Неточные совпадения
Над городом низко
опустилось и застыло оловянное
небо, ветер хлопотливо причесывал крыши домов, дымя снегом, бросаясь под ноги людей.
Нужно ли вам поэзии, ярких особенностей природы — не ходите за ними под тропики: рисуйте
небо везде, где его увидите, рисуйте с торцовой мостовой Невского проспекта, когда солнце, излив огонь и блеск на крыши домов, протечет чрез Аничков и Полицейский мосты, медленно
опустится за Чекуши; когда
небо как будто задумается ночью, побледнеет на минуту и вдруг вспыхнет опять, как задумывается и человек, ища мысли: по лицу на мгновенье разольется туман, и потом внезапно озарится оно отысканной мыслью.
Солнце
опустилось; я взглянул на
небо и вспомнил отчасти тропики: та же бледно-зеленая чаша, с золотым отливом над головой, но не было живописного узора облаков, млеющих в страстной тишине воздуха; только кое-где, дрожа, искрились белые звезды.
Издали они казались идущими высоко по
небу, но по мере приближения к Сихотэ-Алиню как будто
опускались к земле.
Чуть брезжилось; звезды погасли одна за другой; побледневший месяц медленно двигался навстречу легким воздушным облачкам. На другой стороне
неба занималась заря. Утро было холодное. В термометре ртуть
опустилась до — 39°С. Кругом царила торжественная тишина; ни единая былинка не шевелилась. Темный лес стоял стеной и, казалось, прислушивался, как трещат от мороза деревья. Словно щелканье бича, звуки эти звонко разносились в застывшем утреннем воздухе.
Посеребренная луна склонилась к западу. С восточной стороны на
небе появились новые созвездия. Находящаяся в воздухе влага
опустилась на землю и тонким серебристым инеем покрыла все предметы. Это были верные признаки приближения рассвета.
Он выставил свое свежее личико из-под рогожи, оперся на кулачок и медленно поднял кверху свои большие тихие глаза. Глаза всех мальчиков поднялись к
небу и не скоро
опустились.
Вереницы их то подымались кверху, то
опускались вниз, и все разом, ближние и дальние, проектировались на фоне
неба, в особенности внизу, около горизонта, который вследствие этого казался как бы затянутым паутиной.
Вечерами над заводом колебалось мутно-красное зарево, освещая концы труб, и было похоже, что трубы не от земли к
небу поднялись, а
опускаются к земле из этого дымного облака, —
опускаются, дышат красным и воют, гудят.
Бывало — зайдет солнце, прольются в
небесах огненные реки и — сгорят, ниспадет на бархатную зелень сада золотисто-красный пепел, потом всё вокруг ощутимо темнеет, ширится, пухнет, облитое теплым сумраком,
опускаются сытые солнцем листья, гнутся травы к земле, всё становится мягче, пышнее, тихонько дышит разными запахами, ласковыми, как музыка, — и музыка плывет издали, с поля: играют зорю в лагерях.
Однажды в ясную солнечную погоду я видел, как с моря надвигалась стена тумана совершенно белого, молочного цвета; походило на то, как будто с
неба на землю
опустился белый занавес.
Знамя показалось высоко над штыками, на фоне густо-синего октябрьского
неба. Золотой орел на вершине древка точно плыл в воздухе, слегка подымаясь и
опускаясь в такт шагам невидимого знаменщика.
Белый кречет чертил в
небе широкие круги, подымался на высоту невидимую и подобно молнии стремился на добычу; но вместо того чтоб
опускаться за нею на землю, Адраган после каждой новой победы опять взмывал кверху и улетал далеко.
Голоса то сходились, то расходились, то текли ровным током, как река широкая, то бурными волнами вздымались и
опускались, и наконец, взлетев высоко, высоко, царили в
небесах, как орлы с распростертыми крыльями.
Возвращаясь вечером с ярмарки, я останавливался на горе, у стены кремля, и смотрел, как за Волгой
опускается солнце, текут в
небесах огненные реки, багровеет и синеет земная, любимая река. Иногда в такие минуты вся земля казалась огромной арестантской баржей; она похожа на свинью, и ее лениво тащит куда-то невидимый пароход.
