Неточные совпадения
На это отвечу: цель издания законов двоякая: одни издаются для вящего народов и
стран устроения, другие — для того, чтобы законодатели не коснели в праздности…"
Ему казалось, что при нормальном развитии богатства в государстве все эти явления наступают, только когда
на земледелие положен уже значительный труд, когда оно стало в правильные, по крайней мере, в определенные условия; что богатство
страны должно расти равномерно и в особенности так, чтобы другие отрасли богатства не опережали земледелия; что сообразно с известным состоянием земледелия должны быть соответствующие ему и пути сообщения, и что при нашем неправильном пользовании землей железные дороги, вызванные не экономическою, но политическою необходимостью, были преждевременны и, вместо содействия земледелию, которого ожидали от них, опередив земледелие и вызвав развитие промышленности и кредита, остановили его, и что потому, так же как одностороннее и преждевременное развитие органа в животном помешало бы его общему развитию, так для общего развития богатства в России кредит, пути сообщения, усиление фабричной деятельности, несомненно необходимые в Европе, где они своевременны, у нас только сделали вред, отстранив главный очередной вопрос устройства земледелия.
— Что для меня Россия? — отвечал ее кавалер, —
страна, где тысячи людей, потому что они богаче меня, будут смотреть
на меня с презрением, тогда как здесь — здесь эта толстая шинель не помешала моему знакомству с вами…
Никак бы нельзя было сказать, какая
страна положила
на нее свой отпечаток, потому что подобного профиля и очертанья лица трудно было где-нибудь отыскать, разве только
на античных камеях.
Онегин был готов со мною
Увидеть чуждые
страны;
Но скоро были мы судьбою
На долгий срок разведены.
Отец его тогда скончался.
Перед Онегиным собрался
Заимодавцев жадный полк.
У каждого свой ум и толк:
Евгений, тяжбы ненавидя,
Довольный жребием своим,
Наследство предоставил им,
Большой потери в том не видя
Иль предузнав издалека
Кончину дяди старика.
Бросив лопату, он сел к низкому хворостяному забору и посадил девочку
на колени. Страшно усталая, она пыталась еще прибавить кое-какие подробности, но жара, волнение и слабость клонили ее в сон. Глаза ее слипались, голова опустилась
на твердое отцовское плечо, мгновение — и она унеслась бы в
страну сновидений, как вдруг, обеспокоенная внезапным сомнением, Ассоль села прямо, с закрытыми глазами и, упираясь кулачками в жилет Лонгрена, громко сказала...
Опасность, риск, власть природы, свет далекой
страны, чудесная неизвестность, мелькающая любовь, цветущая свиданием и разлукой; увлекательное кипение встреч, лиц, событий; безмерное разнообразие жизни, между тем как высоко в небе то Южный Крест, то Медведица, и все материки — в зорких глазах, хотя твоя каюта полна непокидающей родины с ее книгами, картинами, письмами и сухими цветами, обвитыми шелковистым локоном в замшевой ладанке
на твердой груди.
Он посадит тебя в лодку, привезет
на корабль, и ты уедешь навсегда в блистательную
страну, где всходит солнце и где звезды спустятся с неба, чтобы поздравить тебя с приездом.
— Французы, вероятно, думают, что мы женаты и поссорились, — сказала Марина брезгливо, фруктовым ножом расшвыривая франки сдачи по тарелке; не взяв ни одного из них, она не кивнула головой
на тихое «Мерси, мадам!» и низкий поклон гарсона. — Я не в ладу, не в ладу сама с собой, — продолжала она, взяв Клима под руку и выходя из ресторана. — Но, знаешь, перепрыгнуть вот так, сразу, из
страны, где вешают, в
страну, откуда вешателям дают деньги и где пляшут…
— Мы — последний резерв
страны, — сказал он, и ему не возражали. Все эти люди желали встать над действительностью, почти все они были беспартийны, ибо опасались, что дисциплина партии и программы может пагубно отразиться
на своеобразии их личной «духовной конституции».
Он все топтался
на одном месте, говорил о француженках, которые отказываются родить детей, о Zweikindersystem в Германии, о неомальтузианстве среди немецких социал-демократов; все это он считал признаком, что в
странах высокой технической культуры инстинкт материнства исчезает.
— А тебе, Лида, бросить бы школу. Ведь все равно ты не учишься. Лучше иди
на курсы. Нам необходимы не актеры, а образованные люди. Ты видишь, в какой дикой
стране мы живем.
—
На природу все жалуются, и музыка об этом, — сказала Дуняша, вздохнув, но тотчас же усмехнулась. — Впрочем, мужчины любят петь: «Там за далью непогоды есть блаженная
страна…»
Ему нравилось, что эти люди построили жилища свои кто где мог или хотел и поэтому каждая усадьба как будто монумент, возведенный ее хозяином самому себе. Царила в
стране Юмала и Укко серьезная тишина, — ее особенно утверждало меланхолическое позвякивание бубенчиков
на шеях коров; но это не была тишина пустоты и усталости русских полей, она казалась тишиной спокойной уверенности коренастого, молчаливого народа в своем праве жить так, как он живет.
