Неточные совпадения
Между тем новый градоначальник оказался молчалив и угрюм. Он прискакал в Глупов, как говорится, во все лопатки (время было такое, что нельзя было терять ни одной минуты) и едва вломился в
пределы городского выгона, как тут же,
на самой границе, пересек уйму ямщиков. Но даже и это обстоятельство не охладило восторгов обывателей, потому что умы еще были полны воспоминаниями о недавних победах над турками, и все надеялись, что новый градоначальник во второй раз возьмет приступом крепость Хотин.
Если бы Грустилов стоял действительно
на высоте своего положения, он понял бы, что предместники его, возведшие тунеядство в административный принцип, заблуждались очень горько и что тунеядство, как животворное начало, только тогда может считать себя достигающим полезных целей, когда оно концентрируется в известных
пределах.
Когда мы мним, что счастию нашему нет
пределов, что мудрые законы не про нас писаны, а действию немудрых мы не подлежим, тогда являются
на помощь законы средние, которых роль в том и заключается, чтоб напоминать живущим, что несть
на земле дыхания, для которого не было бы своевременно написано хотя какого-нибудь закона.
— Да нужно знать наконец
пределы. У меня и без того много хлопот около своих имений. Притом у нас дворяне и без того уже кричат
на меня, будто я, пользуясь крайностями и разоренными их положеньями, скупаю земли за бесценок. Это мне уж наконец надоело.
Когда, подставивши стул, взобрался он
на постель, она опустилась под ним почти до самого пола, и перья, вытесненные им из
пределов, разлетелись во все углы комнаты.
Последняя смелость и решительность оставили меня в то время, когда Карл Иваныч и Володя подносили свои подарки, и застенчивость моя дошла до последних
пределов: я чувствовал, как кровь от сердца беспрестанно приливала мне в голову, как одна краска
на лице сменялась другою и как
на лбу и
на носу выступали крупные капли пота. Уши горели, по всему телу я чувствовал дрожь и испарину, переминался с ноги
на ногу и не трогался с места.
Странно то, что я как теперь вижу все лица дворовых и мог бы нарисовать их со всеми мельчайшими подробностями; но лицо и положение maman решительно ускользают из моего воображения: может быть, оттого, что во все это время я ни разу не мог собраться с духом взглянуть
на нее. Мне казалось, что, если бы я это сделал, ее и моя горесть должны бы были дойти до невозможных
пределов.
— Постой, погоди! — веселым голосом попросил Осип, плавно поводя рукою в воздухе. — Ну, а если взять человека в
пределах краткой жизни, тогда — как? Кто он будет? Вот некоторые достоверно говорят, что, дескать, люди — хозяева
на земле…
Люди судорожно извивались, точно стремясь разорвать цепь своих рук; казалось, что с каждой секундой они кружатся все быстрее и нет
предела этой быстроте; они снова исступленно кричали, создавая облачный вихрь, он расширялся и суживался, делая сумрак светлее и темней; отдельные фигуры, взвизгивая и рыча, запрокидывались назад, как бы стремясь упасть
на пол вверх лицом, но вихревое вращение круга дергало, выпрямляло их, — тогда они снова включались в серое тело, и казалось, что оно, как смерч, вздымается вверх выше и выше.
— Мы, наконец, дошли до
пределов возможного и должны остановиться, чтоб, укрепясь
на занятых позициях, осуществить возможное, реализовать его, а там история укажет, куда и как нам идти дальше. Я — кончил.
Это не мешало ей кушать, и Самгин подумал, что, если она так же легко и с таким вкусом читает, она действительно много читает. Ее мамаша кушала с таким увлечением, что было ясно: ее интересы, ее мысли
на сей час не выходят за
пределы тарелки. Фроленков и Денисов насыщались быстро, пили часто и перебрасывались фразами, и было ясно, что Денисов — жалуется, а Фроленков утешает...
У входа в ограду Таврического дворца толпа, оторвав Самгина от его спутника, вытерла его спиною каменный столб ворот, втиснула за ограду, затолкала в угол, тут было свободнее. Самгин отдышался, проверил целость пуговиц
на своем пальто, оглянулся и отметил, что в
пределах ограды толпа была не так густа, как
на улице, она прижималась к стенам, оставляя перед крыльцом дворца свободное пространство, но люди с улицы все-таки не входили в ограду, как будто им мешало какое-то невидимое препятствие.
— Шабаш! Поссорился с Варавкой и в газете больше не работаю! Он там
на выставке ходил, как жадный мальчуган по магазину игрушек. А Вера Петровна — точно калуцкая губернаторша, которую уж ничто не может удивить. Вы знаете, Самгин, Варавка мне нравится, но — до какого-то
предела…
Не было лакея в дворне, видного парня в деревне,
на котором бы она не остановила благосклонного взгляда. Границ и
пределов ее любвям не было.
Нарисовав эту головку, он уже не знал
предела гордости. Рисунок его выставлен с рисунками старшего класса
на публичном экзамене, и учитель мало поправлял, только кое-где слабые места покрыл крупными, крепкими штрихами, точно железной решеткой, да в волосах прибавил три, четыре черные полосы, сделал по точке в каждом глазу — и глаза вдруг стали смотреть точно живые.
