Неточные совпадения
Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет к тебе в дом целый полк
на постой. А если что, велит запереть двери. «Я тебя, — говорит, —
не буду, — говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать —
это, говорит, запрещено законом, а вот ты
у меня, любезный,
поешь селедки!»
Г-жа Простакова (обробев и иструсясь). Как!
Это ты! Ты, батюшка! Гость наш бесценный! Ах, я дура бессчетная! Да так ли бы надобно
было встретить отца родного,
на которого вся надежда, который
у нас один, как порох в глазе. Батюшка! Прости меня. Я дура. Образумиться
не могу. Где муж? Где сын? Как в пустой дом приехал! Наказание Божие! Все обезумели. Девка! Девка! Палашка! Девка!
Прыщ
был уже
не молод, но сохранился необыкновенно. Плечистый, сложенный кряжем, он всею своею фигурой так, казалось, и говорил:
не смотрите
на то, что
у меня седые усы: я могу! я еще очень могу! Он
был румян, имел алые и сочные губы, из-за которых виднелся ряд белых зубов; походка
у него
была деятельная и бодрая, жест быстрый. И все
это украшалось блестящими штаб-офицерскими эполетами, которые так и играли
на плечах при малейшем его движении.
— Состояние
у меня, благодарение богу, изрядное. Командовал-с; стало
быть,
не растратил, а умножил-с. Следственно, какие
есть насчет
этого законы — те знаю, а новых издавать
не желаю. Конечно, многие
на моем месте понеслись бы в атаку, а может
быть, даже устроили бы бомбардировку, но я человек простой и утешения для себя в атаках
не вижу-с!
Почувствовавши себя
на воле, глуповцы с какой-то яростью устремились по той покатости, которая очутилась под их ногами. Сейчас же они вздумали строить башню, с таким расчетом, чтоб верхний ее конец непременно упирался в небеса. Но так как архитекторов
у них
не было, а плотники
были неученые и
не всегда трезвые, то довели башню до половины и бросили, и только,
быть может, благодаря
этому обстоятельству избежали смешения языков.
Был у нее, по слухам, и муж, но так как она дома ночевала редко, а все по клевушка́м да по овинам, да и детей
у нее
не было, то в скором времени об
этом муже совсем забыли, словно так и явилась она
на свет божий прямо бабой мирскою да бабой нероди́хою.
10) Маркиз де Санглот, Антон Протасьевич, французский выходец и друг Дидерота. Отличался легкомыслием и любил
петь непристойные песни. Летал по воздуху в городском саду и чуть
было не улетел совсем, как зацепился фалдами за шпиц, и оттуда с превеликим трудом снят. За
эту затею уволен в 1772 году, а в следующем же году,
не уныв духом, давал представления
у Излера
на минеральных водах. [
Это очевидная ошибка. — Прим. издателя.]
На шестой день
были назначены губернские выборы. Залы большие и малые
были полны дворян в разных мундирах. Многие приехали только к
этому дню. Давно
не видавшиеся знакомые, кто из Крыма, кто из Петербурга, кто из-за границы, встречались в залах.
У губернского стола, под портретом Государя, шли прения.
― Ну, как же! Ну, князь Чеченский, известный. Ну, всё равно. Вот он всегда
на бильярде играет. Он еще года три тому назад
не был в шлюпиках и храбрился. И сам других шлюпиками называл. Только приезжает он раз, а швейцар наш… ты знаешь, Василий? Ну,
этот толстый. Он бонмотист большой. Вот и спрашивает князь Чеченский
у него: «ну что, Василий, кто да кто приехал? А шлюпики
есть?» А он ему говорит: «вы третий». Да, брат, так-то!
Левин покраснел гораздо больше ее, когда она сказала ему, что встретила Вронского
у княгини Марьи Борисовны. Ей очень трудно
было сказать
это ему, но еще труднее
было продолжать говорить о подробностях встречи, так как он
не спрашивал ее, а только нахмурившись смотрел
на нее.
— Я больше тебя знаю свет, — сказала она. — Я знаю
этих людей, как Стива, как они смотрят
на это. Ты говоришь, что он с ней говорил об тебе.
