Неточные совпадения
Несмотря
на то, что снаружи еще доделывали карнизы и в нижнем этаже красили, в верхнем уже почти всё
было отделано. Пройдя по широкой чугунной лестнице
на площадку, они вошли в первую большую комнату.
Стены были оштукатурены под мрамор, огромные цельные окна
были уже вставлены, только паркетный пол
был еще
не кончен, и столяры, строгавшие поднятый квадрат, оставили работу, чтобы, сняв тесемки, придерживавшие их волоса, поздороваться с господами.
«Так же
буду сердиться
на Ивана кучера, так же
буду спорить,
буду некстати высказывать свои мысли, так же
будет стена между святая святых моей души и другими, даже женой моей, так же
буду обвинять ее за свой страх и раскаиваться в этом, так же
буду не понимать разумом, зачем я молюсь, и
буду молиться, — но жизнь моя теперь, вся моя жизнь, независимо от всего, что может случиться со мной, каждая минута ее —
не только
не бессмысленна, как
была прежде, но имеет несомненный смысл добра, который я властен вложить в нее!»
Деревенские избы мужиков тож срублены
были на диво:
не было кирчёных [Кирчёная изба — «вытесанная, когда бревна стесаны в гладкую
стену».
Когда, взявшись обеими руками за белые руки, медленно двигался он с ними в хороводе или же выходил
на них
стеной, в ряду других парней и погасал горячо рдеющий вечер, и тихо померкала вокруг окольность, и далече за рекой отдавался верный отголосок неизменно грустного
напева, —
не знал он и сам тогда, что с ним делалось.
Комната
была, точно,
не без приятности:
стены были выкрашены какой-то голубенькой краской вроде серенькой, четыре стула, одно кресло, стол,
на котором лежала книжка с заложенною закладкою, о которой мы уже имели случай упомянуть, несколько исписанных бумаг, но больше всего
было табаку.
Вместо вопросов: «Почем, батюшка, продали меру овса? как воспользовались вчерашней порошей?» — говорили: «А что пишут в газетах,
не выпустили ли опять Наполеона из острова?» Купцы этого сильно опасались, ибо совершенно верили предсказанию одного пророка, уже три года сидевшего в остроге; пророк пришел неизвестно откуда в лаптях и нагольном тулупе, страшно отзывавшемся тухлой рыбой, и возвестил, что Наполеон
есть антихрист и держится
на каменной цепи, за шестью
стенами и семью морями, но после разорвет цепь и овладеет всем миром.
Потянувши впросонках весь табак к себе со всем усердием спящего, он пробуждается, вскакивает, глядит, как дурак, выпучив глаза, во все стороны, и
не может понять, где он, что с ним
было, и потом уже различает озаренные косвенным лучом солнца
стены, смех товарищей, скрывшихся по углам, и глядящее в окно наступившее утро, с проснувшимся лесом, звучащим тысячами птичьих голосов, и с осветившеюся речкою, там и там пропадающею блещущими загогулинами между тонких тростников, всю усыпанную нагими ребятишками, зазывающими
на купанье, и потом уже наконец чувствует, что в носу у него сидит гусар.
И,
не в силах
будучи удерживать порыва вновь подступившей к сердцу грусти, он громко зарыдал голосом, проникнувшим толщу
стен острога и глухо отозвавшимся в отдаленье, сорвал с себя атласный галстук и, схвативши рукою около воротника, разорвал
на себе фрак наваринского пламени с дымом.
Какие бывают эти общие залы — всякий проезжающий знает очень хорошо: те же
стены, выкрашенные масляной краской, потемневшие вверху от трубочного дыма и залосненные снизу спинами разных проезжающих, а еще более туземными купеческими, ибо купцы по торговым дням приходили сюда сам-шест и сам-сём испивать свою известную пару чаю; тот же закопченный потолок; та же копченая люстра со множеством висящих стеклышек, которые прыгали и звенели всякий раз, когда половой бегал по истертым клеенкам, помахивая бойко подносом,
на котором сидела такая же бездна чайных чашек, как птиц
на морском берегу; те же картины во всю
стену, писанные масляными красками, — словом, все то же, что и везде; только и разницы, что
на одной картине изображена
была нимфа с такими огромными грудями, каких читатель, верно, никогда
не видывал.