— Я тоже видел это, около Томска. Это, Самгин, — замечательно! Как ураган: с громом, с дымом, с воем влетел
на станцию поезд, и все вагоны сразу стошнило солдатами. Солдаты — в судорогах, как отравленные, и — сразу: зарычала, застонала матерщина, задребезжали стекла, все затрещало, заскрипело, — совершенно как в неприятельскую
страну ворвались!
Слева от Самгина сидел Корнев. Он в первую же ночь после ареста простучал Климу, что арестовано четверо эсдеков и одиннадцать эсеров, а затем, почти каждую ночь после поверки, с аккуратностью немца сообщал Климу новости с воли. По его сведениям выходило, что вся
страна единодушно и быстро готовится к решительному натиску
на самодержавие.
— Да, Клим, — говорила она. — Я не могу жить в
стране, где все помешались
на политике и никто не хочет честно работать.
Обратились и — нашли, что Говорков — прав, а Хотяинцев утешительно сообщил, что для суждения о спокойствии
страны существуют более солидные факты: ассигновка
на содержание тюрем увеличена до двадцати девяти миллионов, кредиты
на секретные расходы правительства тоже увеличены.
Пиво, вкусное и в меру холодное, подала широкобедрая, пышногрудая девица, с ласковыми глазами
на большом, румяном лице. Пухлые губы ее улыбались как будто нежно или — утомленно. Допустимо, что это утомление от счастья жить ни о чем не думая в чистенькой, тихой
стране, — жить в ожидании неизбежного счастья замужества…
Он представил себя богатым, живущим где-то в маленькой уютной
стране, может быть, в одной из республик Южной Америки или — как доктор Руссель —
на островах Гаити. Он знает столько слов чужого языка, сколько необходимо знать их для неизбежного общения с туземцами. Нет надобности говорить обо всем и так много, как это принято в России. У него обширная библиотека, он выписывает наиболее интересные русские книги и пишет свою книгу.
Взяв газету, он прилег
на диван. Передовая статья газеты «Наше слово» крупным, но сбитым шрифтом, со множеством знаков вопроса и восклицания, сердито кричала о людях, у которых «нет чувства ответственности пред
страной, пред историей».
«Нет, — до чего же анархизирует людей эта жизнь! Действительно нужна какая-то устрашающая сила, которая поставила бы всех людей
на колени, как они стояли
на Дворцовой площади пред этим ничтожным царем. Его бессилие губит
страну, развращает людей, выдвигая вождями трусливых попов».
— Классовое, думаете? — усмехнулся Суслов. — Нет, батенька, не надейтесь! Это сказывается нелюбовь к фабричным, вполне объяснимая в нашей крестьянской
стране. Издавна принято смотреть
на фабричных как
на людей, отбившихся от земли, озорных…
— Довольно! — крикнул, выскочив вперед хора, рыжеватый юноша в пенсне
на остром носу. — Долой безграмотные песни! Из какой далекой
страны собрались мы? Мы все — русские, и мы в столице нашей русской
страны.
Это они раскололи политически мыслящие силы
страны сразу
на десяток партий.
— Говорил он о том, что хозяйственная деятельность людей, по смыслу своему, религиозна и жертвенна, что во Христе сияла душа Авеля, который жил от плодов земли, а от Каина пошли окаянные люди, корыстолюбцы, соблазненные дьяволом инженеры, химики. Эта ерунда чем-то восхищала Тугана-Барановского, он изгибался
на длинных ногах своих и скрипел: мы — аграрная
страна, да, да! Затем курносенький стихотворец читал что-то смешное: «В ладье мечты утешимся, сны горе утолят», — что-то в этом роде.
— А что вы скажете о евреях, которые погибают
на фронтах от любви к России,
стране еврейских погромов?
— Ну да. Ему даже судом пригрозили за какие-то служебные промахи. С банком тоже не вышло: кому-то
на ногу или
на язык наступил. А — жалко его, умный! Вот, все ко мне ходит душу отводить. Что — в других
странах отводят душу или — нет?
— Мой вопрос — вопрос интеллигентам вчерашнего дня:
страна — в опасном положении. Массовое убийство рабочих
на Ленских промыслах вновь вызвало волну политических стачек…
Самгин пристально смотрел
на ряды лысых, черноволосых, седых голов, сверху головы казались несоразмерно большими сравнительно с туловищами, влепленными в кресла. Механически думалось, что прадеды и деды этих головастиков сделали «Великую революцию», создали Наполеона. Вспоминалось прочитанное о 30-м, 48-м, 70-м годах в этой
стране.
Клим Самгин видел, что пред ним развернулась огромная, фантастически богатая
страна, бытия которой он не подозревал;
страна разнообразнейшего труда, вот — она собрала продукты его и, как
на ладони, гордо показывает себе самой.
— Господа, наш народ — ужасен! Ужасно его равнодушие к судьбе
страны, его прикованность к деревне, к земле и зоологическая, непоколебимая враждебность к барину, то есть культурному человеку.
