Неточные совпадения
— Друг мой! — повторила графиня Лидия Ивановна,
не спуская с него глаз, и вдруг брови ее поднялись внутренними сторонами, образуя треугольник на лбу; некрасивое желтое лицо ее стало еще некрасивее; но Алексей Александрович почувствовал, что она
жалеет его и готова плакать. И на него нашло умиление: он схватил ее пухлую
руку и стал целовать ее.
— И на что бы так много! — горестно сказал побледневший жид, развязывая кожаный мешок свой; но он счастлив был, что в его кошельке
не было более и что гайдук далее ста
не умел считать. — Пан, пан! уйдем скорее! Видите, какой тут нехороший народ! — сказал Янкель, заметивши, что гайдук перебирал на
руке деньги, как бы
жалея о том, что
не запросил более.
Пела она, размахивая пенсне на черном шнурке, точно пращой, и пела так, чтоб слушатели поняли: аккомпаниатор мешает ей. Татьяна, за спиной Самгина, вставляла в песню недобрые словечки, у нее, должно быть, был неистощимый запас таких словечек, и она разбрасывала их
не жалея. В буфет вошли Лютов и Никодим Иванович, Лютов шагал, ступая на пальцы ног, сафьяновые сапоги его мягко скрипели, саблю он держал обеими
руками, за эфес и за конец, поперек живота; писатель, прижимаясь плечом к нему, ворчал...
— Схоронили? Ну вот, — неопределенно проворчала она, исчезая в спальне, и оттуда Самгин услыхал бесцветный голос старухи: —
Не знаю, что делать с Егором: пьет и пьет. Царскую фамилию
жалеет, — выпустила вожжи из
рук.
— Вы хотите, чтоб я
не спала всю ночь? — перебила она, удерживая его за
руку и сажая на стул. — Хотите уйти,
не сказав, что это… было, что я теперь, что я… буду.
Пожалейте, Андрей Иваныч: кто же мне скажет? Кто накажет меня, если я стою, или… кто простит? — прибавила она и взглянула на него с такой нежной дружбой, что он бросил шляпу и чуть сам
не бросился пред ней на колени.
— Если правда, что вы заплакали бы,
не услыхав, как я ахнул от вашего пения, то теперь, если вы так уйдете,
не улыбнетесь,
не подадите
руки дружески, я…
пожалейте, Ольга Сергевна! Я буду нездоров, у меня колени дрожат, я насилу стою…
Нехлюдов отдал письмо графини Катерины Ивановны и, достав карточку, подошел к столику, на котором лежала книга для записи посетителей, и начал писать, что очень
жалеет, что
не застал, как лакей подвинулся к лестнице, швейцар вышел на подъезд, крикнув: «подавай!», а вестовой, вытянувшись,
руки по швам, замер, встречая и провожая глазами сходившую с лестницы быстрой,
не соответственной ее важности походкой невысокую тоненькую барыню.
К женщинам же, на которых он смотрел как на помеху во всех нужных делах, он питал непреодолимое презрение. Но Маслову он
жалел и был с ней ласков, видя в ней образец эксплуатации низшего класса высшим. По этой же причине он
не любил Нехлюдова, был неразговорчив с ним и
не сжимал его
руки, а только предоставлял к пожатию свою вытянутую
руку, когда Нехлюдов здоровался с ним.
Устроив на скорую
руку свои дела в Узле, Привалов уехал с Веревкиным в Мохов и прямо обратился к губернатору, который принял в этом вопиющем деле самое деятельное участие. Веревкин составил докладную записку для губернатора и
не пожалел красок для описания подвигов Половодова. Губернатор, старый николаевский служака, круто повернул все дело, и благодаря его усилиям журнальным постановлением дворянской опеки Половодов устранялся от своего звания поверенного от конкурса.
«Милый и дорогой доктор! Когда вы получите это письмо, я буду уже далеко… Вы — единственный человек, которого я когда-нибудь любила, поэтому и пишу вам. Мне больше
не о ком
жалеть в Узле, как, вероятно, и обо мне
не особенно будут плакать. Вы спросите, что меня гонит отсюда: тоска, тоска и тоска… Письма мне адресуйте poste restante [до востребования (фр.).] до рождества на Вену, а после — в Париж. Жму в последний раз вашу честную
руку.