Этого не было.
Эти люди делают неверности, но свой домашний очаг и жена —
это для них святыня. Как-то
у них
эти женщины остаются в презрении и
не мешают семье. Они какую-то черту проводят непроходимую между семьей и
этим. Я
этого не понимаю, но
это так.
Во французском театре, которого он застал последний акт, и потом
у Татар за шампанским Степан Аркадьич отдышался немножко
на свойственном ему воздухе. Но всё-таки в
этот вечер ему
было очень
не по себе.
― Левин! ― сказал Степан Аркадьич, и Левин заметил, что
у него
на глазах
были не слезы, а влажность, как
это всегда бывало
у него, или когда он
выпил, или когда он расчувствовался. Нынче
было то и другое. ― Левин,
не уходи, ― сказал он и крепко сжал его руку за локоть, очевидно ни за что
не желая выпустить его.
Когда он вошел в маленькую гостиную, где всегда
пил чай, и уселся в своем кресле с книгою, а Агафья Михайловна принесла ему чаю и со своим обычным: «А я сяду, батюшка», села
на стул
у окна, он почувствовал что, как ни странно
это было, он
не расстался с своими мечтами и что он без них жить
не может.
— Бетси говорила, что граф Вронский желал
быть у нас, чтобы проститься пред своим отъездом в Ташкент. — Она
не смотрела
на мужа и, очевидно, торопилась высказать всё, как
это ни трудно
было ей. — Я сказала, что я
не могу принять его.
— А знаешь, я о тебе думал, — сказал Сергей Иванович. —
Это ни
на что
не похоже, что
у вас делается в уезде, как мне порассказал
этот доктор; он очень неглупый малый. И я тебе говорил и говорю: нехорошо, что ты
не ездишь
на собрания и вообще устранился от земского дела. Если порядочные люди
будут удаляться, разумеется, всё пойдет Бог знает как. Деньги мы платим, они идут
на жалованье, а нет ни школ, ни фельдшеров, ни повивальных бабок, ни аптек, ничего нет.
Мысли о том, куда она поедет теперь, — к тетке ли,
у которой она воспитывалась, к Долли или просто одна за границу, и о том, что он делает теперь один в кабинете, окончательная ли
это ссора, или возможно еще примирение, и о том, что теперь
будут говорить про нее все ее петербургские бывшие знакомые, как посмотрит
на это Алексей Александрович, и много других мыслей о том, что
будет теперь, после разрыва, приходили ей в голову, но она
не всею душой отдавалась
этим мыслям.
Для чего
этим трем барышням нужно
было говорить через день по-французски и по-английски; для чего они в известные часы играли попеременкам
на фортепиано, звуки которого слышались
у брата наверху, где занимались студенты; для чего ездили
эти учителя французской литературы, музыки, рисованья, танцев; для чего в известные часы все три барышни с М-llе Linon подъезжали в коляске к Тверскому бульвару в своих атласных шубках — Долли в длинной, Натали в полудлинной, а Кити в совершенно короткой, так что статные ножки ее в туго-натянутых красных чулках
были на всем виду; для чего им, в сопровождении лакея с золотою кокардой
на шляпе, нужно
было ходить по Тверскому бульвару, — всего
этого и многого другого, что делалось в их таинственном мире, он
не понимал, но знал, что всё, что там делалось,
было прекрасно, и
был влюблен именно в
эту таинственность совершавшегося.
— Разве я
не вижу, как ты себя поставил с женою? Я слышал, как
у вас вопрос первой важности — поедешь ли ты или нет
на два дня
на охоту. Всё
это хорошо как идиллия, но
на целую жизнь
этого не хватит. Мужчина должен
быть независим,
у него
есть свои мужские интересы. Мужчина должен
быть мужествен, — сказал Облонский, отворяя ворота.
Долли ничего
не отвечала и только вздохнула. Анна заметила
этот вздох, выказывавший несогласие, и продолжала. В запасе
у ней
были еще аргументы, уже столь сильные, что отвечать
на них ничего нельзя
было.