Почтенный замок
был построен,
Как замки строиться должны:
Отменно прочен и спокоен
Во вкусе умной старины.
Везде высокие покои,
В гостиной штофные обои,
Царей портреты
на стенах,
И печи в пестрых изразцах.
Всё это ныне обветшало,
Не знаю, право, почему;
Да, впрочем, другу моему
В том нужды
было очень мало,
Затем, что он равно зевал
Средь модных и старинных зал.
Мими стояла, прислонившись к
стене, и, казалось, едва держалась
на ногах; платье
на ней
было измято и в пуху, чепец сбит
на сторону; опухшие глаза
были красны, голова ее тряслась; она
не переставала рыдать раздирающим душу голосом и беспрестанно закрывала лицо платком и руками.
Козацкие ряды стояли тихо перед
стенами.
Не было на них ни
на ком золота, только разве кое-где блестело оно
на сабельных рукоятках и ружейных оправах.
Не любили козаки богато выряжаться
на битвах; простые
были на них кольчуги и свиты, и далеко чернели и червонели черные, червонноверхие бараньи их шапки.
— Как
не может
быть? — продолжал Раскольников с жесткой усмешкой, —
не застрахованы же вы? Тогда что с ними станется?
На улицу всею гурьбой пойдут, она
будет кашлять и просить и об
стену где-нибудь головой стучать, как сегодня, а дети плакать… А там упадет, в часть свезут, в больницу, умрет, а дети…
Но и
на острова ему
не суждено
было попасть, а случилось другое: выходя с В—го проспекта
на площадь, он вдруг увидел налево вход во двор, обставленный совершенно глухими
стенами.
Он стоял, смотрел и
не верил глазам своим: дверь, наружная дверь, из прихожей
на лестницу, та самая, в которую он давеча звонил и вошел, стояла отпертая, даже
на целую ладонь приотворенная: ни замка, ни запора, все время, во все это время! Старуха
не заперла за ним, может
быть, из осторожности. Но боже! Ведь видел же он потом Лизавету! И как мог, как мог он
не догадаться, что ведь вошла же она откуда-нибудь!
Не сквозь
стену же.
— Да ты с ума сошел! Деспот! — заревел Разумихин, но Раскольников уже
не отвечал, а может
быть, и
не в силах
был отвечать. Он лег
на диван и отвернулся к
стене в полном изнеможении. Авдотья Романовна любопытно поглядела
на Разумихина; черные глаза ее сверкнули: Разумихин даже вздрогнул под этим взглядом. Пульхерия Александровна стояла как пораженная.
Всего
было двое работников, оба молодые парня, один постарше, а другой гораздо моложе. Они оклеивали
стены новыми обоями, белыми с лиловыми цветочками, вместо прежних желтых, истрепанных и истасканных. Раскольникову это почему-то ужасно
не понравилось; он смотрел
на эти новые обои враждебно, точно жаль
было, что все так изменили.
Мебель соответствовала помещению:
было три старых стула,
не совсем исправных, крашеный стол в углу,
на котором лежало несколько тетрадей и книг; уже по тому одному, как они
были запылены, видно
было, что до них давно уже
не касалась ничья рука; и, наконец, неуклюжая большая софа, занимавшая чуть
не всю
стену и половину ширины всей комнаты, когда-то обитая ситцем, но теперь в лохмотьях, и служившая постелью Раскольникову.
— Нет! — говорил он
на следующий день Аркадию, — уеду отсюда завтра. Скучно; работать хочется, а здесь нельзя. Отправлюсь опять к вам в деревню; я же там все свои препараты оставил. У вас, по крайней мере, запереться можно. А то здесь отец мне твердит: «Мой кабинет к твоим услугам — никто тебе мешать
не будет»; а сам от меня ни
на шаг. Да и совестно как-то от него запираться. Ну и мать тоже. Я слышу, как она вздыхает за
стеной, а выйдешь к ней — и сказать ей нечего.
