Неточные совпадения
На другой день увидала она
зверя лесного, чудо морское при
свете солнышка красного, и хоша сначала, разглядя его, испугалася, а виду не показала, и скоро страх ее совсем прошел.
В та поры, не мешкая ни минуточки, пошла она во зеленый сад дожидатися часу урочного, и когда пришли сумерки серые, опустилося за лес солнышко красное, проговорила она: «Покажись мне, мой верный друг!» И показался ей издали
зверь лесной, чудо морское: он прошел только поперек дороги и пропал в частых кустах, и не взвидела
света молода дочь купецкая, красавица писаная, всплеснула руками белыми, закричала источным голосом и упала
на дорогу без памяти.
«Пусть-де околеет, туда и дорога ему…» И прогневалась
на сестер старшиих дорогая гостья, меньшая сестра, и сказала им таковы слова: «Если я моему господину доброму и ласковому за все его милости и любовь горячую, несказанную заплачу его смертью лютою, то не буду я стоить того, чтобы мне
на белом
свете жить, и стоит меня тогда отдать диким
зверям на растерзание».
Пришел я домой нищ и убог. Матушка у меня давно уж померла, а жена даже не узнала меня. Что тут у нас было брани да покоров — этого и пересказать не могу. Дома-то
на меня словно
на дикого
зверя показывали:"Вот, мол, двадцать лет по
свету шатался, смотри, какое богачество принес".
Известно, остервенился
зверь, жену избил
на чем
свет стоит, учителя в палки поставил, а к Порфирию Петровичу с тех пор доверие неограниченное питать стал.
В самом деле, ведь стоит только вдуматься в положение каждого взрослого, не только образованного, но самого простого человека нашего времени, набравшегося носящихся в воздухе понятий о геологии, физике, химии, космографии, истории, когда он в первый раз сознательно отнесется к тем, в детстве внушенным ему и поддерживаемым церквами, верованиям о том, что бог сотворил мир в шесть дней;
свет прежде солнца, что Ной засунул всех
зверей в свой ковчег и т. п.; что Иисус есть тоже бог-сын, который творил всё до времени; что этот бог сошел
на землю за грех Адама; что он воскрес, вознесся и сидит одесную отца и придет
на облаках судить мир и т. п.
— Бились со мной, бились
на всех кораблях и присудили меня послать к Фофану
на усмирение. Одного имени Фофана все, и офицеры и матросы, боялись. Он и вокруг
света сколько раз хаживал, и в Ледовитом океане за китом плавал. Такого
зверя, как Фофан, отродясь
на свете не бывало: драл собственноручно, меньше семи зубов с маху не вышибал, да еще райские сады
на своем корабле устраивал.
Каким бы неуклюжим
зверем ни казался мужик, идя за своею сохой, и как бы он ни дурманил себя водкой, все же, приглядываясь к нему поближе, чувствуешь, что в нем есть то нужное и очень важное, чего нет, например, в Маше и в докторе, а именно, он верит, что главное
на земле — правда и что спасение его и всего народа в одной лишь правде, и потому больше всего
на свете он любит справедливость.
— Зачем же смешивать себя с толпою? Почему же не быть исключением? Я, Катерина Архиповна, не мальчик; я много жил и много размышлял. Я видел уже
свет и людей и убедился, что человек может быть счастлив только в семейной жизни… Да и неужели же вы думаете, что кто бы это ни был, женясь
на Марье Антоновне, может разлюбить это дивное существо: для этого надо быть не человеком, а каким-то
зверем бесчувственным.
Афоня. Вот, брат Лёв,
на кого ты нас променял! погляди, полюбуйся! Кто тебя любит-то душою, так ты
на того
зверем смотришь; я сохну, как свечка; таю все из любви да из жалости к тебе, а еще ни разу от тебя доброго слова не слыхал. В жене ты души не чаял, а она, злодейка наша, вот что делает! Нет
на свете правды, нет! (Уходит.)