— Знаешь ли ты, милый вьюнош, — начал он опять, как бы продолжая прежнюю речь, — знаешь ли ты, что есть
предел памяти человека
на сей земле?
Английские губернаторы, сменившие голландских, окруженные большим блеском и более богатыми средствами, обнаружили и более влияния
на дикие племена, вступили в деятельные сношения с кафрами и, то переговорами, то оружием, вытеснили их из
пределов колонии. По окончании неприязненных действий с дикими в 1819 г. англичане присоединили к колонии значительную часть земли, которая составляет теперь одну из лучших ее провинций под именем Альбани.
Но за ними надо было зорко смотреть: они все старались выпрыгнуть за
пределы паруса и поплавать
на свободе, в океане.
Вся эта публика, буквально спустя рукава, однако ж с любопытством, смотрела
на пришельцев, которые силою ворвались в их
пределы и мало того, что сами свободно разгуливают среди их полей, да еще наставили столбов с надписями, которыми запрещается тут разъезжать хозяевам.
А вот вы едете от Охотского моря, как ехал я, по таким местам, которые еще ждут имен в наших географиях, да и весь край этот не все у нас, в Европе, назовут по имени и не все знают его
пределы и жителей, реки, горы; а вы едете по нем и видите поверстные столбы, мосты, из которых один тянется
на тысячу шагов.
Даже старицам, начетчицам, странницам и разным божьим старушкам Верочка всегда была рада, потому что вместе с ними
на половину Марьи Степановны врывалась струя свежего воздуха, приносившая с собой самый разнообразный запас всевозможных напастей, болей и печалей, какими изнывал мир за
пределами бахаревского дома.
— Все это в
пределах возможности; может быть, я и сам набрел бы
на дядюшкину идею объявить этого сумасшедшего наследника несостоятельным должником, но вот теория удержания Привалова в Узле — это, я вам скажу, гениальнейшая мысль.
Столь разнохарактерные явления, как империализм в политике и теософия в духовной жизни, одинаково симптоматичны для тяготения к выходу за
пределы европейской культуры, к движению с Запада
на Восток.
Великие державы ведут мировую политику, претендуют распространять свое цивилизующее влияние за
пределы Европы,
на все части света и все народы,
на всю поверхность земли.
В Турции был завязан узел, от развязывания которого в значительной степени зависит характер существования Европы, ибо конец Турции есть выход культуры
на Восток, за
пределы Европы.
За
пределами замкнутого мира Европы была мировая ширь, уходящая далеко
на Восток.
Германизм хотел бы навеки закрепить мировое главенство Центральной Европы, он стремится распространить свое влияние
на Восток, в Турцию и Китай, но мешает настоящему выходу за
пределы Европы и замкнутой европейской культуры.
— А это, — проговорил старец, — это древняя «Рахиль плачет о детях своих и не может утешиться, потому что их нет», и таковой вам, матерям,
предел на земле положен.
В то время уже начались преследования браконьеров и выселение их из
пределов края. Китаец, вероятно, думал, что его сейчас арестуют и отправят в залив Ольги под конвоем. От волнения он сел
на пень и долго не мог успокоиться. Он тяжело и прерывисто дышал, лицо его покрылось потом.
— Та птица Богом определенная для человека, а коростель — птица вольная, лесная. И не он один: много ее, всякой лесной твари, и полевой и речной твари, и болотной и луговой, и верховой и низовой — и грех ее убивать, и пускай она живет
на земле до своего
предела… А человеку пища положена другая; пища ему другая и другое питье: хлеб — Божья благодать, да воды небесные, да тварь ручная от древних отцов.
У Прудона есть отшибленный угол, и тут он неисправим, тут
предел его личности, и, как всегда бывает, за ним он консерватор и человек предания. Я говорю о его воззрении
на семейную жизнь и
на значение женщины вообще.
Черты, костюм, темные волосы — все это придавало столько изящества и грации его личности, стоявшей
на пределе ушедшей юности и богато развертывающейся возмужалости, что и не увлекающемуся человеку нельзя было остаться равнодушным к нему.
Тюфяев знал своих гостей насквозь, презирал их, показывал им иногда когти и вообще обращался с ними в том роде, как хозяин обращается с своими собаками: то с излишней фамильярностью, то с грубостию, выходящей из всех
пределов, — и все-таки он звал их
на свои обеды, и они с трепетом и радостью являлись к нему, унижаясь, сплетничая, подслуживаясь, угождая, улыбаясь, кланяясь.
Между теми записками и этими строками прошла и совершилась целая жизнь, — две жизни, с ужасным богатством счастья и бедствий. Тогда все дышало надеждой, все рвалось вперед, теперь одни воспоминания, один взгляд назад, — взгляд вперед переходит
пределы жизни, он обращен
на детей. Я иду спиной, как эти дантовские тени, со свернутой головой, которым il veder dinanziera tolto. [не дано было смотреть вперед (ит.).]
