Неточные совпадения
Она сказала с ним несколько слов, даже спокойно улыбнулась на его шутку о
выборах, которые он назвал «наш парламент». (Надо
было улыбнуться, чтобы показать, что она поняла шутку.) Но тотчас же она отвернулась к княгине Марье Борисовне и ни разу
не взглянула на него, пока он
не встал прощаясь; тут она посмотрела на него, но, очевидно, только потому, что неучтиво
не смотреть на человека, когда он кланяется.
На шестой день
были назначены губернские
выборы. Залы большие и малые
были полны дворян в разных мундирах. Многие приехали только к этому дню. Давно
не видавшиеся знакомые, кто из Крыма, кто из Петербурга, кто из-за границы, встречались в залах. У губернского стола, под портретом Государя, шли прения.
— Да вот, как вы сказали, огонь блюсти. А то
не дворянское дело. И дворянское дело наше делается
не здесь, на
выборах, а там, в своем углу.
Есть тоже свой сословный инстинкт, что должно или
не должно. Вот мужики тоже, посмотрю на них другой раз: как хороший мужик, так хватает земли нанять сколько может. Какая ни
будь плохая земля, всё пашет. Тоже без расчета. Прямо в убыток.
Перед отъездом Вронского на
выборы, обдумав то, что те сцены, которые повторялись между ними при каждом его отъезде, могут только охладить, а
не привязать его, Анна решилась сделать над собой все возможные усилия, чтобы спокойно переносить разлуку с ним. Но тот холодный, строгий взгляд, которым он посмотрел на нее, когда пришел объявить о своем отъезде, оскорбил ее, и еще он
не уехал, как спокойствие ее уже
было разрушено.
Неведовскому переложили, как и
было рассчитано, и он
был губернским предводителем. Многие
были веселы, многие
были довольны, счастливы, многие в восторге, многие недовольны и несчастливы. Губернский предводитель
был в отчаянии, которого он
не мог скрыть. Когда Неведовский пошел из залы, толпа окружила его и восторженно следовала за ним, так же как она следовала в первый день за губернатором, открывшим
выборы, и так же как она следовала за Снетковым, когда тот
был выбран.
Когда он узнал всё, даже до той подробности, что она только в первую секунду
не могла
не покраснеть, но что потом ей
было так же просто и легко, как с первым встречным, Левин совершенно повеселел и сказал, что он очень рад этому и теперь уже
не поступит так глупо, как на
выборах, а постарается при первой встрече с Вронским
быть как можно дружелюбнее.
Письмо
было от Анны. Еще прежде чем он прочел письмо, он уже знал его содержание. Предполагая, что
выборы кончатся в пять дней, он обещал вернуться в пятницу. Нынче
была суббота, и он знал, что содержанием письма
были упреки в том, что он
не вернулся во-время. Письмо, которое он послал вчера вечером, вероятно,
не дошло еще.
Она знала, что старуху ждут со дня на день, знала, что старуха
будет рада
выбору сына, и ей странно
было, что он, боясь оскорбить мать,
не делает предложения; однако ей так хотелось и самого брака и, более всего, успокоения от своих тревог, что она верила этому.
— Дарья Александровна, — сказал он, — так выбирают платье или
не знаю какую покупку, а
не любовь.
Выбор сделан, и тем лучше… И повторенья
быть не может.
— Нет, без шуток, что ты выберешь, то и хорошо. Я побегал на коньках, и
есть хочется. И
не думай, — прибавил он, заметив на лице Облонского недовольное выражение, — чтоб я
не оценил твоего
выбора. Я с удовольствием
поем хорошо.
Хоры
были полны нарядных дам, перегибавшихся через перила и старавшихся
не проронить ни одного слова из того, что говорилось внизу. Около дам сидели и стояли элегантные адвокаты, учителя гимназии в очках и офицеры. Везде говорилось о
выборах и о том, как измучался предводитель и как хороши
были прения; в одной группе Левин слышал похвалу своему брату. Одна дама говорила адвокату...
И так и
не вызвав ее на откровенное объяснение, он уехал на
выборы. Это
было еще в первый раз с начала их связи, что он расставался с нею,
не объяснившись до конца. С одной стороны, это беспокоило его, с другой стороны, он находил, что это лучше. «Сначала
будет, как теперь, что-то неясное, затаенное, а потом она привыкнет. Во всяком случае я всё могу отдать ей, но
не свою мужскую независимость», думал он.