Зелёные волны линяли, быстро выцветая,
небо уплывало вверх, а тело, становясь тяжёлым, оседало,
опускалось, руки безболезненно отстали от плеч и упали, точно вывихнутые.
В голове Кожемякина бестолково, как мошки в луче солнца, кружились мелкие серые мысли, в
небе неустанно и деловито двигались на юг странные фигуры облаков, напоминая то копну сена, охваченную синим дымом, или серебристую кучу пеньки, то огромную бородатую голову без глаз с открытым ртом и острыми ушами, стаю серых собак, вырванное с корнем дерево или изорванную шубу с длинными рукавами — один из них
опустился к земле, а другой, вытянувшись по ветру, дымит голубым дымом, как печная труба в морозный день.
Между тем ночь уже совсем
опустилась над станицей. Яркие звезды высыпали на темном
небе. По улицам было темно и пусто. Назарка остался с казачками на завалинке, и слышался их хохот, а Лукашка, отойдя тихим шагом от девок, как кошка пригнулся и вдруг неслышно побежал, придерживая мотавшийся кинжал, не домой, а по направлению к дому хорунжего. Пробежав две улицы и завернув в переулок, он подобрал черкеску и сел наземь в тени забора. «Ишь, хорунжиха! — думал он про Марьяну: — и не пошутит, чорт! Дай срок».
И холодный покров тишины,
опускаясь с
небес, обнимает и ночью и днем — одинокий цветок — эдельвейс».
Время от времени, когда, по резкому звону сигнального молотка,
опускался вниз колпак доменной печи, из ее устья с ревом, подобным отдаленному грому, вырывалась к самому
небу целая буря пламени и копоти.
Свод
неба как будто
опустился, прилег в раздумье над молчаливой землей.
Егорушка лежал на спине и, заложив руки под голову, глядел вверх на
небо. Он видел, как зажглась вечерняя заря, как потом она угасала; ангелы-хранители, застилая горизонт своими золотыми крыльями, располагались на ночлег; день прошел благополучно, наступила тихая, благополучная ночь, и они могли спокойно сидеть у себя дома на
небе… Видел Егорушка, как мало-помалу темнело
небо и
опускалась на землю мгла, как засветились одна за другой звезды.
И стало видно, что в двух шагах от его колес, поперек рельс, лежит, сняв фуражку с седой головы, вагоновожатый, с лицом солдата, он лежит вверх грудью, и усы его грозно торчат в
небо. Рядом с ним бросился на землю еще маленький, ловкий, как обезьянка, юноша, вслед за ним, не торопясь,
опускаются на землю еще и еще люди…
Безногая жена Перфишки тоже вылезла на двор и, закутавшись в какие-то лохмотья, сидела на своём месте у входа в подвал. Руки её неподвижно лежали на коленях; она, подняв голову, смотрела чёрными глазами на
небо. Губы её были плотно сжаты, уголки их
опустились. Илья тоже стал смотреть то в глаза женщины, то в глубину
неба, и ему подумалось, что, может быть, Перфишкина жена видит бога и молча просит его о чём-то.
Вечерняя заря тихо гасла. Казалось, там, на западе,
опускается в землю огромный пурпурный занавес, открывая бездонную глубь
неба и веселый блеск звезд, играющих в нем. Вдали, в темной массе города, невидимая рука сеяла огни, а здесь в молчаливом покое стоял лес, черной стеной вздымаясь до
неба… Луна еще не взошла, над полем лежал теплый сумрак…
Внизу, рядом с курятником, на двух ящиках лежал покрытый рваной солдатской шинелью Кавказский и полуоткрытым тусклым взором смотрел на
небо; он еще более похудел, лицо почернело совершенно, осунулось, нос как-то вытянулся, и длинные поседевшие усы еще более
опустились вниз, на давно небритую бороду.
Князь толкнулся было в дверь, но она не уступила его усилиям. Прошло несколько страшных, мучительных мгновений… Князь стоял, уткнувшись головою в дверь, у него все помутилось в голове и в глазах; только вдруг он затрепетал всем телом: ему послышался ясно плач ребенка… Князь
опустился на стоявшее около него кресло; слезы, неведомо для него самого, потекли у него по щекам. «Боже, благодарю тебя!» — произнес он, вскидывая глаза к
небу.
