наказывают по своему усмотрению. Дерсу, быть может, сам и
не видел их, но, вероятно, много слышал от тех гольдов, которые бывали в Сан-Сине.
— И, главное,
узнают, какая вы великолепная хозяйка и распорядительница, — прибавил Маслобоев. — Представь, дружище, я-то, я-то за что тут попался. Рубашку голландскую на меня напялили, запонки натыкали, туфли, халат
китайский, волосы расчесала мне сама и распомадила: бергамот-с; духами какими-то попрыскать хотела: крем-брюле, да уж тут я
не вытерпел, восстал, супружескую власть показал…
— О нет, что вы, мой любезный… Больше народу — веселее… что за
китайские церемонии!.. Только, вот
не знаю, как насчет мест в фаэтонах. Ну, да рассядемся как-нибудь.
Фрей предсказал войну, хотя
знал об истинном положении дел на Балканском полуострове
не больше других, то есть ровно ничего. Русско-турецкая война открыла нам и Сербию и Болгарию, о которых мы
знали столько же, сколько о
китайских делах. Русское общество ухватилось за славян с особенным азартом, потому что нужен же был какой-нибудь интерес. Сразу выплыли какие-то никому
не известные деятели, ораторы, радетели и просто жалобные люди, взасос читавшие последние известия о новых турецких зверствах.
— Превосходно! Уж коли раз вы выходили за богдыхана
китайского, так, стало быть, совершенно поймете меня. Ну, слушайте… Но позвольте: ведь я еще
не знаю, как вас зовут?
— Мечтатель! позвольте, да как
не знать! я сама мечтатель! Иной раз сидишь подле бабушки и чего-чего в голову
не войдет. Ну, вот и начнешь мечтать, да так раздумаешься — ну, просто за
китайского принца выхожу… А ведь это в другой раз и хорошо — мечтать! Нет, впрочем, бог
знает! Особенно если есть и без этого о чем думать, — прибавила девушка на этот раз довольно серьезно.
Это
знал тот
китайский император, который, учившись у миссионера математике, после всякого урока благодарил, что он напомнил ему забытые истины, которые он
не мог
не знать, будучи par métier [по должности (франц.).] всезнающим сыном неба.
После чаю, когда я уже начинал думать о том, как бы незаметно выскользнуть из дома, она сама вдруг объявила, что хочет идти гулять, и предложила мне проводить ее. Я встал, взял шляпу и побрел за ней. Я
не смел заговорить, я едва дышал, я ждал ее первого слова, ждал объяснений; но она молчала. Молча дошли мы до
китайского домика, молча вошли в него, и тут — я до сих пор
не знаю,
не могу понять, как это сделалось — мы внезапно очутились в объятиях друг друга.
Ой, ты зелие кабашное,
Да
китайские чаи,
Да курение табашное!
Бродим сами
не свои.
С этим пьянством да курением
Сломишь голову как раз.
Перед светопреставлением,
Знать, война-то началась.
Грянут, грянут гласы трубные!
Станут мертвые вставать!
За дела-то душегубные
Как придется отвечать?
Вот и мы гневим всевышнего…»
— «Полно, дядя! Страшно мне!
Уж
не взять рублишка лишнего
На чужой-то стороне...
— Верно! Только надо это понять, надо её видеть там, где её
знают, где её, землю, любят. Это я, братцы мои, видел! Это и есть мой поворот. Началась эта самая война — престол, отечество, то, сё — садись в скотский вагон! Поехали. С год время ехали, под гору свалились… Вот
китайская сторона… Смотрю — господи! да разве сюда за войной ездить? Сюда за умом! За умом надобно ездить, а
не драться, да!
В заведение ездил один тупорожденный старичок, воображавший, что он гораздо лучше докторов и смотрителей
знает, как надобно за больным ходить, и всякий раз приказывал такой вздор, что за него делалось стыдно; однако главный доктор с непокрытой головой слушал его до конца благоговейно и
не говорил ему, что все это вздор,
не дразнил его, а
китайского императора дразнил. Где же тут справедливость!
Прошло таким делом года четыре — ни слуху ни духу от моей родненьки; только один раз прогуливаюсь я по нашему базару, вдруг, вижу, идет мне навстречу их ключница, Марья Алексеевна, в своей по обыкновению заячьей
китайской шубке, маленькой косынкой повязанная; любимая,
знаете, из всех людей покойным братом женщина и в самом деле этакая преданная всему их семейству, скопидомка большая в хозяйстве, неглупая и очень
не прочь поговорить и посудить о господах, с кем
знает, что можно.
Любовь Онисимовна в то время была
не только в цвете своей девственной красы, но и в самом интересном моменте развития своего многостороннего таланта: она «пела в хорах подпури», танцевала «первые па в «
Китайской огороднице» и, чувствуя призвание к трагизму, «
знала все роли наглядкою».
Граф тогда всю
знать к себе в театр пригласил (мест за деньги
не продавали), и спектакль поставили самый лучший. Любовь Онисимовна должна была и петь в «подпури», и танцевать «
Китайскую огородницу», а тут вдруг еще во время самой последней репетиции упала кулиса и пришибла ногу актрисе, которой следовало играть в пьесе «герцогиню де Бурблян».
Все было куплено сразу, куплено
не потому, что было нужно, а потому, что в кармане зашевелились деньги, нашедшие себе выход для покупки рояля, на котором, насколько
знал Василий Петрович, Кудряшов мог играть только одним пальцем; скверной старой картины, одной из десятков тысяч, приписываемых второстепенному фламандскому мастеру, на которую, наверно, никто
не обращал внимания; шахматов
китайской работы, в которые нельзя было играть, так они были тонки и воздушны, но в головках у которых было выточено по три шарика, заключенных один в другой, и множества других ненужных вещей.
— Вам будет двадцать пять лет, — заговорил он, — и вы будете чином коллежский регистратор, это еще чуть-чуть
не китайский император: с этакими началами черт бы ее побрал, госпожу службу! Вот тогда-то вы и шатнетесь, а куда шатнуться — это надо
знать. Надо делать славу или деньги: это большой расчет. Мой вам совет: делайте деньги.
Между прочим. Во всех известных мне переводах Конфуция это
китайское слово «шу» переводится: «
Не делай другому того, чего ты
не хочешь, чтоб тебе делали». Интересно
знать, откуда взял Толстой свое толкование этого слова?
Не из живого ли общения с посещавшими его интеллигентными китайцами?
Окруженный
китайской стеною от жизни,
не зная ее совершенно, он все же будет принужден вступить в эту жизнь и на каждом шагу наталкиваться на неведомые ему житейские отношения.
С митрополитом ехали оба его секретаря — Навроцкий и Ласский, которые
знали и историю, и епархиальные дела в совершенстве; архимандрит Сергиевской пустыни (впоследствии архиерей) Игнатий Брянчанинов, который
знал и светское, и духовное
не хуже, чем Муравьев, но притом обладал еще ласкою и уветливостью прекрасного характера; архимандрит Аввакум-китайский, археолог, нумизмат и такой книговед, что ему довольно было поглядеть библиотеку, чтобы понять, что в ней есть и как ее показать лицом; протодиакон Виктор — тихий, смирный, голосистый и головастый, с замечательною манерою особенно хорошо носить волосы и вести служение в величайшей тишине и стройности.