Неточные совпадения
Любовное свидание мужчины с женщиной именовалось «ездою
на остров любви»; грубая терминология анатомии заменилась более утонченною; появились выражения вроде «шаловливый мизантроп», [Мизантро́п —
человек, избегающий общества, нелюдим.] «милая отшельница» и т. п.
Всех европейцев здесь до четырехсот
человек, китайцев сорок, индийцев, малайцев и других азиатских племен до двадцати тысяч: это
на всем
острове.
Их до двухсот
человек на острове.
Люди изменяются до конца, до своей плоти и крови: и
на этом благодетельном
острове, как и везде, они перерождаются и меняют нравы, сбрасывают указанный природою костюм, забывают свой язык, забыли изменить только название
острова и города.
Какую роль играет этот орех здесь, в тропических широтах! Его едят и
люди, и животные; сок его пьют; из ядра делают масло, составляющее одну из главных статей торговли в Китае,
на Сандвичевых
островах и в многих других местах; из древесины строят домы, листьями кроют их, из чашек ореха делают посуду.
Я с большей отрадой смотрел
на кафров и негров в Африке,
на малайцев по
островам Индийского океана, но с глубокой тоской следил в китайских кварталах за общим потоком китайской жизни, наблюдал подробности и попадавшиеся мне ближе личности, слушал рассказы других, бывалых и знающих
людей.
Что касается ликейцев, то для них много пятнадцати-двадцати лет, чтоб сбросить свои халаты и переменить бамбуковые палки и веера
на ружья и сабли и стать
людьми, как все. Их мало; они слабы; оторвись только от Японии, которой они теперь еще боятся, — и все быстро изменится, как изменилось
на Сандвичевых
островах например.
Людей, как это они всегда делают, отвели
на один из Зондских
островов в плен, а судно утопили.
Но один потерпел при выходе какое-то повреждение, воротился и получил помощь от жителей: он был так тронут этим, что,
на прощанье, съехал с
людьми на берег, поколотил и обобрал поселенцев. У одного забрал всех кур, уток и тринадцатилетнюю дочь, у другого отнял свиней и жену, у старика же Севри, сверх того, две тысячи долларов — и ушел. Но прибывший вслед за тем английский военный корабль дал об этом знать
на Сандвичевы
острова и в Сан-Франциско, и преступник был схвачен, с судном, где-то в Новой Зеландии.
Я думал, что исполнится наконец и эта моя мечта — увидеть необитаемый
остров; но напрасно: и здесь живут
люди, конечно всего
человек тридцать разного рода Робинзонов, из беглых матросов и отставных пиратов, из которых один до сих пор носит
на руке какие-то выжженные порохом знаки прежнего своего достоинства. Они разводят ям, сладкий картофель, таро, ананасы, арбузы. У них есть свиньи, куры, утки.
На другом
острове они держат коров и быков, потому что
на Пиле скот портит деревья.
Роскошь потребует редкой дичи, фруктов не по сезону; комфорт будет придерживаться своего обыкновенного стола, но зато он потребует его везде, куда ни забросит судьба
человека: и в Африке, и
на Сандвичевых
островах, и
на Нордкапе — везде нужны ему свежие припасы, мягкая говядина, молодая курица, старое вино.
Незадолго перед нашим прибытием они,
на острове Минданао, умертвили
человек двадцать солдат.
Нам подали шлюпки, и мы, с
людьми и вещами, свезены были
на прибрежный песок и там оставлены, как совершенные Робинзоны. Что толку, что Сибирь не
остров, что там есть города и цивилизация? да до них две, три или пять тысяч верст! Мы поглядывали то
на шкуну, то
на строения и не знали, куда преклонить голову. Между тем к нам подошел какой-то штаб-офицер, спросил имена, сказал свое и пригласил нас к себе ужинать, а завтра обедать. Это был начальник порта.
Тронет, и уж тронула. Американцы, или
люди Соединенных Штатов, как их называют японцы, за два дня до нас ушли отсюда, оставив здесь больных матросов да двух офицеров, а с ними бумагу, в которой уведомляют суда других наций, что они взяли эти
острова под свое покровительство против ига японцев,
на которых имеют какую-то претензию, и потому просят других не распоряжаться. Они выстроили и сарай для склада каменного угля, и после этого
человек Соединенных Штатов, коммодор Перри, отплыл в Японию.
В Медицинской академии есть много
людей всяких сортов, есть, между прочим, и семинаристы: они имеют знакомства в Духовной академии, — через них были в ней знакомства и у Лопухова. Один из знакомых ему студентов Духовной академии, — не близкий, но хороший знакомый, — кончил курс год тому назад и был священником в каком-то здании с бесконечными коридорами
на Васильевском
острове. Вот к нему-то и отправился Лопухов, и по экстренности случая и позднему времени, даже
на извозчике.
