Неточные совпадения
В буфете, занятом офицерами, маленький старичок-официант, бритый, с лицом католического монаха, нашел Самгину место в углу за столом, прикрытым лавровым деревом, две трети стола были заняты колонками тарелок,
на свободном пространстве поставил прибор; делая это, он сказал, что поезд в Ригу опаздывает и неизвестно, когда придет,
станция загромождена
эшелонами сибирских солдат, спешно отправляемых
на фронт, задержали два санитарных поезда в Петроград.
После обеда мы дружески расстались, мои молодые товарищи наняли лошадей и поехали в Тифлис, а я гулял по
станции, по берегу Терека, пока, наконец, увидал высоко
на горе поднимающуюся пыль и пошел навстречу своему
эшелону.
На одной из следующих
станций, когда отходил шедший перед нами
эшелон, солдаты,
на команду «по вагонам!», остались стоять.
Вечером
на небольшой
станции опять скопилось много
эшелонов. Я ходил по платформе. В голове стояли рассказы встречных раненых, оживали и одевались плотью кровавые ужасы, творившиеся там. Было темно, по небу шли высокие тучи, порывами дул сильный, сухой ветер. Огромные сосны
на откосе глухо шумели под ветром, их стволы поскрипывали.
Было по-прежнему студено, солдаты мерзли в холодных вагонах.
На станциях ничего нельзя было достать, — ни мяса, ни яиц, ни молока. От одного продовольственного пункта до другого ехали в течение трех-четырех суток.
Эшелоны по два, по три дня оставались совсем без пищи. Солдаты из своих денег платили
на станциях за фунт черного хлеба по девять, по десять копеек.
Наконец мы прибыли
на станцию Маньчжурия. Здесь была пересадка. Наш госпиталь соединили в один
эшелон с султановским госпиталем, и дальше мы поехали вместе. В приказе по госпиталю было объявлено, что мы «перешли границу Российской империи и вступили в пределы империи Китайской».
Дальше мы поехали с почтовым поездом. Но двигался поезд не быстрее товарного, совсем не по расписанию. Впереди нас шел воинский
эшелон, и солдаты зорко следили за тем, чтоб мы не ушли вперед их.
На каждой
станции поднимался шум, споры. Станционное начальство доказывало солдатам, что почтовый поезд нисколько их не задержит. Солдаты ничего не хотели слушать.
Мы «перевалили через Урал». Кругом пошли степи.
Эшелоны медленно ползли один за другим, стоянки
на станциях были бесконечны. За сутки мы проезжали всего полтораста — двести верст.
На одной
станции мы нагнали шедший перед нами
эшелон с строевыми солдатами. В проходе между их и нашим поездом толпа солдат окружила подполковника, начальника
эшелона. Подполковник был слегка бледен, видимо, подбадривал себя изнутри, говорил громким, командующим голосом. Перед ним стоял молодой солдат, тоже бледный.
До трех часов ночи мы сидели в маленьком, тесном зальце
станции. В буфете нельзя было ничего получить, кроме чаю и водки, потому что в кухне шел ремонт.
На платформе и в багажном зальце вповалку спали наши солдаты. Пришел еще
эшелон; он должен был переправляться
на ледоколе вместе с нами.
Эшелон был громадный, в тысячу двести человек; в нем шли
на пополнение частей запасные из Уфимской, Казанской и Самарской губерний; были здесь русские, татары, мордвины, все больше пожилые, почти старые люди.
И во всех
эшелонах делалось так же. Один машинист, под угрозою смерти от пьяных солдат, был принужден выехать со
станции без жезла,
на верное столкновение со встречным поездом, должен был гнать поезд во всю мочь. И столкновение произошло. Ряд теплушек разбился вдребезги, десятки солдат были перебиты и перекалечены.
В солдатских вагонах шло непрерывное пьянство. Где, как доставали солдаты водку, никто не знал, но водки у них было сколько угодно. Днем и ночью из вагонов неслись песни, пьяный говор, смех. При отходе поезда от
станции солдаты нестройно и пьяно, с вялым надсадом, кричали «ура», а привыкшая к проходящим
эшелонам публика молча и равнодушно смотрела
на них.
Тянулись все те же сухие степи, то ровные, то холмистые, поросшие рыжею травою. Но
на каждой
станции высилась серая кирпичная башня с бойницами, рядом с нею длинный сигнальный шест, обвитый соломою;
на пригорке — сторожевая вышка
на высоких столбах.
Эшелоны предупреждались относительно хунхузов. Команде были розданы боевые патроны,
на паровозе и
на платформах дежурили часовые.
Уже в пути мы приметили этот злосчастный
эшелон. У солдат были малиновые погоны без всяких цифр и знаков, и мы прозвали их «малиновой командой». Команду вел один поручик. Чтобы не заботиться о довольствии солдат, он выдавал им
на руки казенные 21 копейку и предоставлял им питаться, как хотят.
На каждой
станции солдаты рыскали по платформе и окрестным лавочкам, раздобывая себе пищи.
Наконец, в только что пришедшем
эшелоне нашлась теплушка, из которой солдаты сходили
на этой
станции. Начальник
эшелона обещал нам очистить ее через час. Теплушка была очень грязная и холодная, но нечего делать, спасибо и
на том.
На одной
станции мы нагнали
эшелон; у него был один паровоз, и он двигался медленно.
Верст за десять до Красноярска мы увидели
на станции несколько воинских поездов необычного вида. Пьяных не было, везде расхаживали часовые с винтовками;
на вагонах-платформах высовывали свои тонкие дула снаряженные пулеметы и как будто молчаливо выжидали.
На станции собирался шедший из Маньчжурии Красноярский полк; поджидали остальных
эшелонов, чтобы тогда всем полком пешим порядком двинуться
на мятежный Красноярск.
Настал сочельник. По-прежнему в
эшелоне шло пьянство.
На станции солдаты избивали начальников
станций и машинистов, сами переговаривались по телефону об очистке пути, требовали жезла и, если не получали, заставляли машиниста ехать без жезла. Мы жестоко мерзли в нашем пульмановском вагоне. Накануне ночью, когда
на дворе было 38° морозу, мальчик-истопник заснул, трубы водяного отопления замерзли и полопались. Другого вагона мы нигде не могли получить.
Эшелон, с которым мы теперь ехали, вез из Владивостока запасных сибиряков.
На каждой большой
станции с поезда сходило по нескольку десятков человек. В купе полковника, начальника
эшелона, все время толпились солдаты, которым он производил денежный расчет.
На одной большой
станции в купе к начальнику нашего
эшелона вошел жандарм.