Неточные совпадения
Татьяна взором умиленным
Вокруг себя
на всё глядит,
И всё ей кажется бесценным,
Всё душу томную живит
Полумучительной отрадой:
И стол
с померкшею лампадой,
И груда
книг, и под окном
Кровать, покрытая ковром,
И вид в окно сквозь сумрак лунный,
И этот бледный полусвет,
И лорда Байрона портрет,
И столбик
с куклою чугунной
Под шляпой
с пасмурным челом,
С руками, сжатыми крестом.
Блестели золотые, серебряные венчики
на иконах и опаловые слезы жемчуга риз. У стены — старинная
кровать карельской березы, украшенная бронзой, такие же четыре стула стояли посреди комнаты вокруг стола. Около двери, в темноватом углу, — большой шкаф,
с полок его, сквозь стекло, Самгин видел ковши, братины, бокалы и черные кирпичи
книг, переплетенных в кожу. Во всем этом было нечто внушительное.
Снимая пальто, Самгин отметил, что
кровать стоит так же в углу, у двери, как стояла там,
на почтовой станции. Вместо лоскутного одеяла она покрыта клетчатым пледом. За
кроватью, в ногах ее, карточный стол
с кривыми ножками,
на нем — лампа, груда
книг, а над ним — репродукция
с Христа Габриеля Макса.
Он один приделал полки, устроил
кровать, вбил гвоздей, сделал вешалку и потом принялся разбирать вещи по порядку,
с тою только разницею, что сапоги положил уже не
с книгами, как прежде, а выстроил их длинным рядом
на комоде и бюро, а ваксу, мыло, щетки, чай и сахар разложил
на книжной полке.
Между окнами стоял небольшой письменный стол, у внутренней стены простенькая железная
кровать под белым чехлом, ночной столик, этажерка
с книгами в углу,
на окнах цветы, — вообще вся обстановка смахивала
на монастырскую келью и понравилась Привалову своей простотой.
Комната девушки
с двумя окнами выходила в сад и походила
на монашескую келью по своей скромной обстановке: обтянутый пестрым ситцем диванчик у одной стены, четыре стула, железная
кровать в углу, комод и шкаф
с книгами, письменный стол, маленький рабочий столик
с швейной машиной — вот и все.
Особенно он увлекался чтением. Часто его можно было видеть где-нибудь
на диване или
на кровати в самой неизящной позе:
на четвереньках, упершись
на локтях,
с глазами, устремленными в
книгу. Рядом
на стуле стоял стакан воды и кусок хлеба, густо посыпанный солью. Так он проводил целые дни, забывая об обеде и чае, а о гимназических уроках и подавно.
У задней стены стояла мягкая,
с красивым одеялом,
кровать Еспера Иваныча: в продолжение дня он только и делал, что,
с книгою в руках, то сидел перед столом, то ложился
на кровать.
И газета из рук —
на пол. А я стою и оглядываю кругом всю, всю комнату, я поспешно забираю
с собой — я лихорадочно запихиваю в невидимый чемодан все, что жалко оставить здесь. Стол.
Книги. Кресло.
На кресле тогда сидела I — а я внизу,
на полу…
Кровать…
Лампа
с розовым колпаком-тюльпаном
на крошечном письменном столе, рядом
с круглым, торопливо стучащим будильником и чернильницей в виде мопса;
на стене вдоль
кровати войлочный ковер
с изображением тигра и верхового арапа
с копьем; жиденькая этажерка
с книгами в одном углу, а в другом фантастический силуэт виолончельного футляра; над единственным окном соломенная штора, свернутая в трубку; около двери простыня, закрывающая вешалку
с платьем.
Чувство это в продолжение 3-месячного странствования по станциям,
на которых почти везде надо было ждать и встречать едущих из Севастополя офицеров,
с ужасными рассказами, постоянно увеличивалось и наконец довело до того бедного офицера, что из героя, готового
на самые отчаянные предприятия, каким он воображал себя в П., в Дуванкòй он был жалким трусом и, съехавшись месяц тому назад
с молодежью, едущей из корпуса, он старался ехать как можно тише, считая эти дни последними в своей жизни,
на каждой станции разбирал
кровать, погребец, составлял партию в преферанс,
на жалобную
книгу смотрел как
на препровождение времени и радовался, когда лошадей ему не давали.
Илья прошёл в ту комнату, где когда-то жил
с дядей, и пристально осмотрел её: в ней только обои почернели да вместо двух
кроватей стояла одна и над ней висела полка
с книгами.
На том месте, где спал Илья, помещался какой-то высокий неуклюжий ящик.
Почти каждый день он привозил
с собой или ему присылали из магазинов новые
книги, и у меня в лакейской в углах и под моею
кроватью лежало множество
книг на трех языках, не считая русского, уже прочитанных и брошенных.
Ни сада, ни театра, ни порядочного оркестра; городская и клубная библиотеки посещались только евреями-подростками, так что журналы и новые
книги по месяцам лежали неразрезанными; богатые и интеллигентные спали в душных, тесных спальнях,
на деревянных
кроватях с клопами, детей держали в отвратительно грязных помещениях, называемых детскими, а слуги, даже старые и почтенные, спали в кухне
на полу и укрывались лохмотьями.
Пройдя через две небольшие комнаты, хозяйка отворила потихоньку дверь в светлый и даже
с некоторой роскошью убранный покой.
На высокой
кровати,
с ситцевым пологом, сидел, облокотясь одной рукой
на столик, поставленный у самого изголовья, бледный и худой, как тень, Рославлев. Подле него старик,
с седою бородою, читал
с большим вниманием толстую
книгу в черном кожаном переплете. В ту самую минуту, как Зарецкой показался в дверях, старик произнес вполголоса: «Житие преподобного отца нашего…»
Иван Алексеевич Огнев помнит, как в тот августовский вечер он со звоном отворил стеклянную дверь и вышел
на террасу.
На нем была тогда легкая крылатка и широкополая соломенная шляпа, та самая, которая вместе
с ботфортами валяется теперь в пыли под
кроватью. В одной руке он держал большую вязку
книг и тетрадей, в другой — толстую, суковатую палку.
В углу стояла
кровать из простого некрашеного дерева
с жестким тюфяком, кожаной подушкой и вязаным шерстяным одеялом. Над ней висел образок, украшенный высохшей вербой и фарфоровым яичком. У широкого окна, так называемого итальянского, стоял большой стол,
на котором в беспорядке валялись
книги, бумаги, ландкарты и планы сражений. Шкаф
с книгами, глобусы, географические карты, прибитые к стене, и несколько простых деревянных стульев дополняли убранство комнаты юного спартанца.
Спальня эта была довольно большой комнатой, помещавшейся в глубине дома, невдалеке от спальни отца и матери,
с двумя окнами, выходившими в сад, завешанными белыми шторами. Сальная свеча, стоявшая
на комоде, полуосвещала ее, оставляя темными углы. Обставлена она была массивною мебелью в белоснежных чехлах, такая же белоснежная
кровать стояла у одной из стен, небольшой письменный стол и этажерка
с книгами и разными безделушками — подарками баловника-отца, довершали ее убранство.
Кроме стола и табурета в комнате стояли две лавки у стен да
кровать с пузатой периной и несколькими подушками;
на полке, приделанной к стене, противоположной переднему углу, лежали, в образцовом порядке, несколько десятков
книг в кожаных переплетах и свитков
с рукописями.
Обстановка камеры: стол, стул и привинченная к стене
кровать;
на стене Распятие, мой портрет и в черной рамке правила о поведении заключенных, а в углу шкап
с книгами.