Неточные совпадения
Стародум. Они в руках государя. Как скоро все
видят, что без благонравия никто
не может выйти в люди; что ни подлой выслугой и ни за какие
деньги нельзя купить того, чем награждается заслуга; что люди выбираются для мест, а
не места похищаются людьми, — тогда всякий находит свою выгоду быть благонравным и всякий хорош становится.
Г-жа Простакова.
Не трудись по-пустому, друг мой! Гроша
не прибавлю; да и
не за что. Наука
не такая. Лишь тебе мученье, а все,
вижу, пустота.
Денег нет — что считать?
Деньги есть — сочтем и без Пафнутьича хорошохонько.
― Вот ты всё сейчас хочешь
видеть дурное.
Не филантропическое, а сердечное. У них, то есть у Вронского, был тренер Англичанин, мастер своего дела, но пьяница. Он совсем запил, delirium tremens, [белая горячка,] и семейство брошено. Она увидала их, помогла, втянулась, и теперь всё семейство на ее руках; да
не так, свысока,
деньгами, а она сама готовит мальчиков по-русски в гимназию, а девочку взяла к себе. Да вот ты
увидишь ее.
— Это Сорокина с дочерью заезжала и привезла мне
деньги и бумаги от maman. Я вчера
не мог получить. Как твоя голова, лучше? — сказал он спокойно,
не желая
видеть и понимать мрачного и торжественного выражения ее лица.
—
Не могу
видеть этих кружек спокойно, пока у меня есть
деньги, — сказал он. — А какова нынешняя депеша? Молодцы Черногорцы!
— Да так-с! Ужасные бестии эти азиаты! Вы думаете, они помогают, что кричат? А черт их разберет, что они кричат? Быки-то их понимают; запрягите хоть двадцать, так коли они крикнут по-своему, быки всё ни с места… Ужасные плуты! А что с них возьмешь?.. Любят
деньги драть с проезжающих… Избаловали мошенников!
Увидите, они еще с вас возьмут на водку. Уж я их знаю, меня
не проведут!
И
не потому, что растут
деньги, —
деньги деньгами, — но потому, что все это — дело рук твоих; потому, что
видишь, как ты всему причина и творец всего, и от тебя, как от какого-нибудь мага, сыплется изобилье и добро на все.
— Ну,
видите, матушка. А теперь примите в соображение только то, что заседателя вам подмасливать больше
не нужно, потому что теперь я плачу за них; я, а
не вы; я принимаю на себя все повинности. Я совершу даже крепость на свои
деньги, понимаете ли вы это?
Если я
вижу, что иной даже и порядочно живет, собирает и копит
деньгу, —
не верю я и тому!
Если я
увижу из твоих слов, что ты употребишь их умно и
деньги принесут тебе явную прибыль, — я тебе
не откажу и
не возьму даже процентов.
— А вот изволите
видеть: насчет мельницы, так мельник уже два раза приходил ко мне отсрочки просить и Христом-богом божился, что
денег у него нет… да он и теперь здесь: так
не угодно ли вам будет самим с ним поговорить?
— И на что бы так много! — горестно сказал побледневший жид, развязывая кожаный мешок свой; но он счастлив был, что в его кошельке
не было более и что гайдук далее ста
не умел считать. — Пан, пан! уйдем скорее!
Видите, какой тут нехороший народ! — сказал Янкель, заметивши, что гайдук перебирал на руке
деньги, как бы жалея о том, что
не запросил более.
— А пан разве
не знает, что Бог на то создал горелку, чтобы ее всякий пробовал! Там всё лакомки, ласуны: шляхтич будет бежать верст пять за бочкой, продолбит как раз дырочку, тотчас
увидит, что
не течет, и скажет: «Жид
не повезет порожнюю бочку; верно, тут есть что-нибудь. Схватить жида, связать жида, отобрать все
деньги у жида, посадить в тюрьму жида!» Потому что все, что ни есть недоброго, все валится на жида; потому что жида всякий принимает за собаку; потому что думают, уж и
не человек, коли жид.
— Нет, Соня, — торопливо прервал он, — эти
деньги были
не те, успокойся! Эти
деньги мне мать прислала, через одного купца, и получил я их больной, в тот же день как и отдал… Разумихин
видел… он же и получал за меня… эти
деньги мои, мои собственные, настоящие мои.