В большинстве случаев всходы были неровные,
островами и плешинами, точно волосы
на голове у
человека, только что перенесшего жестокий тиф.
По контракту, заключенному в 1875 г.
на 24 года, общество пользуется участком
на западном берегу Сахалина
на две версты вдоль берега и
на одну версту в глубь
острова; ему предоставляются бесплатно свободные удобные места для склада угля в Приморской области я прилегающих к ней
островах; нужный для построек и работ строительный материал общество получает также бесплатно; ввоз всех предметов, необходимых для технических и хозяйственных работ и устройства рудников, предоставляется беспошлинно; за каждый пуд угля, покупаемый морским ведомством, общество получает от 15 до 30 коп.; ежедневно в распоряжение общества командируется для работ не менее 400 каторжных; если же
на работы будет выслано меньше этого числа, то за каждого недостающего рабочего казна платит обществу штрафу один рубль в день; нужное обществу число
людей может быть отпускаемо и
на ночь.
К сожалению, за недосугом, он очень редко бывает в тюрьмах и не знает, как часто у него
на острове, даже в 200–300 шагах от его квартиры, секут
людей розгами, и о числе наказанных судит только по ведомостям.
Другие же заболевают
на острове, где каждый день и каждый час представляется достаточно причин, чтобы
человеку некрепкому, с расшатанными нервами, сойти с ума.
«Сельскохозяйственная колония преступников
на острове неосуществима. Надо дать
людям заработок, сельское же хозяйство должно быть лишь подспорьем к нему».
Бошняк пишет, между прочим, в своих записках, что, разузнавая постоянно, нет ли где-нибудь
на острове поселившихся русских, он узнал от туземцев в селении Танги следующее: лет 35 или 40 назад у восточного берега разбилось какое-то судно, экипаж спасся, выстроил себе дом, а через несколько времени и судно;
на этом судне неизвестные
люди через Лаперузов пролив прошли в Татарский и здесь опять потерпели крушение близ села Мгачи, и
на этот раз спасся только один
человек, который называл себя Кемцем.
Эти цифры относятся к одному отчетному году, но если взять наличную массу каторжных за всё время ее пребывания
на острове, то отношение бегавших в разное время к общему составу выразится не менее, как в 60 %, то есть из каждых пяти
человек, которых вы видите в тюрьме или
на улице, наверное, трое уже бегали.
Когда спросишь какого-нибудь старика-поселенца, были ли в его время
на острове хорошие
люди, то он сначала помолчит немного, как бы припоминая, и потом уж ответит: «Всякое бывало».
Генерал-губернатор, начальник
острова в окружные начальники не верили в производительность труда сахалинских земледельцев; для них уже не подлежало сомнению, что попытка приурочить труд ссыльных к сельскому хозяйству потерпела полную неудачу и что продолжать настаивать
на том, чтобы колония во что бы ни стало была сельскохозяйственной, значило тратить непроизводительно казенные деньги и подвергать
людей напрасным мучениям.
За невозможностью найти
на месте
людей свободного состояния
на должности надзирателей или брать их из местных войск, не ослабляя состава последних, начальник
острова в 1888 г. разрешил зачислять
на должность надзирателей благонадежных в поведении и испытанных уже в усердии поселенцев и крестьян из ссыльных.
Я сказал этим бедным
людям, чтоб они постарались не иметь никаких
на меня надежд, что я сам бедный гимназист (я нарочно преувеличил унижение; я давно кончил курс и не гимназист), и что имени моего нечего им знать, но что я пойду сейчас же
на Васильевский
остров к моему товарищу Бахмутову, и так как я знаю наверно, что его дядя, действительный статский советник, холостяк и не имеющий детей, решительно благоговеет пред своим племянником и любит его до страсти, видя в нем последнюю отрасль своей фамилии, то, «может быть, мой товарищ и сможет сделать что-нибудь для вас и для меня, конечно, у своего дяди…»
— Извините меня, Анна Петровна, если я сказал что лишнее в вашем доме. Но это долг пастыря, который отвечает за каждую погибшую овцу. Многое вижу и молчу. Сокрушаюсь и молчу… да. Вот и вы очень огорчали меня, когда ходили
на богомолье
на Крестовые
острова. Конечно, бог везде один, но заблуждения разделяют
людей. Петр Елисеич держится относительно веры свободных мыслей, но я считаю своим долгом предостеречь вас от ошибок и увлечений.