Прения о Флерове дали новой партии
не только один шар Флерова, но еще и выигрыш времени, так что могли
быть привезены три дворянина, кознями старой партии лишенные возможности участвовать в
выборах. Двух дворян, имевших слабость к вину,
напоили пьяными клевреты Снеткова, а у третьего увезли мундирную одежду.
— Да увезти губернаторскую дочку. Я, признаюсь, ждал этого, ей-богу, ждал! В первый раз, как только увидел вас вместе на бале, ну уж, думаю себе, Чичиков, верно, недаром… Впрочем, напрасно ты сделал такой
выбор, я ничего в ней
не нахожу хорошего. А
есть одна, родственница Бикусова, сестры его дочь, так вот уж девушка! можно сказать: чудо коленкор!
Собакевич отвечал, что Чичиков, по его мнению, человек хороший, а что крестьян он ему продал на
выбор и народ во всех отношениях живой; но что он
не ручается за то, что случится вперед, что если они попримрут во время трудностей переселения в дороге, то
не его вина, и в том властен Бог, а горячек и разных смертоносных болезней
есть на свете немало, и бывают примеры, что вымирают-де целые деревни.
Татьяна с ключницей простилась
За воротами. Через день
Уж утром рано вновь явилась
Она в оставленную сень,
И в молчаливом кабинете,
Забыв на время всё на свете,
Осталась наконец одна,
И долго плакала она.
Потом за книги принялася.
Сперва ей
было не до них,
Но показался
выбор их
Ей странен. Чтенью предалася
Татьяна жадною душой;
И ей открылся мир иной.
Карандышев.
Не обижайте! А меня обижать можно? Да успокойтесь, никакой ссоры
не будет: все
будет очень мирно. Я предложу за вас тост и поблагодарю вас публично за счастие, которое вы делаете мне своим
выбором, за то, что вы отнеслись ко мне
не так, как другие, что вы оценили меня и поверили в искренность моих чувств. Вот и все, вот и вся моя месть!
— Напрасно ж она стыдится. Во-первых, тебе известен мой образ мыслей (Аркадию очень
было приятно произнести эти слова), а во-вторых — захочу ли я хоть на волос стеснять твою жизнь, твои привычки? Притом, я уверен, ты
не мог сделать дурной
выбор; если ты позволил ей жить с тобой под одною кровлей, стало
быть она это заслуживает: во всяком случае, сын отцу
не судья, и в особенности я, и в особенности такому отцу, который, как ты, никогда и ни в чем
не стеснял моей свободы.
Запевали «Дубинушку» двое: один — коренастый, в красной, пропотевшей, изорванной рубахе без пояса, в растоптанных лаптях, с голыми выше локтей руками, точно покрытыми железной ржавчиной. Он
пел высочайшим, резким тенором и, удивительно фокусно подсвистывая среди слов, притопывал ногою, играл всем телом, а железными руками играл на тугой веревке, точно на гуслях, а
пел —
не стесняясь
выбором слов...
— Папашей именует меня, а право на это — потерял, жена от него сбежала, да и
не дочью она мне
была, а племянницей. У меня своих детей
не было: при широком
выборе не нашел женщины, годной для материнства, так что на перекладных ездил… — Затем он неожиданно спросил: — К политической партии какой-нибудь принадлежите?
— Лидии дом
не нравился, она хотела перестраивать его. Я — ничего
не теряю, деньги по закладной получила. Но все-таки надобно Лидию успокоить, ты сходи к ней, — как она там? Я —
была, но
не застала ее, — она с
выборами в Думу возится, в этом своем «Союзе русского народа»… Действуй!
— И тут вы остались верны себе! — возразил он вдруг с радостью, хватаясь за соломинку, — завет предков висит над вами: ваш
выбор пал все-таки на графа! Ха-ха-ха! — судорожно засмеялся он. — А остановили ли бы вы внимание на нем, если б он
был не граф? Делайте, как хотите! — с досадой махнул он рукой. — Ведь… «что мне за дело»? — возразил он ее словами. — Я вижу, что он, этот homme distingue, изящным разговором, полным ума, новизны, какого-то трепета, уже тронул, пошевелил и… и… да, да?
Татьяна Марковна
не совсем
была внимательна к богатой библиотеке, доставшейся Райскому, книги продолжали изводиться в пыли и в прахе старого дома. Из них Марфенька брала изредка кое-какие книги, без всякого
выбора: как, например, Свифта, Павла и Виргинию, или возьмет Шатобриана, потом Расина, потом роман мадам Жанлис, и книги берегла, если
не больше, то наравне с своими цветами и птицами.