— То-то и дело, что я, в настоящую минуту, — как можно больше постарался законфузиться Раскольников, —
не совсем при
деньгах… и даже такой мелочи
не могу… я, вот
видите ли, желал бы теперь только заявить, что эти вещи мои, но что когда будут
деньги…
— Да што! — с благородною небрежностию проговорил Илья Петрович (и даже
не што, а как-то «Да-а шта-а!»), переходя с какими-то бумагами к другому столу и картинно передергивая с каждым шагом плечами, куда шаг, туда и плечо, — вот-с, извольте
видеть: господин сочинитель, то бишь студент, бывший то есть,
денег не платит, векселей надавал, квартиру
не очищает, беспрерывные на них поступают жалобы, а изволили в претензию войти, что я папироску при них закурил!
Я
деньги отдал вчера вдове, чахоточной и убитой, и
не «под предлогом похорон», а прямо на похороны, и
не в руки дочери — девицы, как он пишет, «отъявленного поведения» (и которую я вчера в первый раз в жизни
видел), а именно вдове.
— А чего ты опять краснеешь? Ты лжешь, сестра, ты нарочно лжешь, по одному только женскому упрямству, чтобы только на своем поставить передо мной… Ты
не можешь уважать Лужина: я
видел его и говорил с ним. Стало быть, продаешь себя за
деньги и, стало быть, во всяком случае поступаешь низко, и я рад, что ты, по крайней мере, краснеть можешь!
— Надоели они мне очень вчера, — обратился вдруг Раскольников к Порфирию с нахально-вызывающею усмешкой, — я и убежал от них квартиру нанять, чтоб они меня
не сыскали, и
денег кучу с собой захватил. Вон господин Заметов
видел деньги-то. А что, господин Заметов, умен я был вчера али в бреду, разрешите-ка спор!
Кудряш. Нет, Борис Григорьич, вы, я
вижу, здесь еще в первый раз, а у меня уж тут место насиженное, и дорожка-то мной протоптана. Я вас люблю, сударь, и на всякую вам услугу готов; а на этой дорожке вы со мной ночью
не встречайтесь, чтобы, сохрани Господи, греха какого
не вышло. Уговор лучше
денег.
— Вот
видишь ли, Евгений, — промолвил Аркадий, оканчивая свой рассказ, — как несправедливо ты судишь о дяде! Я уже
не говорю о том, что он
не раз выручал отца из беды, отдавал ему все свои
деньги, — имение, ты, может быть,
не знаешь, у них
не разделено, — но он всякому рад помочь и, между прочим, всегда вступается за крестьян; правда, говоря с ними, он морщится и нюхает одеколон…
Аркадий сказал правду: Павел Петрович
не раз помогал своему брату;
не раз,
видя, как он бился и ломал себе голову, придумывая, как бы извернуться, Павел Петрович медленно подходил к окну и, засунув руки в карманы, бормотал сквозь зубы: «Mais je puis vous donner de l'argent», [Но я могу дать тебе
денег (фр.).] — и давал ему
денег; но в этот день у него самого ничего
не было, и он предпочел удалиться.
Коптев был вдов, бездетен, но нашлись дальние родственники и возбудили дело о признании наследователя ненормальным, утверждая, что у Коптева
не было оснований дарить
деньги женщине, которую он
видел, по их сведениям, два раза, и обвиняя кухарку в «сокрытии имущества».
— Да, да, я все о них! Приятно звучат: донь-динь-дон-бо-омм — по башке. Кажется, опоздал я, — теряют силу
деньги, если они
не золото…
Видел брата?
Самгин вспомнил, что с месяц тому назад он читал в пошлом «Московском листке» скандальную заметку о студенте с фамилией, скрытой под буквой Т. Студент обвинял горничную дома свиданий в краже у него
денег, но свидетели обвиняемой показали, что она всю эту ночь до утра играла роль
не горничной, а клиентки дома, была занята с другим гостем и потому — истец ошибается, он даже
не мог
видеть ее. Заметка была озаглавлена: «Ошибка ученого».
Старики понимали выгоду просвещения, но только внешнюю его выгоду. Они
видели, что уж все начали выходить в люди, то есть приобретать чины, кресты и
деньги не иначе, как только путем ученья; что старым подьячим, заторелым на службе дельцам, состаревшимся в давнишних привычках, кавычках и крючках, приходилось плохо.