Савоська не обращал никакого внимания на эту болтовню и время от времени тревожно поглядывал кверху, на серое
небо, которое будто ниже и ниже
опускалось над рекой.
Молодая женщина, скинув обувь, измокшую от росы, обтирала концом большого платка розовую, маленькую ножку, едва разрисованную лиловыми тонкими жилками, украшенную нежными прозрачными ноготками; она по временам поднимала голову, отряхнув волосы, ниспадающие на лицо, и улыбалась своему спутнику, который, облокотясь на руку, кидал рассеянные взгляды, то на нее, то на
небо, то в чащу леса; по временам он наморщивал брови, когда мрачная мысль прокрадывалась в уме его, по временам неожиданная влажность покрывала его голубые глаза, и если в это время они встречали радужную улыбку подруги, то быстро
опускались, как будто бы пораженные ярким лучом солнца.
Вечерело. Свинцовое, мокрое
небо, темнея,
опускалось над рекою. Грузчики ворчали и ругались, проклиная дождь, ветер, жизнь, лениво ползали по палубе, пытаясь спрятаться от холода и сырости. Мне казалось, что эти полусонные люди не способны к работе, не спасут погибающий груз.
Под луговым берегом плавает огонек, от него, по воде, простирается острый красный луч — это рыбак лучит рыбу, а можно думать, что на реку
опустилась с
неба одна из его бесприютных звезд и носится над водою огненным цветком.
И вот на этакую умилительную красоту — гурлы! гурлы! — вдруг с
небес чистых стайка красных птичек
опустится, цви! цви! цви!
Отовсюду сильнее запахло цветами, обильная роса облила траву, соловей защелкал недалеко в кусте сирени и затих, услыхав наши голоса; звездное
небо как будто
опустилось над нами.
Уже орлы наши парили под
небесами Востока; уже крылатая молва несла в страны Великого Могола имя Российской Монархини; уже воинство наше, то подымаясь к облакам на хребте гор туманных, то
опускаясь в глубокие долины, дошло до славных врат Каспийских; уже стена Кавказская, памятник величия древних Монархов Персии, расступилась перед оным; уже смелый вождь его приял сребряные ключи Дербента из рук старца, который в юности своей вручал их Петру Великому, и сей град, основанный, по восточному преданию, Александром Македонским, осенился знаменами Екатерины… когда всемогущая Судьба пресекла дни Монархини и течение побед Ее.
Гости князю поклонились,
Вышли вон и в путь пустились.
К морю князь — а лебедь там
Уж гуляет по волнам.
Молит князь: душа-де просит,
Так и тянет и уносит…
Вот опять она его
Вмиг обрызгала всего:
В муху князь оборотился,
Полетел и
опустилсяМежду моря и
небесНа корабль — и в щель залез.
Вдруг огромная рука всадника поднялась в мглистом
небе и
опустилась. Пеший человек закрыл голову рукой, и острый свист нагайки прорезал воздух…
Но когда, наконец, эта дверь отворилась и вошёл Григорий, она не вздрогнула и не встала, ибо почувствовала себя так, точно осенние тучи с
неба вдруг
опустились на неё всей своей тяжестью.
Солнце
опускалось в море. На
небе тихо гасла багряная заря. Из безмолвной дали несся теплый ветер в мокрое от слез лицо мужика. Погруженный в думы раскаяния, он сидел до поры, пока не уснул.
Василий воткнул в песок три багра, соединил их верхние концы, набросил на них рогожу и, так устроив тень, лег в ней, закинув руки за голову, глядя на
небо. Когда Мальва
опустилась на песок рядом с ним, он повернул к ней свое лицо, и на нем она увидела обиду и недовольство.
Едкое чувство охватило мужика. Он крепко потер себе грудь, оглянулся вокруг себя и глубоко вздохнул. Голова его низко
опустилась и спина согнулась, точно тяжесть легла на нее. Горло сжималось от приступов удушья. Василий откашлялся, перекрестился, глядя на
небо. Тяжелая дума обуяла его.