— Ах, да, конечно! Разве ее можно
не любить? Я хотел совсем другое сказать: надеетесь ли вы… обдумали ли вы основательно, что сделаете ее счастливой и сами
будете счастливы с ней. Конечно, всякий брак — лотерея, но иногда полезно воздержаться от риска… Я верю вам, то
есть хочу верить, и простите отцу…
не могу! Это выше моих сил… Вы говорили с доктором? Да, да. Он одобряет
выбор Зоси, потому что любит вас. Я тоже люблю доктора…
— Опять глупое слово… Извини за резкое выражение. По-моему, в таком деле и
выбора никакого
не может
быть, а ты… Нет, у меня решительно
не так устроена голова, чтобы понимать эту погоню за двумя зайцами.
Вместо твердого древнего закона — свободным сердцем должен
был человек решать впредь сам, что добро и что зло, имея лишь в руководстве твой образ пред собою, — но неужели ты
не подумал, что он отвергнет же наконец и оспорит даже и твой образ и твою правду, если его угнетут таким страшным бременем, как свобода
выбора?
Наконец мы, однако, сошлись с ним на двадцати рублях. Он отправился за лошадьми и чрез час привел их целых пять на
выбор. Лошади оказались порядочные, хотя гривы и хвосты у них
были спутанные и животы — большие, растянутые, как барабан. С Филофеем пришло двое его братьев, нисколько на него
не похожих. Маленькие, черноглазые, востроносые, они, точно, производили впечатление ребят «шустрых», говорили много и скоро — «лопотали», как выразился Ермолай, но старшому покорялись.
— Люди, говорящие разные пустяки, могут говорить о нем, как им угодно; люди, имеющие правильный взгляд на жизнь, скажут, что вы поступили так, как следовало вам поступить; если вы так сделали, значит, такова
была ваша личность, что нельзя вам
было поступить иначе при таких обстоятельствах, они скажут, что вы поступили по необходимости вещей, что, собственно говоря, вам и
не было другого
выбора.
Эти три девушки нашли еще трех или четырех, выбрали их с тою осмотрительностью, о которой просила Вера Павловна; в этих условиях
выбора тоже
не было ничего возбуждающего подозрение, то
есть ничего особенного: молодая и скромная женщина желает, чтобы работницы в мастерской
были девушки прямодушного, доброго характера, рассудительные, уживчивые, что же тут особенного?
Надобно
было ограничиться советниками, председателями (но с половиной он
был в ссоре, то
есть не благоволил к ним, редкими проезжими, богатыми купцами, откупщиками и странностями, нечто вроде capacités, [правомочий (фр.).] которые хотели ввести при Людовике-Филиппе в
выборы.
Выбор Киреевского
был необыкновенно удачен
не только со стороны ума и талантов, но и с финансовой стороны.
Действительно, он сказал правду: комната
была не только
не очень хороша, но прескверная.
Выбора не было; я отворил окно и сошел на минуту в залу. Там все еще
пили, кричали, играли в карты и домино какие-то французы. Немец колоссального роста, которого я видал, подошел ко мне и спросил, имею ли я время с ним поговорить наедине, что ему нужно мне сообщить что-то особенно важное.
Жаль, что Сибирь так скверно управляется.
Выбор генерал-губернаторов особенно несчастен.
Не знаю, каков Муравьев; он известен умом и способностями; остальные
были никуда
не годны. Сибирь имеет большую будущность — на нее смотрят только как на подвал, в котором много золота, много меху и другого добра, но который холоден, занесен снегом, беден средствами жизни,
не изрезан дорогами,
не населен. Это неверно.
О
выборе не может
быть и речи; обуздать мысль труднее, чем всякую страсть, она влечет невольно; кто может ее затормозить чувством, мечтой, страхом последствий, тот и затормозит ее, но
не все могут. У кого мысль берет верх, у того вопрос
не о прилагаемости,
не о том — легче или тяжеле
будет, тот ищет истины и неумолимо, нелицеприятно проводит начала, как сен-симонисты некогда, как Прудон до сих пор.
Еще когда он посещал университет, умерла у него старуха бабушка, оставив любимцу внуку в наших местах небольшое, но устроенное имение, душ около двухсот. Там он, окончивши курс, и приютился, отказавшись в пользу сестер от своей части в имении отца и матери. Приехавши, сделал соседям визиты, заявляя, что ни в казне, ни по
выборам служить
не намерен, соперником ни для кого
не явится, а
будет жить в своем Веригине вольным казаком.