— И скажу, все скажу… Зачем ты меня в скиты отправляла, матушка Таисья? Тогда у меня один был грех, а здесь я их, может, нажила сотни… Все тут обманом живем. Это хорошо, по-твоему? Вот и сейчас добрые
люди со всех сторон
на Крестовые
острова собрались души спасти, а мы перед ними как представленные… Вон Капитолина с вечера
на все голоса голосит, штоб меня острамить. Соблазн один…
— Ох! Ч!то вы мне будете говорить? Замечательный город! Ну, совсем европейский город. Если бы вы знали, какие улицы, электричество, трамваи, театры! А если бы вы знали, какие кафешантаны! Вы сами себе пальчики оближете. Непременно, непременно советую вам, молодой
человек, сходите в Шато-де-Флер, в Тиволи, а также проезжайте
на остров. Это что-нибудь особенное. Какие женщины, ка-ак-кие женщины!
Поддерживаемый буржуазией, 2 декабря 1852 года совершил государственный переворот и объявил себя императором.], то он с удовольствием объявил, что тот, наконец, восторжествовал и объявил себя императором, и когда я воскликнул, что Наполеон этот будет тот же губернатор наш, что весь род Наполеонов надобно сослать
на остров Елену, чтобы никому из них никогда не удалось царствовать, потому что все они в душе тираны и душители мысли и, наконец,
люди в высшей степени антихудожественные, — он совершенно не понял моих слов.
Александр Петрович, конечно, милейший
человек, хотя у него есть особенная слабость — похвастаться своим литературным суждением именно перед теми, которые, как и сам он подозревает, понимают его насквозь. Но мне не хочется рассуждать с ним об литературе, я получаю деньги и берусь за шляпу. Александр Петрович едет
на Острова на свою дачу и, услышав, что я
на Васильевский, благодушно предлагает довезти меня в своей карете.
— Гляжу я
на тебя — ходишь ты тихонький и словно бы не здешний, думаю — уйдёт он за матерью своей, сирота, лишит кого-то счастья-радости любовной! Сбились мы все тут, как зайцы в половодье,
на острове маленьком, и отец твой, и я, и этот
человек, и всем нам каждому сиротство своё — как слепота!
— Эту книгу, — выражался он, — всякий русский
человек в настоящее время у себя
на столе бессменно держать должен. Потому, кто может зараньше определить,
на какой он
остров попасть может? И сколько, теперича, есть в нашем отечестве городов, где ни хлеба испечь не умеют, ни супу сварить не из чего? А ежели кто эту книгу основательно знает, тот сам все сие и испечет, и сварит, а по времени, быть может, даже и других к употреблению подлинной пищи приспособит!
— А та, которая с письмами… Раньше-то Агафон Павлыч у ней комнату снимал, ну, и обманул. Она вдова, живет
на пенсии… Еще сама как-то приходила. Дуры эти бабы… Ну, чего лезет и
людей смешит? Ошиблась и молчи… А я бы этому Фоме невероятному все глаза выцарапала. Вон каким сахаром к девушке-то подсыпался… Я ее тоже знаю: швейка. Дама-то
на Васильевском
острове живет, далеко к ней ходить, ну, а эта ближе…
То и дело видишь во время работы, как поднимают
на берегу
людей и замертво тащат их в больницу, а по ночам подъезжают к берегу телеги с трупами, которые перегружают при свете луны в большие лодки и отвозят через Волгу зарывать в песках
на той стороне или
на острове.
Но как бы хорошо
человек ни выбрал жизнь для себя — ее хватает лишь
на несколько десятков лет, — когда просоленному морской водою Туба минуло восемьдесят — его руки, изувеченные ревматизмом, отказались работать — достаточно! — искривленные ноги едва держали согнутый стан, и, овеянный всеми ветрами старик, он с грустью вышел
на остров, поднялся
на гору, в хижину брата, к детям его и внукам, — это были
люди слишком бедные для того, чтоб быть добрыми, и теперь старый Туба не мог — как делал раньше — приносить им много вкусных рыб.
«У меня три брата, и все четверо мы поклялись друг другу, что зарежем тебя, как барана, если ты сойдешь когда-нибудь с
острова на землю в Сорренто, Кастелла-маре, Toppe или где бы то ни было. Как только узнаем, то и зарежем, помни! Это такая же правда, как то, что
люди твоей коммуны — хорошие, честные
люди. Помощь твоя не нужна синьоре моей, даже и свинья моя отказалась бы от твоего хлеба. Живи, не сходя с
острова, пока я не скажу тебе — можно!»
Так и говорят — вполголоса — двое
людей, сидя в хаосе камня
на берегу
острова; один — таможенный солдат в черной куртке с желтыми кантами и коротким ружьем за спиною, — он следит, чтоб крестьяне и рыбаки не собирали соль, отложившуюся в щелях камней; другой — старый рыбак, обритый, точно испанец, темнолицый, в серебряных баках от ушей к носу, — нос у него большой и загнут, точно у попугая.