Народу
было пропасть, и в кавалерах
не было недостатка; штатские более теснились вдоль
стен, но военные танцевали усердно, особенно один из них, который прожил недель шесть в Париже, где он выучился разным залихватским восклицаньям вроде: «Zut», «Ah fichtrrre», «Pst, pst, mon bibi» [«Зют», «Черт возьми», «Пст, пст, моя крошка» (фр.).] и т.п. Он произносил их в совершенстве, с настоящим парижским шиком,и в то же время говорил «si j’aurais» вместо «si j’avais», [Неправильное употребление условного наклонения вместо прошедшего: «если б я имел» (фр.).] «absolument» [Безусловно (фр.).] в смысле: «непременно», словом, выражался
на том великорусско-французском наречии, над которым так смеются французы, когда они
не имеют нужды уверять нашу братью, что мы говорим
на их языке, как ангелы, «comme des anges».
— Да, — ответил Клим, вдруг ощутив голод и слабость. В темноватой столовой, с одним окном, смотревшим в кирпичную
стену,
на большом столе буйно кипел самовар, стояли тарелки с хлебом, колбасой, сыром, у
стены мрачно возвышался тяжелый буфет, напоминавший чем-то гранитный памятник над могилою богатого купца. Самгин
ел и думал, что, хотя квартира эта в пятом этаже, а вызывает впечатление подвала. Угрюмые люди в ней, конечно, из числа тех, с которыми история
не считается, отбросила их в сторону.
Здесь,
на воздухе, выстрелы трещали громко, и после каждого хотелось тряхнуть головой, чтобы выбросить из уха сухой, надсадный звук.
Было слышно и визгливое нытье летящих пуль. Самгин оглянулся назад — двери сарая
были открыты, задняя его
стена разобрана; пред широкой дырою
на фоне голубоватого неба стояло голое дерево, — в сарае никого
не было.
Этой части города он
не знал, шел наугад, снова повернул в какую-то улицу и наткнулся
на группу рабочих, двое
были удобно, головами друг к другу, положены к
стене, под окна дома, лицо одного — покрыто шапкой: другой, небритый, желтоусый, застывшими глазами смотрел в сизое небо, оно крошилось снегом;
на каменной ступени крыльца сидел пожилой человек в серебряных очках, толстая женщина, стоя
на коленях, перевязывала ему ногу выше ступни, ступня
была в крови, точно в красном носке, человек шевелил пальцами ноги, говоря негромко, неуверенно...
Сел
на подоконник и затрясся, закашлялся так сильно, что желтое лицо его вздулось, раскалилось докрасна, а тонкие ноги судорожно застучали пятками по
стене; чесунчовый пиджак съезжал с его костлявых плеч, голова судорожно тряслась,
на лицо осыпались пряди обесцвеченных и, должно
быть, очень сухих волос. Откашлявшись, он вытер рот
не очень свежим платком и объявил Климу...
Он понимал, что обыск
не касается его, чувствовал себя спокойно, полусонно. У двери в прихожую сидел полицейский чиновник, поставив шашку между ног и сложив
на эфесе очень красные кисти рук, дверь закупоривали двое неподвижных понятых. В комнатах, позванивая шпорами, рылись жандармы, передвигая мебель, снимая рамки со
стен; во всем этом для Самгина
не было ничего нового.
У входа в ограду Таврического дворца толпа, оторвав Самгина от его спутника, вытерла его спиною каменный столб ворот, втиснула за ограду, затолкала в угол, тут
было свободнее. Самгин отдышался, проверил целость пуговиц
на своем пальто, оглянулся и отметил, что в пределах ограды толпа
была не так густа, как
на улице, она прижималась к
стенам, оставляя перед крыльцом дворца свободное пространство, но люди с улицы все-таки
не входили в ограду, как будто им мешало какое-то невидимое препятствие.
Сам он
не чувствовал позыва перевести беседу
на эту тему. Низко опущенный абажур наполнял комнату оранжевым туманом. Темный потолок, испещренный трещинами,
стены, покрытые кусками материи, рыжеватый ковер
на полу — все это вызывало у Клима странное ощущение: он как будто сидел в мешке.
Было очень тепло и неестественно тихо. Лишь изредка доносился глухой гул, тогда вся комната вздрагивала и как бы опускалась; должно
быть, по улице ехал тяжело нагруженный воз.
Клим
ел, чтоб
не говорить, и незаметно осматривал чисто прибранную комнату с цветами
на подоконниках, с образами в переднем углу и олеографией
на стене, олеография изображала сытую женщину с бубном в руке, стоявшую у колонны.
