Неточные совпадения
То направлял он прогулку свою по плоской вершине возвышений, в виду расстилавшихся внизу долин, по которым повсюду оставались еще большие озера от разлития воды; или же вступал в овраги, где едва начинавшие убираться листьями дерева отягчены птичьими гнездами, — оглушенный карканьем ворон, разговорами галок и граньями грачей, перекрестными летаньями, помрачавшими
небо; или же спускался вниз к поемным
местам и разорванным плотинам — глядеть, как с оглушительным шумом неслась повергаться вода
на мельничные колеса; или же пробирался дале к пристани, откуда неслись, вместе с течью воды, первые суда, нагруженные горохом, овсом, ячменем и пшеницей; или отправлялся в поля
на первые весенние работы глядеть, как свежая орань черной полосою проходила по зелени, или же как ловкий сеятель бросал из горсти семена ровно, метко, ни зернышка не передавши
на ту или другую сторону.
Как плавающий в
небе ястреб, давши много кругов сильными крылами, вдруг останавливается распластанный
на одном
месте и бьет оттуда стрелой
на раскричавшегося у самой дороги самца-перепела, — так Тарасов сын, Остап, налетел вдруг
на хорунжего и сразу накинул ему
на шею веревку.
Иногда ночное
небо в разных
местах освещалось дальним заревом от выжигаемого по лугам и рекам сухого тростника, и темная вереница лебедей, летевших
на север, вдруг освещалась серебряно-розовым светом, и тогда казалось, что красные платки летали по темному
небу.
— А! вот вы куда забрались! — раздался в это мгновение голос Василия Ивановича, и старый штаб-лекарь предстал перед молодыми людьми, облеченный в домоделанный полотняный пиджак и с соломенною, тоже домоделанною, шляпой
на голове. — Я вас искал, искал… Но вы отличное выбрали
место и прекрасному предаетесь занятию. Лежа
на «земле», глядеть в «
небо»… Знаете ли — в этом есть какое-то особенное значение!
Полноводье еще не сбыло, и река завладела плоским прибрежьем, а у крутых берегов шумливо и кругами омывали подножия гор. В разных
местах, незаметно, будто не двигаясь, плыли суда. Высоко
на небе рядами висели облака.
Возвращение
на фрегат было самое приятное время в прогулке: было совершенно прохладно; ночь тиха; кругом,
на чистом горизонте, резко отделялись черные силуэты пиков и лесов и ярко блистала зарница — вечное украшение
небес в здешних
местах. Прямо
на голову текли лучи звезд, как серебряные нити. Но вода была лучше всего: весла с каждым ударом черпали чистейшее серебро, которое каскадом сыпалось и разбегалось искрами далеко вокруг шлюпки.
По окончании всех приготовлений адмирал, в конце ноября, вдруг решился
на отважный шаг: идти в центр Японии, коснуться самого чувствительного ее нерва, именно в город Оосаки, близ Миако, где жил микадо, глава всей Японии, сын
неба, или, как неправильно прежде называли его в Европе, «духовный император». Там, думал не без основания адмирал, японцы струсят неожиданного появления иноземцев в этом закрытом и священном
месте и скорее согласятся
на предложенные им условия.
Жар несносный; движения никакого, ни в воздухе, ни
на море. Море — как зеркало, как ртуть: ни малейшей ряби. Вид пролива и обоих берегов поразителен под лучами утреннего солнца. Какие мягкие, нежащие глаз цвета
небес и воды! Как ослепительно ярко блещет солнце и разнообразно играет лучами в воде! В ином
месте пучина кипит золотом, там как будто горит масса раскаленных угольев: нельзя смотреть; а подальше, кругом до горизонта, распростерлась лазурная гладь. Глаз глубоко проникает в прозрачные воды.
От островов Бонинсима до Японии — не путешествие, а прогулка, особенно в августе: это лучшее время года в тех
местах.
