Неточные совпадения
— Там живут Тюхи, дикие рожи, кошмарные подобия людей, — неожиданно и очень сердито сказал ‹Андреев›. — Не уговаривайте меня идти
на службу к ним — не пойду! «Человек рождается
на страдание, как искра, чтоб устремляться вверх» — но я предпочитаю погибать с Наполеоном, который хотел быть
императором всей Европы, а не с безграмотным Емелькой Пугачевым. — И, выговорив это, он выкрикнул латинское...
Итак, Витберг отправился в ссылку, отрешенный от
службы «за злоупотребление доверенности
императора Александра и за ущербы, нанесенные казне»,
на него насчитывают миллион, кажется, рублей, берут все именье, продают все с публичного торга и распускают слух, что он перевел видимо-невидимо денег в Америку.
Зато бешенство листов, состоящих
на службе трех
императоров и одного «imperial»-торизма, вышло из всех границ, начиная с границ учтивости.
Служба не спрашивалась: надо было являться иногда во дворец и… сопровождать верхом
императора на прогулках, вот и всё.
В кофейной Печкина вечером собралось обычное общество: Максинька, гордо восседавший несколько вдали от прочих
на диване, идущем по трем стенам; отставной доктор Сливцов, выгнанный из
службы за то, что обыграл
на бильярде два кавалерийских полка, и продолжавший затем свою профессию в Москве: в настоящем случае он играл с надсмотрщиком гражданской палаты, чиновником еще не старым, который, получив сию духовную должность, не преминул каждодневно ходить в кофейную, чтобы придать себе, как он полагал, более светское воспитание; затем
на том же диване сидел франтоватый господин, весьма мизерной наружности, но из аристократов, так как носил звание камер-юнкера, и по поводу этого камер-юнкерства рассказывалось, что когда он был облечен в это придворное звание и явился
на выход при приезде
императора Николая Павловича в Москву, то государь, взглянув
на него, сказал с оттенком неудовольствия генерал-губернатору: «Как тебе не совестно завертывать таких червяков, как в какие-нибудь коконы, в камер-юнкерский мундир!» Вместе с этим господином приехал в кофейную также и знакомый нам молодой гегелианец, который наконец стал уж укрываться и спасаться от m-lle Блохи по трактирам.
Поэтому все, чем я
на службе моей, как, награжден, всё, как, чем осыпан, великими щедротами государя
императора, как, всем положением моим и, как, добрым именем — всем, всем решительно, как… — здесь голос его задрожал, — я, как, обязан одним вам и одним вам, дорогие друзья мои!
Почти семидесятилетний старик, с красивыми седыми волосами
на висках, с несколько лукавой кошачьей физиономией и носивший из всех знаков отличия один только портрет покойного государя […покойного государя —
императора Николая I (1796—1855).], осыпанный брильянтами, Михайло Борисович в молодости получил прекрасное, по тогдашнему времени, воспитание и с первых же шагов
на службе быстро пошел вперед.
«Солдаты! — вскричал один из маршалов, — спасайте
императора!» Гренадеры побросали награбленные ими вещи и провели Наполеона сквозь огонь
на обширный двор, покрытый остатками догоревших
служб.
— Нет, не в луну, а в Париж.
Император никогда не забывал награждать изувеченных
на службе офицеров.
Брат Николая Федоровича, Павел Фермор, о котором неоднократно приходилось упоминать в этой эпопее, не мог сопровождать больного в Штетин. Он нужен был по
службе в петергофском лагере, а Николай Федорович был поручен смотрению своего товарища, по фамилии Степанова, которому вместе с больным были поручены и деньги
на его расходы и подробная инструкция, как больного везти, оберегая его от всяких опасностей в пути. Он же должен был и устроить Николая Фермора в Берлине, согласно воле и приказанию
императора.
Там можно было видеть веселого старика с наружностью отставного унтера, в черном сюртуке — дядю
императора, окруженного всегда разноцветными домино. Тут же прохаживался с маской под руку и тогдашний первый министр Бейст, взятый
на австрийскую
службу из Саксонии — для водворения равновесия в потрясенной монархии Габсбургов.
— Оратор указал
на то, что я служу родине пером. Господа! Трудная это
служба! Я не знаю, есть ли
на свете
служба тяжелее
службы русского писателя, потому что ничего нет тяжелее, как хотеть сказать, считать себя обязанным сказать, — и не мочь сказать. Когда я думаю о работе русского писателя, я всегда вспоминаю слова Некрасова о русской музе — бледной, окровавленной, иссеченной кнутом. И вот, господа, я предлагаю всем вам выпить не за государя-императора, а
Так продолжалось до принятия его вновь
на службу, уже в царствование
императора Александра Павловича 14 мая 1803 года.
Он жил, впрочем, как человек, обладающий независимыми, большими средствами, получал
на службе хорошее содержание и усиленно стал ухаживать за Зинаидой Владимировной, допущенный, по желанию
императора,
на интимные придворные вечера.
При Юлиане Отступнике отказался продолжать военную
службу Мартын, воспитывавшийся и выросший в военной среде.
На допросе, сделанном ему
императором, он сказал только: «Я — христианин и потому не могу сражаться».
Отвечая
на обвинение Цельзом христиан в том, что они уклоняются от военной
службы (так что, по мнению Цельза, если только Римская империя сделается христианской, она погибнет), Ориген говорит, что христиане больше других сражаются за благо
императора, — сражаются за него добрыми делами, молитвой и добрым влиянием
на людей.