Увы! нет для раба иного закона, кроме беззакония. С печатью беззакония он явился
на свет; с нею промаячил постылую жизнь и с нею же обязывается сойти в могилу. Только за
пределами последней, как уверяет Аннушка, воссияет для него присносущий свет Христов… Ах, Аннушка, Аннушка!
Были ли в ее жизни горести, кроме тех, которые временно причинила смерть ее мужа и дочери, — я не знаю. Во всяком случае, старость ее можно было уподобить тихому сиянию вечерней зари, когда солнце уже окончательно скрылось за
пределы горизонта и
на западе светится чуть-чуть видный отблеск его лучей, а вдали плавают облака, прообразующие соленья, варенья, моченья и всякие гарниры, — тоже игравшие в ее жизни немаловажную роль. Прозвище «сластены» осталось за ней до конца.
В 1896 году в честь коронации Николая II был большой народный праздник
на Ходынском поле, где в 1882 году была знаменитая Всероссийская художественно-промышленная выставка. Но это уже было за
пределами тогдашней Москвы. Мимо Триумфальных ворот везли возами трупы погибших
на Ходынке.
Француз внезапно рассвирепел. Крахмальная рубашка полетела
на песок; лицо Гюгенета стало багровым, глаза — совершенно дикими. Оба шалуна поняли, что зашли слишком далеко, и испуганно бросились по горной тропинке наверх; Гюгенет, голый, пустился вдогонку, и вскоре все трое исчезли из
пределов нашего зрения.
Последний кинулся
на стихи так же страстно, как недавно
на выклейку фрегатов, и ему удалось в конце концов передать изрядным стихом меланхолические размышления о листочке, уносимом потоком в неведомые
пределы.
Особенно памятен мне один такой спор. Речь коснулась знаменитой в свое время полемики между Пуше и Пастером. Первый отстаивал самозарождение микроорганизмов, второй критиковал и опровергал его опыты. Писарев со своим молодым задором накинулся
на Пастера. Самозарождение было нужно: оно кидало мост между миром организмов и мертвой природой, расширяло
пределы эволюционной теории и, как тогда казалось, доставляло победу материализму.
Отсюда
на крайних
пределах раскола — «нетовщина», явление чисто русское.
Реальная религия может быть основана лишь
на Триединстве, а лежащее под этой Троичностью первоначальное единство есть лишь
предел, о котором ничего уже нельзя сказать, ничего даже нельзя почувствовать конкретно.
Личность иррациональна для рационалистической философии и всегда разложима и
на что-нибудь сводима; пантеистический монизм или атомистический плюрализм оказываются роковыми
пределами рациональной мысли.
Современное человечество переживает тяжелый кризис: все противоречия обострились до последнего
предела, и ожидание мировой социальной катастрофы
на один лишь волосок отделимо от ожидания катастрофы религиозной.
Это большинство делится
на две категории: одни съедают пай у себя
на квартирах со своими семьями или половинщиками, другие, командированные
на работы далеко за
пределы тюрьмы, съедают его там, где работают.
Сказав таким образом о заблуждениях и о продерзостях людей наглых и злодеев, желая, елико нам возможно, пособием господним, о котором дело здесь, предупредить и наложить узду всем и каждому, церковным и светским нашей области подданным и вне
пределов оныя торгующим, какого бы они звания и состояния ни были, — сим каждому повелеваем, чтобы никакое сочинение, в какой бы науке, художестве или знании ни было, с греческого, латинского или другого языка переводимо не было
на немецкий язык или уже переведенное, с переменою токмо заглавия или чего другого, не было раздаваемо или продаваемо явно или скрытно, прямо или посторонним образом, если до печатания или после печатания до издания в свет не будет иметь отверстого дозволения
на печатание или издание в свет от любезных нам светлейших и благородных докторов и магистров университетских, а именно: во граде нашем Майнце — от Иоганна Бертрама де Наумбурха в касающемся до богословии, от Александра Дидриха в законоучении, от Феодорика де Мешедя во врачебной науке, от Андрея Елера во словесности, избранных для сего в городе нашем Ерфурте докторов и магистров.
И так изобретенное
на заключение истины и просвещения в теснейшие
пределы, изобретенное недоверяющею властию ко своему могуществу, изобретенное
на продолжение невежества и мрака, ныне во дни наук и любомудрия, когда разум отряс несродные ему пути суеверия, когда истина блистает столично паче и паче, когда источник учения протекает до дальнейших отраслей общества, когда старания правительств стремятся
на истребление заблуждений и
на отверстие беспреткновенных путей рассудку к истине, — постыдное монашеское изобретение трепещущей власти принято ныне повсеместно, укоренено и благою приемлется преградою блуждению.
Возгнушается метатель грома и молнии, ему же все стихии повинуются, возгнушается колеблющий сердца из-за
пределов вселенныя дать мстити за себя и самому царю, мечтающему быти его
на земли преемником.
Умеряя глас трубы Пиндаровой,
на ней же он воспел бренность человека и близкий
предел его понятий.
Но вот его самообожание выходит из всяких
пределов здравого смысла: он переносит прямо
на свою личность весь тот блеск, все то уважение, которым пользовался за свой сан, он решается сбросить с себя власть, уверенный, что и после того люди не перестанут трепетать его.