Небо и море спорят друг с другом, кто лучше, кто тише, кто синее, — словом, кто более понравится путешественнику. Мы в пять дней прошли 850 миль. Наше судно, как старшее, давало сигналы другим трем и одно из них вело
на буксире. Таща его
на двух канатах, мы могли видеться с бывшими там товарищами; иногда перемолвим и слово, написанное
на большой доске складными буквами.
Хозяйка предложила Нехлюдову тарантас доехать до полуэтапа, находившегося
на конце села, но Нехлюдов предпочел идти пешком. Молодой малый, широкоплечий богатырь, работник, в огромных свеже-вымазанных пахучим дегтем сапогах, взялся проводить. С
неба шла мгла, и было так темно, что как только малый отделялся шага
на три в тех
местах, где не падал свет из окон, Нехлюдов уже не видал его, а слышал только чмоканье его сапог по липкой, глубокой грязи.
Кроме того, было прочтено дьячком несколько стихов из Деяний Апостолов таким странным, напряженным голосом, что ничего нельзя было понять, и священником очень внятно было прочтено
место из Евангелия Марка, в котором сказано было, как Христос, воскресши, прежде чем улететь
на небо и сесть по правую руку своего отца, явился сначала Марии Магдалине, из которой он изгнал семь бесов, и потом одиннадцати ученикам, и как велел им проповедывать Евангелие всей твари, причем объявил, что тот, кто не поверит, погибнет, кто же поверит и будет креститься, будет спасен и, кроме того, будет изгонять бесов, будет излечивать людей от болезни наложением
на них рук, будет говорить новыми языками, будет брать змей и, если выпьет яд, то не умрет, а останется здоровым.
5 ноября, утром, был опять мороз (–14°С); барометр стоял высоко (757).
Небо было чистое; взошедшее солнце не давало тепла, зато давало много света. Холод всех подбадривал, всем придавал энергии. Раза два нам пришлось переходить с одного берега реки
на другой. В этих
местах Холонку шириной около 6 м; русло ее загромождено валежником.
Был конец марта. Солнышко стояло высоко
на небе и посылало
на землю яркие лучи. В воздухе чувствовалась еще свежесть ночных заморозков, в особенности в теневых
местах, но уже по талому снегу, по воде в ручьях и по веселому, праздничному виду деревьев видно было, что ночной холод никого уже запугать не может.
Ночь была тихая, славная, самая удобная для езды. Ветер то прошелестит в кустах, закачает ветки, то совсем замрет;
на небе кое-где виднелись неподвижные серебристые облачка; месяц стоял высоко и ясно озарял окрестность. Я растянулся
на сене и уже вздремнул было… да вспомнил о «неладном
месте» и встрепенулся.
Небо то все заволакивалось рыхлыми белыми облаками, то вдруг
местами расчищалось
на мгновенье, и тогда из-за раздвинутых туч показывалась лазурь, ясная и ласковая, как прекрасный глаз.
К вечеру эти облака исчезают; последние из них, черноватые и неопределенные, как дым, ложатся розовыми клубами напротив заходящего солнца;
на месте, где оно закатилось так же спокойно, как спокойно взошло
на небо, алое сиянье стоит недолгое время над потемневшей землей, и, тихо мигая, как бережно несомая свечка, затеплится
на нем вечерняя звезда.
Часов в 8 вечера
на западе начала сверкать молния, и послышался отдаленный гром.
Небо при этом освещении казалось иллюминованным. Ясно и отчетливо было видно каждое отдельное облачко. Иногда молнии вспыхивали в одном
месте, и мгновенно получались электрические разряды где-нибудь в другой стороне. Потом все опять погружалось в глубокий мрак. Стрелки начали было ставить палатки и прикрывать брезентами седла, но тревога оказалась напрасной. Гроза прошла стороной. Вечером зарницы долго еще играли
на горизонте.
Через 2 часа темное
небо начало синеть. Можно было уже рассмотреть противоположный берег и бурелом
на реке, нанесенный водою. Мы пошли
на то
место, где видели зверя.
На песке около воды были ясно видны отпечатки большой кошачьей лапы. Очевидно, тигр долго бродил около бивака с намерением чем-нибудь поживиться, но собаки почуяли его и забились в палатку.