К тому времени я уже два года жег зеленую лампу, а однажды, возвращаясь вечером (я
не считал нужным, как сначала, безвыходно сидеть дома 7 часов),
увидел человека в цилиндре, который смотрел на мое зеленое окно
не то с досадой,
не то с презрением. «Ив — классический дурак! — пробормотал тот человек,
не замечая меня. — Он ждет обещанных чудесных вещей… да, он хоть имеет надежды, а я… я почти разорен!» Это были вы. Вы прибавили: «Глупая шутка.
Не стоило бросать
денег».
Я еще ничего
не понимала, но
видела, что Иван Иваныч ему
деньги отдал, стало быть он верит, и мне полегче стало.
— Нет, нет, — у меня теперь есть
деньги… — сказал он, глядя загадочно на Райского. — Да я еще в баню до ужина пойду. Я весь выпачкался,
не одевался и
не раздевался почти. Я,
видите ли, живу теперь
не у огородника на квартире, а у одной духовной особы. Сегодня там баню топят, я схожу в баню, потом поужинаю и лягу уж на всю ночь.
Видит серое небо, скудные страны и даже древние русские
деньги;
видит так живо, что может нарисовать, но
не знает, как «рассуждать» об этом: и чего тут рассуждать, когда ему и так видно?
—
Деньги подайте — это бесчестно
не отдавать, — говорил Марк, — я
вижу любовь: она, как корь, еще
не вышла наружу, но скоро высыпет… Вон, лицо уже красное! Какая досада, что я срок назначил! От собственной глупости потерял триста рублей!
— Неужели! Этот сахарный маркиз! Кажется, я ему оставил кое-какие сувениры: ночью будил
не раз, окна отворял у него в спальне. Он все,
видите, нездоров, а как приехал сюда, лет сорок назад, никто
не помнит, чтоб он был болен.
Деньги, что занял у него,
не отдам никогда. Что же ему еще? А хвалит!
Но
видел же он это франтовство, это фанфаронство, этого Матвея (я даже раз хотел довезти его на моих санях, но он
не сел, и даже несколько раз это было, что он
не хотел садиться), ведь
видел же, что у меня
деньги сыплются, — и ни слова, ни слова, даже
не полюбопытствовал!
Видя, в чем дело, я встал и резко заявил, что
не могу теперь принять
деньги, что мне сообщили о жалованье, очевидно, ошибочно или обманом, чтоб я
не отказался от места, и что я слишком теперь понимаю, что мне
не за что получать, потому что никакой службы
не было.
— Ну, довольно же, довольно! — восклицал я, — я
не протестую, берите! Князь… где же князь и Дарзан? Ушли? Господа, вы
не видали, куда ушли князь и Дарзан? — и, подхватив наконец все мои
деньги, а несколько полуимпериалов так и
не успев засунуть в карман и держа в горсти, я пустился догонять князя и Дарзана. Читатель, кажется,
видит, что я
не щажу себя и припоминаю в эту минуту всего себя тогдашнего, до последней гадости, чтоб было понятно, что потом могло выйти.
Но там я
не полюбил: я
видел, что там хорошо при больших
деньгах и, кроме того, туда слишком много приезжало нахальных людей и «гремящей» молодежи из высшего света.
Вошли две дамы, обе девицы, одна — падчерица одного двоюродного брата покойной жены князя, или что-то в этом роде, воспитанница его, которой он уже выделил приданое и которая (замечу для будущего) и сама была с
деньгами; вторая — Анна Андреевна Версилова, дочь Версилова, старше меня тремя годами, жившая с своим братом у Фанариотовой и которую я
видел до этого времени всего только раз в моей жизни, мельком на улице, хотя с братом ее, тоже мельком, уже имел в Москве стычку (очень может быть, и упомяну об этой стычке впоследствии, если место будет, потому что в сущности
не стоит).
— Лиза, я сам знаю, но… Я знаю, что это — жалкое малодушие, но… это — только пустяки и больше ничего!