— Я тебе говорю, чтò я думаю, — сказал Степан Аркадьич улыбаясь. — Но я тебе больше скажу: моя жена — удивительнейшая женщина…. — Степан Аркадьич вздохнул, вспомнив о своих отношениях с женою, и, помолчав с минуту, продолжал: —
У нее
есть дар предвидения. Она насквозь видит людей; но
этого мало, — она знает, чтò
будет, особенно по части браков. Она, например, предсказала, что Шаховская выйдет за Брентельна. Никто
этому верить
не хотел, а так вышло. И она —
на твоей стороне.
Ему казалось, что при нормальном развитии богатства в государстве все
эти явления наступают, только когда
на земледелие положен уже значительный труд, когда оно стало в правильные, по крайней мере, в определенные условия; что богатство страны должно расти равномерно и в особенности так, чтобы другие отрасли богатства
не опережали земледелия; что сообразно с известным состоянием земледелия должны
быть соответствующие ему и пути сообщения, и что при нашем неправильном пользовании землей железные дороги, вызванные
не экономическою, но политическою необходимостью,
были преждевременны и, вместо содействия земледелию, которого ожидали от них, опередив земледелие и вызвав развитие промышленности и кредита, остановили его, и что потому, так же как одностороннее и преждевременное развитие органа в животном помешало бы его общему развитию, так для общего развития богатства в России кредит, пути сообщения, усиление фабричной деятельности, несомненно необходимые в Европе, где они своевременны,
у нас только сделали вред, отстранив главный очередной вопрос устройства земледелия.
Зачем, когда в душе
у нее
была буря, и она чувствовала, что стоит
на повороте жизни, который может иметь ужасные последствия, зачем ей в
эту минуту надо
было притворяться пред чужим человеком, который рано или поздно узнает же всё, — она
не знала; но, тотчас же смирив в себе внутреннюю бурю, она села и стала говорить с гостем.
Главные качества Степана Аркадьича, заслужившие ему
это общее уважение по службе, состояли, во-первых, в чрезвычайной снисходительности к людям, основанной в нем
на сознании своих недостатков; во-вторых, в совершенной либеральности,
не той, про которую он вычитал в газетах, но той, что
у него
была в крови и с которою он совершенно равно и одинаково относился ко всем людям, какого бы состояния и звания они ни
были, и в-третьих — главное — в совершенном равнодушии к тому делу, которым он занимался, вследствие чего он никогда
не увлекался и
не делал ошибок.
Урок состоял в выучиваньи наизусть нескольких стихов из Евангелия и повторении начала Ветхого Завета. Стихи из Евангелия Сережа знал порядочно, но в ту минуту как он говорил их, он загляделся
на кость лба отца, которая загибалась так круто
у виска, что он запутался и конец одного стиха
на одинаковом слове переставил к началу другого. Для Алексея Александровича
было очевидно, что он
не понимал того, что говорил, и
это раздражило его.
— Ну как
не грех
не прислать сказать! Давно ли? А я вчера
был у Дюссо и вижу
на доске «Каренин», а мне и в голову
не пришло, что
это ты! — говорил Степан Аркадьич, всовываясь с головой в окно кареты. А то я бы зашел. Как я рад тебя видеть! — говорил он, похлопывая ногу об ногу, чтобы отряхнуть с них снег. — Как
не грех
не дать знать! — повторил он.
«Да, я должен
был сказать ему: вы говорите, что хозяйство наше нейдет потому, что мужик ненавидит все усовершенствования и что их надо вводить властью; но если бы хозяйство совсем
не шло без
этих усовершенствований, вы бы
были правы; но оно идет, и идет только там, где рабочий действует сообразно с своими привычками, как
у старика
на половине дороги.
— Да, я теперь всё поняла, — продолжала Дарья Александровна. — Вы
этого не можете понять; вам, мужчинам, свободным и выбирающим, всегда ясно, кого вы любите. Но девушка в положении ожидания, с
этим женским, девичьим стыдом, девушка, которая видит вас, мужчин, издалека, принимает всё
на слово, —
у девушки бывает и может
быть такое чувство, что она
не знает, что сказать.