— Да чего их жалеть-то? Ведь ворам в
руки они бы
не попались. А в уме я их все время держал, и теперь держу… во как. — Филофей помолчал. — Может… из-за них Господь Бог нас с тобой помиловал.
— Знаю, знаю, что ты мне скажешь, — перебил его Овсяников, — точно: по справедливости должен человек жить и ближнему помогать обязан есть. Бывает, что и себя
жалеть не должен… Да ты разве все так поступаешь?
Не водят тебя в кабак, что ли?
не поят тебя,
не кланяются, что ли: «Дмитрий Алексеич, дескать, батюшка, помоги, а благодарность мы уж тебе предъявим», — да целковенький или синенькую из-под полы в
руку? А?
не бывает этого? сказывай,
не бывает?
Но только вместе с головою, своей головы он
не пожалел бы для нее, точно так же
не поленился бы и протянуть
руку; то есть в важных случаях, в критические моменты его
рука так же готова и так же надежна, как
рука Кирсанова, — и он слишком хорошо доказывал это своею женитьбою, когда пожертвовал для нее всеми любимыми тогдашними мыслями о своей ученой карьере и
не побоялся рискнуть на голод.
— Граф, — сказал он генералу, — искренно
жалеет, что
не имеет времени принять ваше превосходительство. Он вас благодарит и поручил мне пожелать вам счастливого пути. — При этом Дубельт распростер
руки, обнял и два раза коснулся щеки генерала своими усами.
В первый же раз, когда я остался без пары, — с концом песни я протянул
руку Мане Дембицкой. Во второй раз, когда осталась Лена, — я подал
руку ее сестре раньше, чем она успела обнаружить свой выбор, и когда мы, смеясь, кружились с Соней, у меня в памяти осталось лицо Лены, приветливо протягивавшей мне обе
руки. Увидев, что опоздала, она слегка покраснела и осталась опять без пары. Я
пожалел, что поторопился… Теперь младшая сестра уже
не казалась мне более приятной.
С Бродским мы никогда уже
не встречались. Жизнь развела нас далеко, и теперь, когда передо мной так ярко встал его милый образ, когда так хотелось бы опять пожать его сильную добрую
руку, его давно уже нет на свете… Жизнь полна встреч и разлук, и как часто приходится поздно
жалеть о невозможности сделать то, о чем как-то забывалось в свое время…
— Отчего
не мочь? Мо-ожет. Они даже друг друга бьют. К Татьян Лексевне приехал улан, повздорили они с Мамонтом, сейчас пистолеты в
руки, пошли в парк, там, около пруда, на дорожке, улан этот бац Мамонту — в самую печень! Мамонта — на погост, улана — на Кавказ, — вот те и вся недолга! Это они — сами себя! А про мужиков и прочих — тут уж нечего говорить! Теперь им — поди — особо
не жаль людей-то,
не ихние стали люди, ну, а прежде все-таки
жалели — свое добро!
Людей
не жалели, и промыслы работали «сильной
рукой», то есть высылали на россыпь тысячи рабочих.
— Знаю, знаю, Дунюшка…
Не разорваться тебе в сам-то деле!.. Руки-то твои золотые
жалею… Ну, собирай Илюшку, я его сейчас же и увезу с собой на Самосадку.
Кроме того, иногда самым неожиданным образом заходили такие жаркие и такие бесконечные споры, что Петр Лукич прекращал их, поднимаясь со свечою в
руке и провозглашая: «любезные мои гости!
жалея ваше бесценное для вас здоровье, никак
не смею вас более удерживать», — и все расходились.
— Ах ты, глупыш, глупыш! Ну,
не сердись — возьму я твои деньги. Только смотри: сегодня же вечером
пожалеешь, плакать будешь. Ну
не сердись,
не сердись, ангел, давай помиримся. Протяни мне
руку, как я тебе.
Ну, вот как каратаевский барин под пьяную
руку ее поколотит, так она и
пожалеет, что
не приехала в Чурасово.
«Никто
не жалеет!» — думала она. А перед нею стояла, точно тень, широкая фигура Николая, его узкие глаза смотрели холодно, жестко, и правая
рука качалась, точно он ушиб ее…
— Вот-с, сколь жесток человек сделаться может! — обратился ко мне Маслобойников, — верите ли, ваше высокоблагородие, полчаса я его усовещивал, даже
рук для него
не пожалел-с, и, однако ж, ни одного слова добиться
не мог.
