Неточные совпадения
Он иногда читает Оле
Нравоучительный роман,
В котором автор знает боле
Природу, чем Шатобриан,
А между тем две, три страницы
(Пустые бредни, небылицы,
Опасные для сердца дев)
Он пропускает,
покраснев,
Уединясь от всех далеко,
Они над шахматной
доской,
На стол облокотясь, порой
Сидят, задумавшись глубоко,
И Ленский пешкою ладью
Берет в рассеянье свою.
Неугомонная супруга… но мы и позабыли, что и она тут же сидела
на высоте воза, в нарядной шерстяной зеленой кофте, по которой, будто по горностаевому меху, нашиты были хвостики,
красного только цвета, в богатой плахте, пестревшей, как шахматная
доска, и в ситцевом цветном очипке, придававшем какую-то особенную важность ее
красному, полному лицу, по которому проскальзывало что-то столь неприятное, столь дикое, что каждый тотчас спешил перенести встревоженный взгляд свой
на веселенькое личико дочки.
По темным
доскам сухой крыши, быстро опутывая ее, извивались золотые,
красные ленты; среди них крикливо торчала и курилась дымом гончарная тонкая труба; тихий треск, шелковый шелест бился в стекла окна; огонь всё разрастался; мастерская, изукрашенная им, становилась похожа
на иконостас в церкви и непобедимо выманивала ближе к себе.
Было приятно слушать добрые слова, глядя, как играет в печи
красный и золотой огонь, как над котлами вздымаются молочные облака пара, оседая сизым инеем
на досках косой крыши, — сквозь мохнатые щели ее видны голубые ленты неба. Ветер стал тише, где-то светит солнце, весь двор точно стеклянной пылью досыпан,
на улице взвизгивают полозья саней, голубой дым вьется из труб дома, легкие тени скользят по снегу, тоже что-то рассказывая.
Но вот огни исчезают в верхних окнах, звуки шагов и говора заменяются храпением, караульщик по-ночному начинает стучать в
доску, сад стал и мрачнее и светлее, как скоро исчезли
на нем полосы
красного света из окон, последний огонь из буфета переходит в переднюю, прокладывая полосу света по росистому саду, и мне видна через окно сгорбленная фигура Фоки, который в кофточке, со свечой в руках, идет к своей постели.
Это хождение продолжалось еще с добрый час, прежде чем отец Савелий подошел к небольшому
красному шкафику, утвержденному
на высоком комоде с вытянутою
доской.
Любопытные видали в замочную скважину: дорогой варшавский ковер
на полу этой комнаты; окно, задернутое зеленой тафтяной занавеской, большой черный крест с белым изображением распятого Спасителя и низенький налой
красного дерева, с зеленою бархатною подушкой внизу и большою развернутою книгою
на верхней наклонной
доске.
Благополучно сгрузили с барки
на берег
красное тупое чудовище, похожее
на безголового быка; опутали его верёвками и, ухая, рыча, дружно повезли
на катках по
доскам, положенным
на песок; котёл покачивался, двигаясь вперёд, и Никите казалось, что круглая, глупая пасть котла развёрзлась удивлённо пред весёлой силою людей. Отец, хмельной, тоже помогал тащить котёл, напряжённо покрикивая...
— Дружище, это — не так! — говорил он бородатому, солидному десятнику плотников, выхватывал из кармана книжечку в
красной коже, карандаш или чертил что-то
на доске и спрашивал...
Конечно, следы исполинского пожара еще не были изглажены: огромные обгорелые каменные дома, кое-как прикрытые старым железом, окна, заделанные деревянными
досками с нарисованными
на них рамами и стеклами, с
красными и закоптелыми полосами и пятнами по стенам, печальными знаками пламени, за три года вылетавшего из всех отверстий здания, пустыри с обгорелыми фундаментами и печами, заросшие густою травою, искрещенные прямыми тропинками, проложенными и протоптанными расчетливыми пешеходами, самая новизна, свежесть множества деревянных, прекрасной новейшей архитектуры домов, только что отстроенных или строящихся, — все красноречиво говорило о недавнем посещении Европы…
Ах, эти проклятые пуговицы! Опять нужно бежать в спальню, оттуда в умывалку. Там
на доске всегда лежат два больших
красных кирпича.
По осыпанным известью
доскам лесов, обнявших
красную громаду строящегося дома, бойко ползают фигурки каменщиков. Они лепятся
на вершине здания, маленькие, как пчелы, и возводят его все выше, выше с каждым днем.
Иван Алексеич студентом и еще не так давно, в «эпоху» Лоскутного, частенько захаживал сюда с компанией. Он не бывал тут больше двух лет. Но ничто, кажется, не изменилось. Даже
красный полинялый сундук, обитый жестью, стоял все
на том же месте. И другой, поменьше, — в лавке рядом, с боками в букетах из роз и цветных завитушек. И так же неудобно идти по покатому полу, все так же натыкаешься
на ящики, рогожи,
доски.
В цехах, у конвейеров и машин, висели темно-бурые «
красные доски», и
на них написано было мелом...
Отцу протопопу не спалось. Он долго ходил по своей комнате и наконец подошел к небольшому
красному шкафику, утвержденному
на высоком комоде с выгнутою
доскою. Из этого шкафа отец протопоп достал евгениевский календарь, переплетенный в толстую синюю папку с желтым холщовым корешком, положил эту книгу
на круглом столике, стоявшем у его постели, и зажег перед собою две экономические свечки.