На этой вражде, конечно, играют, уже играют германофилы, пораженцы, большевики э цетера [И тому подобные (лат.).], э цетера…
— Н-да, вот как ты, — неопределенно выговорил Дмитрий, дергая пуговицу пиджака и оглядываясь. — Трудное время, брат! Все заостряется, толкает
на крайности. А с другой стороны, растет промышленность,
страна заметно крепнет… европеизируется.
— Не знаю, можно ли объяснить эту жадность
на чужое необходимостью для нашей
страны организующих идей, — сказал Туробоев, вставая.
— Позвольте, позвольте! — пронзительно вскрикивал он. — Вы признали, что промышленность
страны находится в зачаточном состоянии, и, несмотря
на это, признаете возможным, даже необходимым, внушать рабочим вражду к промышленникам?
— В безумной
стране живем, — шепнул ему
на прощанье Лютов. — В безумнейшей!
— Единственное, Кирилл Иваныч, спасение наше — в золоте, в иностранном золоте! Надобно всыпать в нашу
страну большие миллиарды франков, марок, фунтов, дабы хозяева золота в опасный момент встали
на защиту его, вот как раз моя мысль!
Среди русских нередко встречались сухощавые бородачи, неприятно напоминавшие Дьякона, и тогда Самгин ненадолго,
на минуты, но тревожно вспоминал, что такую могучую
страну хотят перестроить
на свой лад люди о трех пальцах, расстриженные дьякона, истерические пьяницы, веселые студенты, каков Маракуев и прочие; Поярков, которого Клим считал бесцветным, изящный, солидненький Прейс, который, наверно, будет профессором, — эти двое не беспокоили Клима.
Возможен ли лозунг — Россия, отечество в
стране, где непрерывно развертывается драма раскола отцов и детей, где почти каждое десятилетие разрывает интеллигентов
на шестидесятников, семидесятников, народников, народовольцев, марксистов, толстовцев, мистиков?..»
Да и вообще не верю я, что это, — он показал рукой
на окно, — революция и что она может дать что-то нашей
стране.
«В московском шуме человек слышней», — подумал Клим, и ему было приятно, что слова сложились как поговорка. Покачиваясь в трескучем экипаже лохматого извозчика, он оглядывался, точно человек, возвратившийся
на родину из чужой
страны.
— Ну, — раздвоились: крестьянская, скажем, партия, рабочая партия, так! А которая же из них возьмет
на себя защиту интересов нации, культуры, государственные интересы? У нас имперское великороссийское дело интеллигенцией не понято, и не заметно у нее желания понять это. Нет, нам необходима третья партия, которая дала бы
стране единоглавие, так сказать. А то, знаете, все орлы, но домашней птицы — нет.
— Это — ужасно, Клим! — воскликнула она, оправляя сетку
на голове, и черные драконы с рукавов халата всползли
на плечи ее,
на щеки. — Подумай: погибает твоя
страна, и мы все должны спасать ее, чтобы спасти себя. Столыпин — честолюбец и глуп. Я видела этого человека, — нет, он — не вождь! И вот, глупый человек учит царя! Царя…
— В самом деле, какие подвиги: садись в коляску или
на корабль, дыши чистым воздухом, смотри
на чужие
страны, города, обычаи,
на все чудеса… Ах, ты! Ну, скажи, что твои дела, что в Обломовке?
Они знали, что в восьмидесяти верстах от них была «губерния», то есть губернский город, но редкие езжали туда; потом знали, что подальше, там, Саратов или Нижний; слыхали, что есть Москва и Питер, что за Питером живут французы или немцы, а далее уже начинался для них, как для древних, темный мир, неизвестные
страны, населенные чудовищами, людьми о двух головах, великанами; там следовал мрак — и, наконец, все оканчивалось той рыбой, которая держит
на себе землю.
Целые миры отверзались перед ним, понеслись видения, открылись волшебные
страны. У Райского широко открылись глаза и уши: он видел только фигуру человека в одном жилете, свеча освещала мокрый лоб, глаз было не видно. Борис пристально смотрел
на него, как, бывало,
на Васюкова.
Но я хотел бы перенести эти желания и надежды в сердца моих читателей — и — если представится им случай идти (помните: «идти», а не «ехать»)
на корабле в отдаленные
страны — предложить совет: ловить этот случай, не слушая никаких преждевременных страхов и сомнений.
На эти вопросы пока нет ответа — так мало еще европейцы сделали успеха в цивилизации
страны, или, лучше сказать, так мало
страна покоряется соединенным усилиям ума, воли и оружия.
Я
на родине ядовитых перцев, пряных кореньев, слонов, тигров, змей, в
стране бритых и бородатых людей, из которых одни не ведают шапок, другие носят кучу ткани
на голове: одни вечно гомозятся за работой, c молотом, с ломом, с иглой, с резцом; другие едва дают себе труд съесть горсть рису и переменить место в целый день; третьи, объявив вражду всякому порядку и труду,
на легких проа отважно рыщут по морям и насильственно собирают дань с промышленных мореходцев.
Одну особенность заметил я у корейцев:
на расспросы о положении их
страны, городов они отвечают правду, охотно рассказывают, что они делают, чем занимаются.