Я стала плакать,
руки его целовать, чтобы
не бросал меня тут, а он и
не пожалел: толкнул меня прочь и уехал…
— Вот за печать с тебя надо бы прибавку, потому что я так со всех беру, но только уже
жалею твою бедность и
не хочу, чтобы моих
рук виды
не в совершенстве были. Ступай, — говорит, — и кому еще нужно — ко мне посылай.
Ах, надо же и Пафнутьева
пожалеть… ничего-то ведь он
не знает! Географии —
не знает, истории —
не знает. Как есть оболтус. Если б он знал про Тацита — ужели бы он его к чертовой матери
не услал? И Тацита, и Тразею Пета, и Ликурга, и Дракона, и Адама с Евой, и Ноя с птицами и зверьми… всех! Покуда бы начальство за
руку не остановило: стой! а кто же, по-твоему, будет плодиться и множиться?
Фрау Леноре начала взглядывать на него, хотя все еще с горестью и упреком, но уже
не с прежним отвращением и гневом; потом она позволила ему подойти и даже сесть возле нее (Джемма сидела по другую сторону); потом она стала упрекать его —
не одними взорами, но словами, что уже означало некоторое смягчение ее сердца; она стала жаловаться, и жалобы ее становились все тише и мягче; они чередовались вопросами, обращенными то к дочери, то к Санину; потом она позволила ему взять ее за
руку и
не тотчас отняла ее… потом она заплакала опять — но уже совсем другими слезами… потом она грустно улыбнулась и
пожалела об отсутствии Джиован'Баттиста, но уже в другом смысле, чем прежде…
И теперь, улыбаясь ему сверху и кивая головой, она
жалела, что
не поцеловала на прощанье у него
руку и
не назвала его учителем.
— А руки-то мои, посмотри, князь, чем они
не девичьи? Только вот сегодня намозолил маленько. Такой уж у меня нрав, ни в чем себя
не жалею!
— Дорого оно мне досталось, — сказал он, как бы
жалея выпустить из
рук тряпицу, — трудно его добывать. Как полезешь за ним
не в урочный час в болото, такие на тебя нападут страхи, что господи упаси!
Он умел
не жалеть денег, где было нужно, смотрел, чтобы они доходили до
рук вовремя, в меру, и предупреждал всякие надобности и нужды переселенцев.
— Перелезай на ту сторону. Время немного осталось; день на исходе… Завтра чем свет станешь крыть соломой… Смотри,
не замешкай с хворостом-то! Крепче его привязывай к переводинам…
не жалей мочалы; завтра к вечеру авось, даст бог, порешим… Ну, полезай… да
не тормози
руки!.. А я тем временем схожу в Сосновку, к печнику понаведаюсь… Кто его знает: времени, говорит, мало!.. Пойду: авось теперь ослобонился, — заключил он, направляясь в сени.
Псы пуще захрипели, лошади понесли; и Егорушка, еле державшийся на передке, глядя на глаза и зубы собак, понимал, что, свались он, его моментально разнесут в клочья, но страха
не чувствовал, а глядел так же злорадно, как Дениска, и
жалел, что у него в
руках нет кнута.
— Ну, что его
жалеть! Пожил-таки в свое удовольствие, старости лет сподобился — чего ему, псу, еще надо? Лежи да полеживай, а то на-тко что вздумал! Ну, хорошо; получили мы этта деньги, и так мне захотелось опять в Ворошилово, так захотелось! так захотелось! Только об одном и думаю: попрошу у барыни полдесятинки за старую услугу отрезать, выстрою питейный да лавочку и стану помаленьку торговать. Так что ж бы вы думали, Ератидушка-то моя? — зажала деньги в
руку и
не отдает!
— Ну, чего ж
жалеть? Волга дала, Волга и взяла… Чай,
не руки мне оторвало…
Когда Евсей служил в полиции, там рассказывали о шпионах как о людях, которые всё знают, всё держат в своих
руках, всюду имеют друзей и помощников; они могли бы сразу поймать всех опасных людей, но
не делают этого, потому что
не хотят лишить себя службы на будущее время. Вступая в охрану, каждый из них даёт клятву никого
не жалеть, ни мать, ни отца, ни брата, и ни слова
не говорить друг другу о тайном деле, которому они поклялись служить всю жизнь.