Сели, смотрим — деревенька наша как парчой и золотом на серой земле вышита.
Опускается за рекой могучее светило дня, жарко горят перекрытые новой соломой крыши изб, красными огнями сверкают стёкла окон, расцветилась, разыгралась земля всеми красками осеннего наряда, и ласково-сине над нею бархатное
небо. Тихо и свежо. Выступают из леса вечерние тени, косо и бесшумно ложатся на нас и на звонкую землю — сдвинулись мы потеснее, для тепла.
Сидя рядом с Кузиным, я слушаю краем уха этот разговор и с великим миром в душе любуюсь — солнце
опустилось за Майданский лес, из кустов по увалам встаёт ночной сумрак, но вершины деревьев ещё облиты красными лучами. Уставшая за лето земля дремлет, готовая уснуть белым сном зимы. И всё ниже
опускается над нею синий полог
неба, чисто вымытый осенними дождями.
Солнечный жар и блеск уже сменились прохладой ночи и неярким светом молодого месяца, который, образовывая около себя бледный светящийся полукруг на темной синеве звездного
неба, начинал
опускаться; в окнах домов и щелях ставень землянок засветились огни. Стройные раины садов, видневшиеся на горизонте из-за выбеленных, освещаемых луною землянок с камышевыми крышами, казались еще выше и чернее.
Взглянув кверху, можно было заметить, что выяснившееся
небо начинало светлеть на востоке, и стожары
опускаться к горизонту; но в ущелье, по которому мы шли, было сыро и мрачно.
Приближался вечер, и в воздухе стояла та особенная, тяжёлая духота, которая предвещает грозу. Солнце уже было низко, и вершины тополей зарделись лёгким румянцем. Но от вечерних теней, окутавших их ветви, они, высокие и неподвижные, стали гуще, выше…
Небо над ними тоже темнело, делалось бархатным и точно
опускалось ниже к земле. Где-то далеко говорили люди и где-то ещё дальше, но в другой стороне — пели. Эти звуки, тихие, но густые, казалось, тоже были пропитаны духотой.
На нём вырисовывались три стройные фигуры далёких тополей; казалось, что они то уменьшаются, то становятся выше, а
небо и пшеница, накрытая им, колеблются, поднимаясь и
опускаясь.
Не ответила Аркадия, промолчала и мать Никанора, слова не сказали и Дементий с работниками… Только пристальней прежнего стали они поглядывать на закрой
неба [Закрой
неба — нижний край видимого горизонта.], не увидят ли где хоть тоненькую струйку дыма… Нет, нигде не видно… А в воздухе тишь невозмутимая: пух вылетел из перины, когда грохнули ее белицы в повозку, и пушинки не летят в сторону, а тихо, плавно
опускаются книзу. И по ветру нельзя опознать, откуда и куда несется пожар.
Не алая заря по
небу разгорается, не тихая роса на сыру-землю
опускается — горит, пылает лицо белое, молодецкое, сверкает на очах слеза незваная.
Удар сокола с такой высоты, что едва можно разглядеть его, как темное пятнышко, стоящее в
небе, бывает иногда очень косвенный (диагональный), и сокол может свалиться с добычей даже за полверсты и более, и потому надобно скакать туда, чтоб немедленно отыскать его, пока он не успел наесться и сделаться негодным к продолжению охоты; при травле же гусей поспешность еще необходимее: когда сокол вышибет одного гуся из стаи — иногда повторенным ударом, если первый окажется недостаточным, — и
опустится на него или свалится с ним на землю, то вся стая гусей бросится на помощь погибающему товарищу, и если охотник не подоспеет, то гуси своими крыльями и носами не только изуродуют сокола, но даже забьют до смерти.
Муж был в сильном волнении и казался совершенно растерян. Он направился было к старушке; но, не дойдя несколько шагов, повернулся, прошел по комнате и подошел к священнику. Священник посмотрел на него, поднял брови к
небу и вздохнул. Густая с проседью бородка тоже поднялась кверху и
опустилась.