В это время снаружи послышался конский топот. Мы сунулись
на свои
места и притворились спящими. Вошел Ли Тан-куй. Он остановился в дверях, прислушался и, убедившись, что все спят, тихонько разделся и лег
на свое
место. Вскоре я опять заснул и проснулся уже тогда, когда солнце было высоко
на небе.
К сумеркам мы возвратились
на бивак. Дождь перестал, и
небо очистилось. Взошла луна.
На ней ясно и отчетливо видны были темные
места и белые пятна. Значит, воздух был чист и прозрачен.
Вид был точно чудесный. Рейн лежал перед нами весь серебряный, между зелеными берегами; в одном
месте он горел багряным золотом заката. Приютившийся к берегу городок показывал все свои дома и улицы; широко разбегались холмы и поля. Внизу было хорошо, но наверху еще лучше: меня особенно поразила чистота и глубина
неба, сияющая прозрачность воздуха. Свежий и легкий, он тихо колыхался и перекатывался волнами, словно и ему было раздольнее
на высоте.
Он забывал, присоединяясь к косарям, отведать их галушек, которые очень любил, и стоял недвижимо
на одном
месте, следя глазами пропадавшую в
небе чайку или считая копы нажатого хлеба, унизывавшие поле.
Начал прищуривать глаза —
место, кажись, не совсем незнакомое: сбоку лес, из-за леса торчал какой-то шест и виделся прочь далеко в
небе. Что за пропасть! да это голубятня, что у попа в огороде! С другой стороны тоже что-то сереет; вгляделся: гумно волостного писаря. Вот куда затащила нечистая сила! Поколесивши кругом, наткнулся он
на дорожку. Месяца не было; белое пятно мелькало вместо него сквозь тучу. «Быть завтра большому ветру!» — подумал дед. Глядь, в стороне от дорожки
на могилке вспыхнула свечка.
Он рубит лес, корчует, роет канавы, чтобы осушить
место, и всё время, пока идут эти подготовительные работы, живет под открытым
небом,
на сырой земле.
Огонь, бежавший широкой рекою, разливая кругом яркий свет и заревом отражаясь
на темном
небе, вдруг начинает разбегаться маленькими ручейками; это значит, что он встретил поверхность земли,
местами сырую, и перебирается по сухим верхушкам травы; огонь слабеет ежеминутно, почти потухает, кое-где перепрыгивая звездочками, мрак одевает окрестность… но одна звездочка перескочила
на сухую залежь, и мгновенно расстилается широкое пламя, опять озарены окрестные
места, и снова багряное зарево отражается
на темном
небе.
На фоне светлого
неба темной массой выделялся птичий утес, где тысячами собрались пернатые, чтобы вывести птенцов, научить их плавать, летать, добывать себе пищу, которые в свою очередь и
на том же самом
месте тоже будут выводить себе подобных.
Когда мы подходили к биваку, я увидел, что нависшей со скалы белой массы не было, а
на месте нашей палатки лежала громадная куча снега вперемешку со всяким мусором, свалившимся сверху. Случилось то, чего я опасался: в наше отсутствие произошел обвал. Часа два мы откапывали палатку, ставили ее вновь, потом рубили дрова. Глубокие сумерки спустились
на землю,
на небе зажглись звезды, а мы все не могли кончить работы. Было уже совсем темно, когда мы вошли в палатку и стали готовить ужин.
Сумерки быстро спускались
на землю. В море творилось что-то невероятное. Нельзя было рассмотреть, где кончается вода и где начинается
небо. Надвигающаяся ночь, темное
небо, сыпавшее дождем с изморозью, туман — все это смешалось в общем хаосе. Страшные волны вздымались и спереди и сзади. Они налетали неожиданно и так же неожиданно исчезали,
на месте их появлялась глубокая впадина, и тогда казалось, будто лодка катится в пропасть.
Каждое утро восходит такое же светлое солнце; каждое утро
на водопаде радуга, каждый вечер снеговая, самая высокая гора там, вдали,
на краю
неба, горит пурпуровым пламенем; каждая «маленькая мушка, которая жужжит около него в горячем солнечном луче, во всем этом хоре участница:
место знает свое, любит его и счастлива»; каждая-то травка растет и счастлива!
