Грановский и мы еще кой-как с ними ладили, не уступая начал; мы не делали из нашего разномыслия личного вопроса. Белинский, страстный в своей нетерпимости, шел дальше и горько упрекал нас. «Я жид по натуре, — писал он мне из Петербурга, — и с филистимлянами за одним столом есть не могу… Грановский хочет знать, читал ли я его статью в „Москвитянине“? Нет, и не буду читать; скажи ему, что я не люблю ни видеться с друзьями в
неприличных местах, ни назначать им там свидания».
—
Неприличное место выбрали, господа, для диспута, — говорили несколько лифляндских офицеров и дворян, благоразумнее других. — Не худо заметить, что мы, провозглашая о правах, нарушили священные права гостеприимства и потеряли всякое уважение к прекрасному полу; не худо также вспомнить, что мы одного государя подданные, одной матери дети.
Неточные совпадения
Подойдя к
месту шума, Марья Павловна и Катюша увидали следующее: офицер, плотный человек с большими белокурыми усами, хмурясь, потирал левою рукой ладонь правой, которую он зашиб о лицо арестанта, и не переставая произносил
неприличные, грубые ругательства. Перед ним, отирая одной рукой разбитое в кровь лицо, а другой держа обмотанную платком пронзительно визжавшую девчонку, стоял в коротком халате и еще более коротких штанах длинный, худой арестант с бритой половиной головы.
Русская барская литература относилась всегда к дьячку с самым обидным презрением, как к чему-то до последней степени
неприличному, жалкому и ненужному, чему не должно быть
места на земном шаре.
Сей же самый неблагопристойный и
неприличный дворянин посягнул притом на мою родовую, полученную мною после родителя моего, состоявшего в духовном звании, блаженной памяти Ивана, Онисиева сына, Перерепенка, собственность, тем, что, в противность всяким законам, перенес совершенно насупротив моего крыльца гусиный хлев, что делалось не с иным каким намерением, как чтоб усугубить нанесенную мне обиду, ибо оный хлев стоял до сего в изрядном
месте и довольно еще был крепок.
Господин Голядкин вздрогнул и покраснел: как-то нечаянно опустил он глаза в землю и увидел, что был в таком
неприличном костюме, в котором и у себя дома ему быть нельзя, не только в общественном
месте.
Он впервые поднял свои темные, почти без блеска, большие и мрачные глаза и внимательно, как диковинку в музее, с ног до головы осмотрел Меня и Топпи. Это был наглый и
неприличный взгляд, и Я поднялся с
места.
— Нет, это не то… Везде, в другом
месте, я буду с тобой, если ты пожелаешь… Здесь же мне нечего делать, да и оставаться я здесь не в силах, это противно моим жизненным принципам… Я нахожу
неприличным доводить дружбу до соучастия… Я не знаю закона, который бы делал измену обязательной…
Так добродетельно, что добродетельнее и придумать нельзя! Если бы мы в наших платьях начали принимать классические позы (Капочка мне объяснила, что так называется, когда они на одном
месте выламывают себе руки и ноги), то вышло бы в мильон раз
неприличнее. А тут все прикрыто… кроме, разумеется, ног.
Исправляющий должность псаломщика Земляницын, за нетрезвость, неисправность,
неприличное поведение себя в храме, «как и прежде сего неоднократно судимый за предосудительные поступки», отрешен от
места с предоставлением права приискивать себе другое (!).
Но продолжаем наши сухие выписки: иеродиакон Кирилловского монастыря Савватий, за нетрезвость и бесчинство, произведенное в церкви во время богослужения, — запрещен до раскаяния и послан в другой монастырь. Дьячок Литовский, за нетрезвость, в каковой иногда присутствовал при богослужении, — в монастырь и на прежнее
место. Псаломщик Бальзаминов, за крайнюю нетрезвость и
неприличное ведение себя в храме, «сопровождавшееся прекращением богослужения», — в монастырь и на другое
место (1876 год).