Утро, еще не совсем проснулось море, в небе не отцвели розовые краски восхода, но уже прошли
остров Горгону — поросший лесом, суровый одинокий камень, с круглой серой башней
на вершине и толпою белых домиков у заснувшей воды. Несколько маленьких лодок стремительно проскользнули мимо бортов парохода, — это
люди с
острова идут за сардинами. В памяти остается мерный плеск длинных весел и тонкие фигуры рыбаков, — они гребут стоя и качаются, точно кланяясь солнцу.
Эти
люди являются
на остров ежегодно и целый месяц живут здесь, каждый день славословя Христа и богоматерь своей странной красивой музыкой.
Опасность так велика, что не только запятые, даже точки не упразднят ее. Наполеон I
на острове Св. Елены говорил:"Чем сильнее опасности, тем сильнейшие должны быть употреблены средства для их уврачевания". Под именем сих"сильнейших средств"что разумел великий
человек? Очевидно, он разумел то же, что разумею и я, то есть: сперва оглуши страсти, а потом уже ставь точку, хоть целую страницу точек.
Горецкий. Все в
люди вышли: один брат — ученый, в фершела вышел, да далеко угнали,
на Аландские
острова; один был в аптеке в мальчиках, да выучился по-немецки, так теперь в кондукторах до немецкой границы ездит; один в Москве у живописца краски трет; которые в писарях у становых да у квартальных; двое в суфлерах ходят по городам; один
на телеграфе где-то за Саратовом; а то один в Ростове-на-Дону под греческой фамилией табаком торгует; я вот в землемеры вышел. Да много нас, всякого звания есть.
— Ну да, про На-по-леона. Мы с ним все про философию рассуждали. А знаешь, мой друг, мне даже жаль, что с ним так строго поступили… анг-ли-чане. Конечно, не держи его
на цепи, он бы опять
на людей стал бросаться. Бешеный был
человек! Но все-таки жалко. Я бы не так поступил. Я бы его посадил
на не-о-би-таемый
остров…
Вы можете считать его даже уродом, даже уродом, пожалуй в наш век и невозможным, но тем не менее он живой
человек, и
на Васильевском
острове еще непременно есть зеркала, в которые он и до днешнего дни смотрится.
Разумеется, молчать — самое лучшее. Но как молчать, когда булавки со всех сторон так и впиваются в вас? как молчать, ежели комнаты не топлены, ежели вы ежечасно рискуете остаться в положении
человека, выброшенного
на необитаемый
остров, ежели самые обыкновенные жизненные удобства ежеминутно грозят сделаться для вас недоступными?
— Не обманулся ли я?» И, произнесши эти слова, он подошел к прежним своим произведениям, которые работались когда-то так чисто, так бескорыстно, там, в бедной лачужке
на уединенном Васильевском
острову, вдали
людей, изобилья и всяких прихотей.
От порчи и «призора» можно отговориться: «Есть славное синее море, есть
на славном синем море синей
остров, есть
на синем
острове синей камень,
на том синем камени сидит синен
человек, у синего
человека синей лук бестетивной, синяя стрела без перья, и отстреливает синей
человек синим луком бестетивным, синей стрелой без перья, притчи и призеры, и уроки, переломы и грыжища всякие, падежи и удары, и пострелы, всякую нечисть».
«Что ты, что ты, дядя Буран! — говорю ему. — Нешто живому
человеку могилу роют? Мы тебя
на амурскую сторону свезем, там
на руках понесем… Бог с тобой». — «Нет уж, братец, — отвечает старик, — против своей судьбы не пойдешь, а уж мне судьба лежать
на этом
острову, видно. Так пусть уж… чуяло сердце… Вот всю-то жизнь, почитай, все из Сибири в Расею рвался, а теперь хоть бы
на сибирской земле помереть, а не
на этом
острову проклятом…»
«Ну, ин сбивай артель. Вдвоем али втроем нечего и идти — дорога трудная. Наберется
человек десять — и ладно. А уж я пойду, поколе ноги-то носят. Хоть помереть бы мне в другом месте, а не
на этом
острову».
Или
на необитаемые
острова… И приказали бы там работать. Вот тебе и очистка, и очень даже выгодно… Потому что необитаемый
остров никакого дохода не даст, ежели не засадить его
людьми. А казне — доход первое дело, значит, морить
людей да хоронить их
на свой счёт ей не рука… Поняла? И опять же студент… озорник он, это точно, но он больше насчёт бунта, а чтобы
людей морить… не-ет, его для такой игры не купишь за все медные!