Флора здешняя, то есть Западной Сибири, несравненно беднее Восточной: там и местность, и растительность, и воды совсем другие. От самого Томска
на Запад томительная плоскость; между тем как
на Востоке горы, живописные
места и самое
небо темноголубое, а не сероватое, как часто здесь бывает.
В эту минуту облачное
небо как бы нарочно прорвалось в одном
месте, и бледная луна, глянув в эту прореху, осветила пожелтевшую поляну, стоящие
на ней два стога и перед одним из них черную, чудовищную фигуру старого зубра.
Женичка опять ушел
на нос. Ночь все больше и больше воцарялась:
небо хоть было и чисто, но темно, и только звезды блистали
местами.
— Не понимаете? Пустяки, батенька, нечего прикидываться… Если бы я был
на месте Прозорова, я прописал бы вам такую анатомию с физиологией вместе, что
небо в овчинку бы показалось. Кто Луше подарил маринованную глисту?
Все было
на своем
месте — такое простое, обычное, закономерное: стеклянные, сияющие огнями дома, стеклянное бледное
небо, зеленоватая неподвижная ночь. Но под этим тихим прохладным стеклом — неслось неслышно буйное, багровое, лохматое. И я, задыхаясь, мчался — чтобы не опоздать.
Горячее солнце, выкатываясь
на небо, жгло пыльные улицы, загоняя под навесы юрких детей Израиля, торговавших в городских лавках; «факторы» лениво валялись
на солнцепеке, зорко выглядывая проезжающих; скрип чиновничьих перьев слышался в открытые окна присутственных
мест; по утрам городские дамы сновали с корзинами по базару, а под вечер важно выступали под руку со своими благоверными, подымая уличную пыль пышными шлейфами.
Натаскали огромную кучу хвороста и прошлогодних сухих листьев и зажгли костер. Широкий столб веселого огня поднялся к
небу. Точно испуганные, сразу исчезли последние остатки дня, уступив
место мраку, который, выйдя из рощи, надвинулся
на костер. Багровые пятна пугливо затрепетали по вершинам дубов, и казалось, что деревья зашевелились, закачались, то выглядывая в красное пространство света, то прячась назад в темноту.
Над головами стояло высокое звездное
небо, по которому беспрестанно пробегали огненные полосы бомб; налево, в аршине, маленькое отверстие вело в другой блиндаж, в которое виднелись ноги и спины матросов, живших там, и слышались пьяные голоса их; впереди виднелось возвышение порохового погреба, мимо которого мелькали фигуры согнувшихся людей, и
на котором,
на самом верху, под пулями и бомбами, которые беспрестанно свистели в этом
месте, стояла какая-то высокая фигура в черном пальто, с руками в карманах, и ногами притаптывала землю, которую мешками носили туда другие люди.
— Что вы? — отвечал он, взбешенный этим хладнокровием. — Вы забыли! я напомню вам, что здесь,
на этом самом
месте, вы сто раз клялись принадлежать мне: «Эти клятвы слышит бог!» — говорили вы. Да, он слышал их! вы должны краснеть и перед
небом и перед этими деревьями, перед каждой травкой… всё свидетель нашего счастия: каждая песчинка говорит здесь о нашей любви: смотрите, оглянитесь около себя!.. вы клятвопреступница!!!
Солнце уже стояло невысоко, направо, над старыми деревьями кунцевского сада и половина блестящего красного круга была закрыта серой, слабо просвечивающей тучей; из другой половины брызгами вырывались раздробленные огненные лучи и поразительно ярко освещали старые деревья сада, неподвижно блестевшие своими зелеными густыми макушками еще
на ясном, освещенном
месте лазури
неба.