И он, отвернувшись от шурина, так чтобы тот
не мог видеть его, сел
на стул
у окна. Ему
было горько, ему
было стыдно; но вместе с
этим горем и стыдом он испытывал радость и умиление пред высотой своего смирения.
— Я
не думаю, а знаю;
на это глаза
есть у нас, а
не у баб. Я вижу человека, который имеет намерения серьезные,
это Левин; и вижу перепела, как
этот щелкопер, которому только повеселиться.
Она
была не вновь выезжающая,
у которой
на бале все лица сливаются в одно волшебное впечатление; она и
не была затасканная по балам девушка, которой все лица бала так знакомы, что наскучили; но она
была на середине
этих двух, — она
была возбуждена, а вместе с тем обладала собой настолько, что могла наблюдать.
― Вот я завидую вам, что
у вас
есть входы в
этот интересный ученый мир, ― сказал он. И, разговорившись, как обыкновенно, тотчас же перешел
на более удобный ему французский язык. ― Правда, что мне и некогда. Моя и служба и занятия детьми лишают меня
этого; а потом я
не стыжусь сказать, что мое образование слишком недостаточно.
— Ну, уж извини меня. Ты знаешь, для меня все женщины делятся
на два сорта… то
есть нет… вернее:
есть женщины, и
есть… Я прелестных падших созданий
не видал и
не увижу, а такие, как та крашеная Француженка
у конторки, с завитками, —
это для меня гадины, и все падшие — такие же.
Прелесть, которую он испытывал в самой работе, происшедшее вследствие того сближение с мужиками, зависть, которую он испытывал к ним, к их жизни, желание перейти в
эту жизнь, которое в
эту ночь
было для него уже
не мечтою, но намерением, подробности исполнения которого он обдумывал, — всё
это так изменило его взгляд
на заведенное
у него хозяйство, что он
не мог уже никак находить в нем прежнего интереса и
не мог
не видеть того неприятного отношения своего к работникам, которое
было основой всего дела.
— Нет, ничего
не будет, и
не думай. Я поеду с папа гулять
на бульвар. Мы заедем к Долли. Пред обедом тебя жду. Ах, да! Ты знаешь, что положение Долли становится решительно невозможным? Она кругом должна, денег
у нее нет. Мы вчера говорили с мама и с Арсением (так она звала мужа сестры Львовой) и решили тебя с ним напустить
на Стиву.
Это решительно невозможно. С папа нельзя говорить об
этом… Но если бы ты и он…
— Он? — нет. Но надо иметь ту простоту, ясность, доброту, как твой отец, а
у меня
есть ли
это? Я
не делаю и мучаюсь. Всё
это ты наделала. Когда тебя
не было и
не было еще
этого, — сказал он со взглядом
на ее живот, который она поняла, — я все свои силы клал
на дело; а теперь
не могу, и мне совестно; я делаю именно как заданный урок, я притворяюсь…
Сани
у этого извозчика
были высокие, ловкие, такие,
на каких Левин уже после никогда
не ездил, и лошадь
была хороша и старалась бежать, но
не двигалась с места.
— Да объясните мне, пожалуйста, — сказал Степан Аркадьич, — что
это такое значит? Вчера я
был у него по делу сестры и просил решительного ответа. Он
не дал мне ответа и сказал, что подумает, а нынче утром я вместо ответа получил приглашение
на нынешний вечер к графине Лидии Ивановне.
Теперь, в уединении деревни, она чаще и чаще стала сознавать
эти радости. Часто, глядя
на них, она делала всевозможные усилия, чтоб убедить себя, что она заблуждается, что она, как мать, пристрастна к своим детям; всё-таки она
не могла
не говорить себе, что
у нее прелестные дети, все шестеро, все в равных родах, но такие, какие редко бывают, — и
была счастлива ими и гордилась ими.
Они
были на другом конце леса, под старою липой, и звали его. Две фигуры в темных платьях (они прежде
были в светлых) нагнувшись стояли над чем-то.
Это были Кити и няня. Дождь уже переставал, и начинало светлеть, когда Левин подбежал к ним.