Но
не это сходство
было приятно в подруге отца, а сдержанность ее чувства, необыкновенность речи, необычность всего, что окружало ее и, несомненно,
было ее делом, эта чистота, уют, простая, но красивая, легкая и крепкая мебель и ярко написанные этюды маслом
на стенах. Нравилось, что она так хорошо и, пожалуй, метко говорит некролог отца. Даже
не показалось лишним, когда она, подумав, покачав головою, проговорила тихо и печально...
Несколько секунд Клим
не понимал видимого. Ему показалось, что голубое пятно неба, вздрогнув, толкнуло
стену и, увеличиваясь над нею, начало давить, опрокидывать ее. Жерди серой деревянной клетки, в которую
было заключено огромное здание, закачались, медленно и как бы неохотно наклоняясь в сторону Клима, обнажая
стену, увлекая ее за собою;
был слышен скрип, треск и глухая, частая дробь кирпича, падавшего
на стремянки.
Он говорил еще что-то, но Самгин
не слушал его, глядя, как водопроводчик, подхватив Митрофанова под мышки, везет его по полу к пролому в
стене. Митрофанов двигался, наклонив голову
на грудь, спрятав лицо; пальто, пиджак
на нем
были расстегнуты, рубаха выбилась из-под брюк, ноги волочились по полу, развернув носки.
Тогда-то она обливала слезами свое прошедшее и
не могла смыть. Она отрезвлялась от мечты и еще тщательнее спасалась за
стеной непроницаемости, молчания и того дружеского равнодушия, которое терзало Штольца. Потом, забывшись, увлекалась опять бескорыстно присутствием друга,
была очаровательна, любезна, доверчива, пока опять незаконная мечта о счастье,
на которое она утратила права,
не напомнит ей, что будущее для нее потеряно, что розовые мечты уже назади, что опал цвет жизни.
Как там отец его, дед, дети, внучата и гости сидели или лежали в ленивом покое, зная, что
есть в доме вечно ходящее около них и промышляющее око и непокладные руки, которые обошьют их, накормят,
напоят, оденут и обуют и спать положат, а при смерти закроют им глаза, так и тут Обломов, сидя и
не трогаясь с дивана, видел, что движется что-то живое и проворное в его пользу и что
не взойдет завтра солнце, застелют небо вихри, понесется бурный ветр из концов в концы вселенной, а суп и жаркое явятся у него
на столе, а белье его
будет чисто и свежо, а паутина снята со
стены, и он
не узнает, как это сделается,
не даст себе труда подумать, чего ему хочется, а оно
будет угадано и принесено ему под нос,
не с ленью,
не с грубостью,
не грязными руками Захара, а с бодрым и кротким взглядом, с улыбкой глубокой преданности, чистыми, белыми руками и с голыми локтями.
По
стенам, около картин, лепилась в виде фестонов паутина, напитанная пылью; зеркала, вместо того чтоб отражать предметы, могли бы служить скорее скрижалями, для записывания
на них, по пыли, каких-нибудь заметок
на память. Ковры
были в пятнах.
На диване лежало забытое полотенце;
на столе редкое утро
не стояла
не убранная от вчерашнего ужина тарелка с солонкой и с обглоданной косточкой да
не валялись хлебные крошки.
Но он
не способен
был вооружиться той отвагой, которая, закрыв глаза, скакнет через бездну или бросится
на стену на авось. Он измерит бездну или
стену, и если нет верного средства одолеть, он отойдет, что бы там про него ни говорили.
Но беззаботность отлетела от него с той минуты, как она в первый раз
пела ему. Он уже жил
не прежней жизнью, когда ему все равно
было, лежать ли
на спине и смотреть в
стену, сидит ли у него Алексеев или он сам сидит у Ивана Герасимовича, в те дни, когда он
не ждал никого и ничего ни от дня, ни от ночи.
Илья Иванович иногда возьмет и книгу в руки — ему все равно, какую-нибудь. Он и
не подозревал в чтении существенной потребности, а считал его роскошью, таким делом, без которого легко и обойтись можно, так точно, как можно иметь картину
на стене, можно и
не иметь, можно пойти прогуляться, можно и
не пойти: от этого ему все равно, какая бы ни
была книга; он смотрел
на нее, как
на вещь, назначенную для развлечения, от скуки и от нечего делать.