И все я был один, и все мне казалось, что таинственно величавая природа, притягивающий к себе светлый круг месяца, остановившийся зачем-то
на одном высоком неопределенном
месте бледно-голубого
неба и вместе стоящий везде и как будто наполняющий собой все необъятное пространство, и я, ничтожный червяк, уже оскверненный всеми мелкими, бедными людскими страстями, но со всей необъятной могучей силой воображения и любви, — мне все казалось в эти минуты, что как будто природа, и луна, и я, мы были одно и то же.
И
на прекрасном фоне золотого солнца, голубых
небес, зеленых рощ и садов — всегда
на первом плане, всегда
на главном
месте она; непостижимая, недосягаемая, несравненная, единственная, восхитительная, головокружительная — Юлия.
С тех пор, каждый раз, когда являлась луна
на небе со звездами, спешил я к возлюбленной моей и все денные заботы
на время забывал с нею. Когда же последовал наш поход из тех
мест, мы дали друг другу клятву в вечной взаимной любви и простились навсегда.
Он отстал. Николай Всеволодович дошел до
места озабоченный. Этот с
неба упавший человек совершенно был убежден в своей для него необходимости и слишком нагло спешил заявить об этом. Вообще с ним не церемонились. Но могло быть и то, что бродяга не всё лгал и напрашивался
на службу в самом деле только от себя, и именно потихоньку от Петра Степановича; а уж это было всего любопытнее.
Довольно странно было и вне обыкновенных приемов это навязчивое желание этого вдруг упавшего с
неба господина рассказывать чужие анекдоты. Но он поймал Варвару Петровну
на удочку, дотронувшись до слишком наболевшего
места. Я еще не знал тогда характера этого человека вполне, а уж тем более его намерений.
На барском
месте в пошевнях сидел очень маленького роста мужчина, закутанный в медвежью шубу, с лицом, гордо приподнятым вверх, с голубыми глазами, тоже закинутыми к
небесам, и с небольшими, торчащими, как у таракана, усиками, — точно он весь стремился упорхнуть куда-то ввысь.
Сквозь тонкие облака
на небе чуть-чуть
местами мерцали звезды и ядро кометы, а хвоста ее было не видать за туманом.
Погибель была неизбежна; и витязь взмолился Христу, чтобы Спаситель избавил его от позорного плена, и предание гласит, что в то же мгновение из-под чистого
неба вниз стрекнула стрела и взвилась опять кверху, и грянул удар, и кони татарские пали
на колени и сбросили своих всадников, а когда те поднялись и встали, то витязя уже не было, и
на месте, где он стоял, гремя и сверкая алмазною пеной, бил вверх высокою струёй ключ студеной воды, сердито рвал ребра оврага и серебристым ручьем разбегался вдали по зеленому лугу.
Тишь, беспробудность, настоящее
место упокоения! Но вот что-то ухнуло, словно вздох… Нет, это ничего особенного, это снег оседает. И Ахилла стал смотреть, как почерневший снег точно весь гнется и волнуется. Это обман зрения; это по лунному
небу плывут, теснясь, мелкие тучки, и от них
на землю падает беглая тень. Дьякон прошел прямо к могиле Савелия и сел
на нее, прислонясь за одного из херувимов. Тишь, ничем ненарушимая, только тени всё беззвучно бегут и бегут, и нет им конца.
Между тем безгромный, тихий дождь пролил, воздух стал чист и свеж,
небо очистилось, и
на востоке седой сумрак начинает серебриться, приготовляя
место заре дня иже во святых отца нашего Мефодия Песношского, дня, которому, как мы можем вспомнить, дьякон Ахилла придавал такое особенное и, можно сказать, великое значение, что даже велел кроткой протопопице записать у себя этот день
на всегдашнюю память.
Здесь было довольно тихо. Луна стала совсем маленькой, и синяя ночь была довольно темна, хотя
на небе виднелись звезды, и большая, еще не застроенная площадь около центрального парка смутно белела под серебристыми лучами… Далекие дома перемежались с пустырями и заборами, и только в одном
месте какой-то гордый человек вывел дом этажей в шестнадцать, высившийся черною громадой, весь обставленный еще лесами… Эта вавилонская башня резко рисовалась
на зареве от освещенного города…