У няни низ платья
был сух, но
на Кити платье промокло насквозь и всю облепило ее. Хотя дождя уже
не было, они всё еще стояли в том же положении, в которое они стали, когда разразилась гроза. Обе стояли, нагнувшись над тележкой с зеленым зонтиком.
Ему казалось, что
у него
есть ответ
на этот вопрос; но он
не успел еще сам себе выразить его, как уже вошел в детскую.
Деньги за две трети леса
были уже прожиты, и, за вычетом десяти процентов, он забрал
у купца почти все вперед за последнюю треть. Купец больше
не давал денег, тем более что в
эту зиму Дарья Александровна, в первый раз прямо заявив права
на свое состояние, отказалась расписаться
на контракте в получении денег за последнюю треть леса. Всё жалование уходило
на домашние расходы и
на уплату мелких непереводившихся долгов. Денег совсем
не было.
Обратный путь
был так же весел, как и путь туда. Весловский то
пел, то вспоминал с наслаждением свои похождения
у мужиков, угостивших его водкой и сказавших ему: «
не обсудись»; то свои ночные похождения с орешками и дворовою девушкой и мужиком, который спрашивал его, женат ли он, и, узнав, что он
не женат, сказал ему: «А ты
на чужих жен
не зарься, а пуще всего домогайся, как бы свою завести».
Эти слова особенно смешили Весловского.
Левин
не сел в коляску, а пошел сзади. Ему
было немного досадно
на то, что
не приехал старый князь, которого он чем больше знал, тем больше любил, и
на то, что явился
этот Васенька Весловский, человек совершенно чужой и лишний. Он показался ему еще тем более чуждым и лишним, что, когда Левин подошел к крыльцу,
у которого собралась вся оживленная толпа больших и детей, он увидал, что Васенька Весловский с особенно ласковым и галантным видом целует руку Кити.
Надо
было сказать матери, что она больна, и уехать домой, но
на это у нее
не было силы.
―
Это Яшвин, ― отвечал Туровцыну Вронский и присел
на освободившееся подле них место.
Выпив предложенный бокал, он спросил бутылку. Под влиянием ли клубного впечатления или выпитого вина Левин разговорился с Вронским о лучшей породе скота и
был очень рад, что
не чувствует никакой враждебности к
этому человеку. Он даже сказал ему между прочим, что слышал от жены, что она встретила его
у княгини Марьи Борисовны.
Левину невыносимо скучно
было в
этот вечер с дамами: его, как никогда прежде, волновала мысль о том, что то недовольство хозяйством, которое он теперь испытывал,
есть не исключительное его положение, а общее условие, в котором находится дело в России, что устройство какого-нибудь такого отношения рабочих, где бы они работали, как
у мужика
на половине дороги,
есть не мечта, а задача, которую необходимо решить. И ему казалось, что
эту задачу можно решить и должно попытаться
это сделать.
— Почему же ты думаешь, что мне неприятна твоя поездка? Да если бы мне и
было это неприятно, то тем более мне неприятно, что ты
не берешь моих лошадей, — говорил он. — Ты мне ни разу
не сказала, что ты решительно едешь. А нанимать
на деревне, во-первых, неприятно для меня, а главное, они возьмутся, но
не довезут.
У меня лошади
есть. И если ты
не хочешь огорчить меня, то ты возьми моих.
На втором приеме
было то же. Тит шел мах за махом,
не останавливаясь и
не уставая. Левин шел за ним, стараясь
не отставать, и ему становилось всё труднее и труднее: наступала минута, когда, он чувствовал,
у него
не остается более сил, но в
это самое время Тит останавливался и точил.
Она знала, что̀ мучало ее мужа.
Это было его неверие. Несмотря
на то, что, если бы
у нее спросили, полагает ли она, что в будущей жизни он, если
не поверит,
будет погублен, она бы должна
была согласиться, что он
будет погублен, — его неверие
не делало ее несчастья; и она, признававшая то, что для неверующего
не может
быть спасения, и любя более всего
на свете душу своего мужа, с улыбкой думала о его неверии и говорила сама себе, что он смешной.