Опять полились
на Захара «жалкие» слова, опять Анисья заговорила носом, что «она в первый раз от хозяйки слышит о свадьбе, что в разговорах с ней даже помину
не было, да и свадьбы нет, и статочное ли дело? Это выдумал, должно
быть, враг рода человеческого, хоть сейчас сквозь землю провалиться, и что хозяйка тоже готова снять образ со
стены, что она про Ильинскую барышню и
не слыхивала, а разумела какую-нибудь другую невесту…».
«Заложили серебро? И у них денег нет!» — подумал Обломов, с ужасом поводя глазами по
стенам и останавливая их
на носу Анисьи, потому что
на другом остановить их
было не на чем. Она как будто и говорила все это
не ртом, а носом.
Но где Уленьке
было заметить такую красоту? Она заметила только, что у него то
на вицмундире пуговицы нет, то панталоны разорваны или худые сапоги. Да еще странно казалось ей, что он ни разу
не посмотрел
на нее пристально, а глядел как
на стену,
на скатерть.
Я
было стала ей говорить, всплакнула даже тут же
на постели, — отвернулась она к
стене: «Молчите, говорит, дайте мне спать!» Наутро смотрю
на нее, ходит,
на себя непохожа; и вот, верьте
не верьте мне, перед судом Божиим скажу:
не в своем уме она тогда
была!
Чувствуя, что мне
не устоять и
не усидеть
на полу, я быстро опустился
на маленький диван и думал, что спасусь этим; но
не тут-то
было: надо
было прирасти к
стене, чтоб
не упасть.
Дом оказался кумирней, но идола
не было, а только жертвенник с китайскими надписями
на стенах и столбах да бедная домашняя утварь.
Между прочим, он подарил нашему доктору корень алоэ особой породы, который растет без всякого грунта. Посади его в пустой стакан, в банку, поставь просто
на окно или повесь
на стену и забудь — он
будет расти,
не завянет,
не засохнет. Так он рос и у доктора,
на стене, и года в два обвил ее всю вокруг.
Окон в хижинах
не было, да и
не нужно: оттуда сквозь
стены можно видеть, что делается наруже, зато и снаружи видно все, что делается внутри. А внутри ничего
не делается: малаец лежит
на циновке или ребятишки валяются, как поросята.
Кое-как добрался я до своей каюты, в которой
не был со вчерашнего дня, отворил дверь и
не вошел — все эти термины теряют значение в качку —
был втиснут толчком в каюту и старался удержаться
на ногах, упираясь кулаками в обе противоположные
стены.
Я
не унывал нисколько, отчасти потому, что мне казалось невероятным, чтобы цепи — канаты двух, наконец, трех и даже четырех якорей
не выдержали, а главное — берег близко. Он, а
не рифы,
был для меня «каменной
стеной»,
на которую я бесконечно и возлагал все упование. Это совершенно усыпляло всякий страх и даже подозрение опасности, когда она
была очевидна. И я смотрел
на всю эту «опасную» двухдневную минуту как
на дело, до меня нисколько
не касающееся.
«Что скажешь, Прохор?» — говорит барин небрежно. Но Прохор ничего
не говорит; он еще небрежнее достает со
стены машинку, то
есть счеты, и подает барину, а сам, выставив одну ногу вперед, а руки заложив назад, становится поодаль. «Сколько чего?» — спрашивает барин, готовясь класть
на счетах.
Он скрылся опять, а мы пошли по сводам и галереям монастыря. В галереях везде плохая живопись
на стенах: изображения святых и портреты испанских епископов, живших и умерших в Маниле. В церковных преддвериях видны большие картины какой-то старой живописи. «Откуда эта живопись здесь?» — спросил я, показывая
на картину, изображающую обращение Св. Павла. Ни епископ, ни наш приятель, молодой миссионер,
не знали: они
были только гости здесь.
На одной вилле, за
стеной,
на балконе, я видел прекрасную женскую головку; она глядела
на дорогу, но так гордо, с таким холодным достоинством, что неловко и нескромно
было смотреть
на нее долго. Голубые глаза, льняные волосы: должно
быть, мисс или леди, но никак
не синьора.