Прохор(две бутылки вина в
руках). Вот оно! Нуте-ка, давайте отнесемся серьезно. Вася, разреши угостить?
Не пожалеешь. Редкая вещь…
— Опять ты сиротой останешься, Домна Степановна, — проговорил он ласково,
жалея жену. — Сколь времени, а поживу у Гарусова, пока игумен утишится…
Не то горько мне, што в ссылку еду и тебя одну опять оставлю, а то горько, што на заводах все двоеданы [Двоеданами называли при Петре I раскольников, потому что они были обложены двойной податью. (Прим. Д. Н. Мамина-Сибиряка.)] живут. Да и сам Гарусов двоеданит и ихнюю
руку держит… Тошно и подумать-то, Домна Степановна.
— Ну, вот и все. Конечно, скоро старый казак понадобился князю: пришли татары, и некому было выручить Киев из беды.
Пожалел тогда Владимир, горько
пожалел. А Евпраксеюшка послала тотчас же людей, чтобы шли в подвалы глубокие и выводили Илью за белы
руки. Зла Илья
не помнил, сел на коня, ну и так далее. Переколотил татар — вот и все.
Она повернула свою голову ближе ко мне и, показалось мне в темноте, подперлась
рукой. Может быть, меня рассматривала. Как
жалел я, что
не мог разглядеть ее глаз. Я слышал ее глубокое дыханье.
К моему удивлению, Гаврило Степаныч порядочно знал политическую экономию, читал Адама Смита, Милля, Маркса и постоянно
жалел только о том, что,
не зная новых языков, он
не может пользоваться богатой европейской литературой по разным экономическим вопросам из первых
рук, а
не дожидаясь переводов на русский язык; в статистике Гаврило Степаныч был как у себя дома, читал Кетле и Кольба, а работы русского профессора Янсона он знал почти наизусть.
Павел Павлович очнулся, всплеснул
руками и бросился бежать сломя голову; поезд уже тронулся, но он как-то успел уцепиться и вскочил-таки в свой вагон на лету. Вельчанинов остался на станции и только к вечеру отправился в дорогу, дождавшись нового поезда и по прежнему пути. Вправо, к уездной знакомке, он
не поехал, — слишком уж был
не в духе. И как
жалел потом!
Потом она начинала умолять его, чтобы он любил ее,
не бросал, чтобы
пожалел ее, бедную и несчастную. Она плакала, целовала ему
руки, требовала, чтобы он клялся ей в любви, доказывала ему, что без ее хорошего влияния он собьется с пути и погибнет. И, испортив ему хорошее настроение духа и чувствуя себя униженной, она уезжала к портнихе или к знакомой актрисе похлопотать насчет билета.
Крутицкий. Что ее жалеть-то!
не родная дочь. А ты, что покрупней-то, и зажми в руке-то, и зажми! Жаль тебе ее? О, мотовка! (Злобно). Анна, если я узнаю, что у тебя были в
руках большие деньги, да ты их из
рук выпустила…
Барабошев. Значит, я тебя буду учить, коли ты настоящего
не понимаешь. Нужны деньги — процентов
не жалей, дисконтируй в частных
руках, у интересантов.
Это сочувствие и горестное изумление Мишки Савелий объяснил страхом за выданные Поликарпу Тарасычу деньги и постарался его успокоить: единственный наследник Поликарп Тарасыч и
не будет
рук марать о такие пустяки, когда целого каравана
не пожалел. В случае чего и Тарас Ермилыч заплатит, чтобы
не пущать сраму на свой дом.
Никита (хватает за
руку). Бери, говорят, когда даю, я
не жалею.
—
Пожалей меня, пощади меня! — шептал он ей, сдерживая дрожащий свой голос, наклоняясь к ней, опершись
рукою на ее плечо, и близко, близко так, что дыхание их сливалось в одно, смотря ей в глаза. — Ты сгубила меня! Я твоего горя
не знаю, и душа моя смутилась… Что мне до того, об чем плачет твое сердце! Скажи, что ты хочешь… я сделаю. Пойдем же со мной, пойдем,
не убей меня,
не мертви меня!..
—
Не смотри же,
не смотри, говорю, коли бес наущает,
пожалей свою любу, — говорила, смеясь, Катерина и вдруг сзади закрыла
рукою глаза его; потом тотчас же отняла свои
руки и закрылась сама.