Неточные совпадения
Супруги согласились во всем, всё было забыто, и когда, в конце объяснения,
фон Лембке все-таки стал
на колени, с ужасом вспоминая о главном заключительном эпизоде запрошлой
ночи, то прелестная ручка, а за нею и уста супруги заградили пламенные излияния покаянных речей рыцарски деликатного, но ослабленного умилением человека.
Подозрительные фигуры, похожие
на монахов,
на светлом
фоне ночи кажутся чернее и смотрят угрюмее.
Дуло пистолета, направленное прямо в лицо, выражение ненависти и презрения в позе и во всей фигуре
фон Корена, и это убийство, которое сейчас совершит порядочный человек среди бела дня в присутствии порядочных людей, и эта тишина, и неизвестная сила, заставляющая Лаевского стоять, а не бежать, — как все это таинственно, и непонятно, и страшно! Время, пока
фон Корен прицеливался, показалось Лаевскому длиннее
ночи. Он умоляюще взглянул
на секундантов; они не шевелились и были бледны.
— Будто бы? — холодно спросил
фон Корен, выбрав себе самый большой камень около воды и стараясь взобраться
на него и сесть. — Будто бы? — повторил он, глядя в упор
на Лаевского. — А Ромео и Джульетта? А, например, Украинская
ночь Пушкина? Природа должна прийти и в ножки поклониться.
Голова его отделялась
на светлевшем
фоне ночи.
Мелькнуло еще два-три огонька разрозненных избенок. Кое-где
на фоне черного леса клубился в сыром воздухе дымок, и искры вылетали и гасли, точно таяли во мраке. Наконец последнее жилье осталось сзади. Вокруг была лишь черная тайга да темная
ночь.
Морской берег
ночью! Темные силуэты скал слабо проектируются
на фоне звездного неба. Прибрежные утесы, деревья
на них, большие камни около самой воды — все приняло одну неопределенную темную окраску. Вода черная, как смоль, кажется глубокой бездной. Горизонт исчез — в нескольких шагах от лодки море сливается с небом. Звезды разом отражаются в воде, колеблются, уходят вглубь и как будто снова всплывают
на поверхность. В воздухе вспыхивают едва уловимые зарницы. При такой обстановке все кажется таинственным.
Около тропы лежала большая плоская базальтовая глыба. Я сел
на нее и стал любоваться природой.
Ночь была так великолепна, что я хотел запечатлеть ее в своей памяти
на всю жизнь.
На фоне неба, озаренного мягким сияньем луны, отчетливо выделялся каждый древесный сучок, каждая веточка и былинка.
Разбудили меня лай Азорки и громкие голоса.
Фон Штенберг, в одном нижнем белье, босой и с всклоченными волосами, стоял
на пороге двери и с кем-то громко разговаривал. Светало… Хмурый, синий рассвет гляделся в дверь, в окна и в щели барака и слабо освещал мою кровать, стол с бумагами и Ананьева. Растянувшись
на полу
на бурке, выпятив свою мясистую, волосатую грудь и с кожаной подушкой под головой, инженер спал и храпел так громко, что я от души пожалел студента, которому приходится спать с ним каждую
ночь.
A
ночь уже шла
на убыль… Прояснялись заметно далекие небеса. Блеклыми, неяркими стали теперь пятна костров
на просветлевшем
фоне. Забрезжило утро.
На сером
фоне мелькают картина за картиной. Вот видит Нелли, как она в холодную зимнюю
ночь стучится к уездному врачу Степану Лукичу. За воротами лениво и хрипло лает старый пес. В докторских окнах потемки. Кругом тишина.
Овцы спали.
На сером
фоне зари, начинавшей уже покрывать восточную часть неба, там и сям видны были силуэты не спавших овец; они стояли и, опустив головы, о чем-то думали. Их мысли, длительные, тягучие, вызываемые представлениями только о широкой степи и небе, о днях и
ночах, вероятно, поражали и угнетали их самих до бесчувствия, и они, стоя теперь как вкопанные, не замечали ни присутствия чужого человека, ни беспокойства собак.
По странной иронии судьбы в
ночь, следовавшую за днем похорон баронессы
фон Армфельдт и за вечером, когда Вера Степановна, прочитав предсмертное письмо Тамары Викентьевны, выразила непременное желание исполнить ее волю и взять к себе
на воспитание незаконную дочь баронессы, единственный ее сын умер.