Видишь, я задолжал, как дурак, и хочу выиграть, только чтоб отдать. Выиграть можно, потому что я играл без расчета, на ура, как дурак, а теперь за каждый рубль дрожать буду…
Не я буду, если
не выиграю! Я
не пристрастился; это
не главное, это только мимолетное, уверяю тебя! Я слишком силен, чтоб
не прекратить, когда хочу. Отдам
деньги, и тогда ваш нераздельно, и маме скажи, что
не выйду от вас…
— Ты еще маленький, а она над тобою смеется — вот что! У нас была одна такая добродетель в Москве: ух как нос подымала! а затрепетала, когда пригрозили, что все расскажем, и тотчас послушалась; а мы взяли и то и другое: и
деньги и то — понимаешь что? Теперь она опять в свете недоступная — фу ты, черт, как высоко летает, и карета какая, а коли б ты
видел, в каком это было чулане! Ты еще
не жил; если б ты знал, каких чуланов они
не побоятся…
П. А. Тихменев, взявшийся заведовать и на суше нашим хозяйством, то и дело ходит в пакгауз и всякий раз воротится то с окороком, то с сыром, поминутно просит
денег и рассказывает каждый день раза три, что мы будем есть, и даже — чего
не будем. «Нет, уж курочки и в глаза
не увидите, — говорит он со вздохом, — котлет и рису, как бывало на фрегате, тоже
не будет. Ах, вот забыл: нет ли чего сладкого в здешних пакгаузах? Сбегаю поскорей; черносливу или изюму: компот можно есть». Схватит фуражку и побежит опять.
— Шикарный немец, — говорил поживший в городе и читавший романы извозчик. Он сидел, повернувшись вполуоборот к седоку, то снизу, то сверху перехватывая длинное кнутовище, и, очевидно, щеголял своим образованием, — тройку завел соловых, выедет с своей хозяйкой — так куда годишься! — продолжал он. — Зимой, на Рождестве, елка была в большом доме, я гостей возил тоже; с еклектрической искрой. В губернии такой
не увидишь! Награбил
денег — страсть! Чего ему: вся его власть. Сказывают, хорошее имение купил.
— Я… я…
Видите ли, вы богаты, вы швыряете
деньгами на пустяки, на охоту, я знаю, — начала девушка, сильно конфузясь, — а я хочу только одного — хочу быть полезной людям и ничего
не могу, потому что ничего
не знаю.
— Да, вы можете надеяться… — сухо ответил Ляховский. — Может быть, вы надеялись на кое-что другое, но богу было угодно поднять меня на ноги… Да! Может быть, кто-нибудь ждал моей смерти, чтобы завладеть моими
деньгами, моими имениями… Ну, сознайтесь, Альфонс Богданыч, у вас ведь
не дрогнула бы рука обобрать меня? О, по лицу
вижу, что
не дрогнула бы… Вы бы стащили с меня саван… Я это чувствую!.. Вы бы пустили по миру и пани Марину и Зосю… О-о!.. Прошу вас,
не отпирайтесь: совершенно напрасно… Да!
—
Видишь, Надя, какое дело выходит, — заговорил старик, —
не сидел бы я, да и
не думал, как добыть
деньги, если бы мое время
не ушло. Старые друзья-приятели кто разорился, кто на том свете, а новых трудно наживать. Прежде стоило рукой повести Василию Бахареву, и за капиталом дело бы
не стало, а теперь…
Не знаю вот, что еще в банке скажут: может, и поверят. А если
не поверят, тогда придется обратиться к Ляховскому.
Мы
не жадны, нет, но, однако же, подавайте нам
денег, больше, больше, как можно больше
денег, и вы
увидите, как великодушно, с каким презрением к презренному металлу мы разбросаем их в одну ночь в безудержном кутеже.
Вот тут уж я знаю,
вижу, осязаю
деньги и
не могу сказать, что их нет или
не было.
Совсем другое тут Дмитрий Федорович: они об пакете только понаслышке знали, его самого
не видели, и вот как достали его примерно будто из-под тюфяка, то поскорее распечатали его тут же, чтобы справиться: есть ли в нем в самом деле эти самые
деньги?
«
Видели ли вы его сами — вы, столь многолетне приближенный к вашему барину человек?» Григорий ответил, что
не видел, да и
не слыхал о таких
деньгах вовсе ни от кого, «до самых тех пор, как вот зачали теперь все говорить».
Но,
не имея ни тени мотивов к убийству из таких, какие имел подсудимый, то есть ненависти, ревности и проч., и проч., Смердяков, без сомнения, мог убить только лишь из-за
денег, чтобы присвоить себе именно эти три тысячи, которые сам же
видел, как барин его укладывал в пакет.
— Как же-с,
видим, но мы
денег уже в нем
не нашли, он был пустой и валялся на полу, у кровати, за ширмами.