А бразильянец долго стоял и смотрел
на дерево, и ему становилось всё грустнее и грустнее. Вспомнил он свою родину, ее солнце и небо, ее роскошные леса с чудными
зверями и птицами, ее пустыни, ее чудные южные ночи. И вспомнил еще, что нигде не бывал он счастлив, кроме родного края, а он объехал весь
свет. Он коснулся рукою пальмы, как будто бы прощаясь с нею, и ушел из сада, а
на другой день уже ехал
на пароходе домой.
— Не ропщу я
на Господа.
На него возверзаю печали мои, — сказал, отирая глаза, Алексей. — Но послушай, родной, что дальше-то было… Что было у меня
на душе, как пошел я из дому, того рассказать не могу…
Свету не видел я — солнышко высоко, а я ровно темной ночью брел… Не помню, как сюда доволокся…
На уме было — хозяин каков? Дотоле его я не видывал, а слухов много слыхал: одни сказывают — добрый-предобрый, другие говорят — нравом крут и лют, как
зверь…
Один раз пустынник лег под дерево, а ворон, голубь, олень и змея собрались ночевать к тому же месту.
Звери стали рассуждать, отчего зло бывает
на свете.
Сотворение земли лежит вне шести дней миротворения, есть его онтологический prius [См. прим. 22 к «Отделу первому».], и творческие акты отдельных дней предполагают своей основой первозданную землю: в ней отделяется
свет от тьмы, твердь от воды, в ней создается земное уже небо, в котором двигнутся светила и полетят птицы,
на ней стекается земная вода, которая «произведет» пресмыкающихся, из нее образуется твердь или земная земля, которая произведет «душу живую по роду ее, скотов и гадов и
зверей земных» [Быт.
Кончая брань, вздыхал он глубоко и вполголоса Богу жалобился, набожно приговаривая: «Ох, Господи, Царю Небесный, прости наши великие согрешения!..» А чуть что не по нем — зарычит, аки
зверь, обругает
на чем
свет стоит, а найдет недобрый час — и тычком наградит.
На этом
свете они уже не люди, а
звери, и по мнению деда, моего возницы, и
на том
свете им будет худо: пойдут за грехи в ад.
Так именно, «куда-то порываясь и дрожа молодыми, красивыми телами», зовут к себе друг друга люди-жеребцы и люди-кобылы в зверином воображении нынешних жизнеописателей. Но для Толстого любовь человека — нечто неизмеримо высшее, чем такая кобылиная любовь. И при напоминающем
свете этой высшей любви «прекрасный и свободный
зверь» в человеке, как мы это видели
на Нехлюдове, принимает у Толстого формы грязного, поганого гада.
Охоту больше
на красного
зверя князь Заборовский любил. Обложили медведя — готов
на край
света скакать. Леса были большие, лесничих в помине еще не было, оттого не бывало и порубок; в лесной гущине всякого
зверя много водилось. Редкую зиму двух десятков медведей не поднимали.
— По дорожке с нами, любезненькая, по дорожке. О, ох, ныне и сугробы стали каждый год больше! Это еще б не горе — как выйду замуж, велю непременно очищать их, — а то горе, что все
на свете сделалось хоть брось. Добро б травы худо росли и морозы вдвое серчали, уж человеки, аки
звери лютые, поедают друг друга, роют друг другу ямы; забыли вовсе бога (тут барская барыня перекрестилась) — прости, Мать Пресвятая Богородица Тихвинская, что вхожу во осуждение!
Под древом, зноем упоенный,
Господне стадо пастырь пас;
Вдруг новым
светом озаренный,
Вспрянув, свободы слышит глас;
На стадо
зверь, он видит, мчится,
На бой с ним ревностно стремится,
Не чуждый вождь, брежет свое;
О стаде сердце не радело,
Как чуждо было, не жалело;
Но ныне, ныне ты мое.
Идти да идти далеко,
на край
света, поглядеть своими очами, что делается в божьем мире, какие
звери, птицы, люди живут в разных странах!
— О, как он подл и противен! Клянусь, что я никогда не встречал
на свете ничего более злого и омерзительного, как эти его косые глаза и эти вразлет идущие густые брови! Земля с нетерпением должна ждать минуты, когда этот безжалостный
зверь перестанет дышать ее воздухом и тяготить ее своими ногами. Впрочем, я об этом как можно скорей постараюсь.