Матушка исподлобья взглядывала, наклонившись над тарелкой и выжидая, что
будет. Постылый в большинстве случаев, чувствуя устремленный на него ее пристальный взгляд и сознавая, что предоставление свободы в
выборе куска
есть не что иное, как игра в кошку и мышку, самоотверженно брал самый дурной кусок.
К счастью, бабушкин
выбор был хорош, и староста, действительно, оказался честным человеком. Так что при молодом барине хозяйство пошло тем же порядком, как и при старухе бабушке. Доходов получалось с имения немного, но для одинокого человека, который особенных требований
не предъявлял, вполне достаточно. Валентин Осипыч нашел даже возможным отделять частичку из этих доходов, чтобы зимой погостить месяц или два в Москве и отдохнуть от назойливой сутолоки родного захолустья.
Я помню, однажды отец получил от предводителя письмо с приглашением на
выборы, и на конверте
было написано: «его превосходительству» (отец в молодости служил в Петербурге и дослужился до коллежского советника, но многие из его бывших товарищей пошли далеко и занимали видные места). Догадкам и удивлению конца
не было. Отец с неделю носил конверт в кармане и всем показывал.
Равнодушие к общественному делу
было всеобщее; на
выборы ездили очень немногие, потому что это требовало расходов, а у наших помещиков лишних денег
не было.
Я уже сказал выше, что наше семейство почти совсем
не виделось с Ахлопиными. Но однажды, когда я приехал в Малиновец на каникулы из Москвы, где я только что начал ученье, матушка вспомнила, что 28-го июня предстоят именины Раисы Порфирьевны. Самой ехать в Р. ей
было недосужно, поэтому она решилась послать кого-нибудь из детей. К счастью,
выбор пал на меня.
Приехал он в уездный город (устроенной усадьбы у него в имении
не было) месяца за два до
выборов, нанял просторный дом, убрал его коврами и объявил открытый стол для господ дворян.
Свобода
есть моя независимость и определяемость моей личности изнутри, и свобода
есть моя творческая сила,
не выбор между поставленным передо мной добром и злом, а мое созидание добра и зла.
Помещение дорогое, расходы огромные, но число членов росло
не по дням, а по часам. Для поступления в действительные члены явился новый термин: «общественный деятель». Это
было очень почтенно и модно и даже иногда заменяло все. В баллотировочной таблице стояло: «…такой-то, общественный деятель», — и
выборы обеспечены. В члены-соревнователи выбирали совсем просто, без всякого стажа.
Теперь
выбора не было. Старшим приходилось поневоле идти к законоучителю… Затем случилось, что тотчас после первого дня исповеди виновники шалости
были раскрыты. Священник наложил на них эпитимью и лишил причастия, но еще до начала службы три ученика
были водворены в карцер. Им грозило исключение…
Это, конечно,
было совершенно верно, но
не имело никакого практического смысла. Мой отец, как и другие чиновники, должен
был учить детей там, где служил. Выходило, что
выбор дальнейшего образования предопределялся
не «умственными склонностями» детей, а случайностями служебных переводов наших отцов.
Первая книга, которую я начал читать по складам, а дочитал до конца уже довольно бегло,
был роман польского писателя Коржениовского — произведение талантливое и написанное в хорошем литературном тоне. Никто после этого
не руководил
выбором моего чтения, и одно время оно приняло пестрый, случайный, можно даже сказать, авантюристский характер.
Поэтому дело спасения
не было делом насилия над человеком: человеку предоставлена свобода
выбора, от него ждут подвига веры, подвига вольного отречения от разума этого мира и от смертоносных сил этого мира во имя разума большого и сил благодатных и спасающих.
Процесс истории
не есть прогрессирующее возвращение человечества к Богу по прямой линии, которое должно закончиться совершенством этого мира: процесс истории двойствен; он
есть подготовление к концу, в котором должно
быть восстановлено творение в своей идее, в своем смысле, освобождено и очищено человечество и мир для последнего
выбора между добром и злом.
Она вспомнила долгие взгляды Максима. Так вот что значили эти молчаливые взгляды! Он лучше ее самой знал ее настроение, он угадал, что в ее сердце возможна еще борьба и
выбор, что она в себе
не уверена… Но нет, — он ошибается. Она знает свой первый шаг, а там она посмотрит, что можно
будет взять у жизни еще…
Сравните то и другое:
выбор наш
не будет затруднителен.