Неточные совпадения
Судя по описанию, которое он оставил,
на берегу застал он не одних только живших здесь айно, но и приехавших к ним торговать гиляков, людей бывалых, хорошо знакомых и с Сахалином и с
Татарским берегом.
Бошняк пишет, между прочим, в своих записках, что, разузнавая постоянно, нет ли где-нибудь
на острове поселившихся русских, он узнал от туземцев в селении Танги следующее: лет 35 или 40 назад у восточного
берега разбилось какое-то судно, экипаж спасся, выстроил себе дом, а через несколько времени и судно;
на этом судне неизвестные люди через Лаперузов пролив прошли в
Татарский и здесь опять потерпели крушение близ села Мгачи, и
на этот раз спасся только один человек, который называл себя Кемцем.
Как раз против города, в двух-трех верстах от
берега, стоит пароход «Байкал»,
на котором я пойду в
Татарский пролив, но говорят, что он отойдет дня через четыре или пять, не раньше, хотя
на его мачте уже развевается отходный флаг.
Тут начал он толковать с обоими перевозчиками, которые жили постоянно
на берегу в плетеном шалаше; немилосердно коверкая русский язык, думая, что так будет понятнее, и примешивая
татарские слова, спрашивал он: где бы отыскать нам червяков для уженья.
Ночевать мы должны были в
татарской деревне, но вечер был так хорош, что матери моей захотелось остановиться в поле; итак, у самой околицы своротили мы немного в сторону и расположились
на крутом
берегу маленькой речки.
В первый же день мы ночевали возле
татарской деревни Байтуган,
на берегу полноводной и очень рыбной реки Сок.
Потом мы поднялись
на довольно крутой пригорок,
на ровной поверхности которого стояло несколько новых и старых недостроенных изб; налево виднелись длинная полоса воды, озеро Киишки и противоположный
берег, довольно возвышенный, а прямо против нас лежала разбросанная большая
татарская деревня так называемых «мещеряков».
В соседстве новых поселенцев кочевали некоторые
татарские семейства, отделившиеся от улусов Золотой Орды и искавшие привольных пажитей
на берегах того же Яика.
На самом краю сего оврага снова начинается едва приметная дорожка, будто выходящая из земли; она ведет между кустов вдоль по
берегу рытвины и наконец, сделав еще несколько извилин, исчезает в глубокой яме, как уж в своей норе; но тут открывается маленькая поляна, уставленная несколькими высокими дубами; посередине в возвышаются три кургана, образующие правильный треугольник; покрытые дерном и сухими листьями они похожи с первого взгляда
на могилы каких-нибудь древних
татарских князей или наездников, но, взойдя в середину между них, мнение наблюдателя переменяется при виде отверстий, ведущих под каждый курган, который служит как бы сводом для темной подземной галлереи; отверстия так малы, что едва
на коленах может вползти человек, ко когда сделаешь так несколько шагов, то пещера начинает расширяться всё более и более, и наконец три человека могут идти рядом без труда, не задевая почти локтем до стены; все три хода ведут, по-видимому, в разные стороны, сначала довольно круто спускаясь вниз, потом по горизонтальной линии, но галлерея, обращенная к оврагу, имеет особенное устройство: несколько сажен она идет отлогим скатом, потом вдруг поворачивает направо, и горе любопытному, который неосторожно пустится по этому новому направлению; она оканчивается обрывом или, лучше сказать, поворачивает вертикально вниз: должно надеяться
на твердость ног своих, чтоб спрыгнуть туда; как ни говори, две сажени не шутка; но тут оканчиваются все искусственные препятствия; она идет назад, параллельно верхней своей части, и в одной с нею вертикальной плоскости, потом склоняется налево и впадает в широкую круглую залу, куда также примыкают две другие; эта зала устлана камнями, имеет в стенах своих четыре впадины в виде нишей (niches); посередине один четвероугольный столб поддерживает глиняный свод ее, довольно искусно образованный; возле столба заметна яма, быть может, служившая некогда вместо печи несчастным изгнанникам, которых судьба заставляла скрываться в сих подземных переходах; среди глубокого безмолвия этой залы слышно иногда журчание воды: то светлый, холодный, но маленький ключ, который, выходя из отверстия, сделанного, вероятно, с намерением, в стене, пробирается вдоль по ней и наконец, скрываясь в другом отверстии, обложенном камнями, исчезает; немолчный ропот беспокойных струй оживляет это мрачное жилище ночи...
На Дуэском рейде
на Сахалине поздно вечером остановился иностранный пароход и потребовал угля. Просили командира подождать до утра, но он не пожелал ждать и одного часа, говоря, что если за ночь погода испортится, то он рискует уйти без угля. В
Татарском проливе погода может резко измениться в какие-нибудь полчаса, и тогда сахалинские
берега становятся опасны. А уже свежело и разводило порядочную волну.
Берег медленно уходил назад. Постепенно показывались и скрывались густые, взбирающиеся
на холмы парки, дворцы, виноградники, тесные
татарские деревни, белые стены дач, утонувших в волнистой зелени, а сзади голубые горы, испещренные черными пятнами лесов, и над ними тонкие, воздушные очертания их вершин.
Тогда в Казани происходили по зимам,
на льду, большого озера Кабана, знаменитые кулачные бои между
татарскими слободами и русскими суконными слободами, состоявшими из крепостных крестьян помещика Осокина; и
татарские и русские слободы были поселены по противоположным
берегам озера Кабана. [
Татарские и суконные слободы существуют и поныне, но крепостные крестьяне уже откупились и записались в мещане.]
В самом деле место тут каменистое. Белоснежным кварцевым песком и разноцветными гальками усыпаны отлогие
берега речек, а
на полях и по болотам там и сям торчат из земли огромные валуны гранита. То осколки Скандинавских гор,
на плававших льдинах занесенные сюда в давние времена образования земной коры. За Волгой иное толкуют про эти каменные громады: последние-де русские богатыри, побив силу
татарскую, похвалялись здесь бой держать с силой небесною и за гордыню оборочены в камни.
Раньше орочей было очень много. По всему побережью моря, от мыса Хой, что южнее залива Де-Кастри, до Аку, который теперь называется мысом Успения, всюду виднелись их юрты. Те, что жили
на берегу Татарского пролива к северу от Тумнина, назывались Пяка (Фяка). В 1903 году от этих Пяка оставалось только три человека: Пингау и Цатю из рода Огомунка и Тончи из рода Бочинка.
Поднялась пыль за местечком по дороге из Менцена, быстро вилась клубом, исчезла в местечке; уже
на берегу виден
татарский всадник — это Мурзенко.
Завоеватели явились русские люди и после освобождения из-под
татарского ига. В исходе XV столетия знамена Москвы уже развевались
на снежном хребте Каменного пояса, называвшегося в древности горами Рифейскими, и воеводы Иоанна III возгласили имя первого русского самодержца
на берегах Тавры, Иртыша, Оби, в пяти тысячах верст от Москвы.
— Да, я оставался тогда править Москвой вместе с братом великого князя, Андреем меньшим, а сын мой Василий направился отсюда с
татарской конницей прямехонько
на берега реки Мечи, — прервал его князь Иван.
Между тем завоеватели сибирские не праздно ждали доброй вести из России. Они ходили рекою Тавдою в землю вогуличей. Близ устья этой реки господствовали
татарские князья Лабутан и Печенег, разбитые Ермаком в кровопролитном бою
на берегу озера.