Неточные совпадения
Один из них, например, вот этот, что имеет толстое лицо… не вспомню его фамилии, никак не может обойтись без того, чтобы, взошедши
на кафедру, не сделать гримасу, вот этак (делает гримасу),и потом начнет рукою из-под галстука утюжить свою бороду.
— Ведь вот, — говорил Катавасов, по привычке, приобретенной
на кафедре, растягивая свои слова, — какой был способный малый наш приятель Константин Дмитрич. Я говорю про отсутствующих, потому что его уж нет. И науку любил тогда, по выходе из университета, и интересы имел человеческие; теперь же одна половина его способностей направлена
на то, чтоб обманывать себя, и другая — чтоб оправдывать этот обман.
Цитует немедленно тех и других древних писателей и чуть только видит какой-нибудь намек или просто показалось ему намеком, уж он получает рысь и бодрится, разговаривает с древними писателями запросто, задает им запросы и сам даже отвечает
на них, позабывая вовсе о том, что начал робким предположением; ему уже кажется, что он это видит, что это ясно, — и рассуждение заключено словами: «так это вот как было, так вот какой народ нужно разуметь, так вот с какой точки нужно смотреть
на предмет!» Потом во всеуслышанье с
кафедры, — и новооткрытая истина пошла гулять по свету, набирая себе последователей и поклонников.
Он слушал горячившихся
на кафедре профессоров, а вспоминал прежнего наставника, который, не горячась, умел говорить понятно.
Катерина Ивановна ужасно обрадовалась ему, во-первых потому, что он был единственный «образованный гость» из всех гостей и, «как известно, через два года готовился занять в здешнем университете профессорскую
кафедру», а во-вторых потому, что он немедленно и почтительно извинился перед нею, что, несмотря
на все желание, не мог быть
на похоронах.
Товарищи, и между прочим Райский, старались расшевелить его самолюбие, говорили о творческой, производительной деятельности и о профессорской
кафедре. Это, конечно, был маршальский жезл, венец его желаний. Но он глубоко вздыхал в ответ
на эти мечты.
Только
на втором курсе, с двух или трех
кафедр, заговорили о них, и у «первых учеников» явились в руках оригиналы. Тогда Райский сблизился с одним забитым бедностью и робостью товарищем Козловым.
По узенькой, извилистой лестнице вошли мы прямо
на хоры главной церкви и были поражены тонкостью и изяществом деревянной резьбы, которая покрывала все стены
на хорах,
кафедру, орган — все.
Но зазвонил колокольчик, всё бросилось
на места. Фетюкович взошел
на кафедру.
Надобно вам сказать, что этот профессор был не то что глуп, а словно ушибен: с
кафедры говорил довольно связно, а дома картавил и очки все
на лбу держал; притом ученейший был человек…
— Иду. — Лопухов отправился в комнату Кирсанова, и
на дороге успел думать: «а ведь как верно, что Я всегда
на первом плане — и начал с себя и кончил собою. И с чего начал: «жертва» — какое плутовство; будто я от ученой известности отказываюсь, и от
кафедры — какой вздор! Не все ли равно, буду так же работать, и так же получу
кафедру, и так же послужу медицине. Приятно человеку, как теоретику, замечать, как играет эгоизм его мыслями
на практике».
Я чуть не захохотал, но, когда я взглянул перед собой, у меня зарябило в глазах, я чувствовал, что я побледнел и какая-то сухость покрыла язык. Я никогда прежде не говорил публично, аудитория была полна студентами — они надеялись
на меня; под
кафедрой за столом — «сильные мира сего» и все профессора нашего отделения. Я взял вопрос и прочел не своим голосом: «О кристаллизации, ее условиях, законах, формах».
И заметьте, что это отрешение от мира сего вовсе не ограничивалось университетским курсом и двумя-тремя годами юности. Лучшие люди круга Станкевича умерли; другие остались, какими были, до нынешнего дня. Бойцом и нищим пал, изнуренный трудом и страданиями, Белинский. Проповедуя науку и гуманность, умер, идучи
на свою
кафедру, Грановский. Боткин не сделался в самом деле купцом… Никто из них не отличился по службе.
Малов тихо сошел с
кафедры и, съежившись, стал пробираться к дверям; аудитория — за ним, его проводили по университетскому двору
на улицу и бросили вслед за ним его калоши.
Мы были уж очень не дети; в 1842 году мне стукнуло тридцать лет; мы слишком хорошо знали, куда нас вела наша деятельность, но шли. Не опрометчиво, но обдуманно продолжали мы наш путь с тем успокоенным, ровным шагом, к которому приучил нас опыт и семейная жизнь. Это не значило, что мы состарелись, нет, мы были в то же время юны, и оттого одни, выходя
на университетскую
кафедру, другие, печатая статьи или издавая газету, каждый день подвергались аресту, отставке, ссылке.
К концу тяжелой эпохи, из которой Россия выходит теперь, когда все было прибито к земле, одна официальная низость громко говорила, литература была приостановлена и вместо науки преподавали теорию рабства, ценсура качала головой, читая притчи Христа, и вымарывала басни Крылова, — в то время, встречая Грановского
на кафедре, становилось легче
на душе. «Не все еще погибло, если он продолжает свою речь», — думал каждый и свободнее дышал.
Германская философия была привита Московскому университету М. Г. Павловым.
Кафедра философии была закрыта с 1826 года. Павлов преподавал введение к философии вместо физики и сельского хозяйства. Физике было мудрено научиться
на его лекциях, сельскому хозяйству — невозможно, но его курсы были чрезвычайно полезны. Павлов стоял в дверях физико-математического отделения и останавливал студента вопросом: «Ты хочешь знать природу? Но что такое природа? Что такое знать?»
Я взошел
на кафедру. Ловецкий сидел возле неподвижно, положа руки
на ноги, как Мемнон или Озирис, и боялся… Я шепнул ему...
Сорок лет спустя я видел то же общество, толпившееся около
кафедры одной из аудиторий Московского университета; дочери дам в чужих каменьях, сыновья людей, не смевших сесть, с страстным сочувствием следили за энергической, глубокой речью Грановского, отвечая взрывами рукоплесканий
на каждое слово, глубоко потрясавшее сердца смелостью и благородством.
Этот страшный учитель, у которого
на кафедре всегда лежало два пучка розг и половина слушателей стояла
на коленях, сделал Ивана Федоровича аудитором, [Аудитор — старший ученик, помогающий учителю.] несмотря
на то что в классе было много с гораздо лучшими способностями.
На кафедре сидел маленький, круглый Сербинов, человек восточного типа, с чертами ожиревшей хищной птицы.
Мой сосед Кроль, тоже бросивший грамматику Перевлесского, долго и сосредоточенно жевал во рту бумажную жвачку. Наконец это ему надоело. Он вынул изо рта нажеванный комок, посмотрел
на него с некоторым недоумением и, по внезапному вдохновению, швырнул в противоположную стену. Комок влипает и расплющивается над самой
кафедрой большим серым пятном. Смех.
Кончив это, он сошел с
кафедры и неторопливо прошелся вдоль скамей по классу, думая о чем-то, как будто совсем не имеющем отношения к данной минуте и к тому, что
на него устремлено полсотни глаз, внимательных, любопытных, изучающих каждое его движение.
После обедни нас не отпускали домой, а опять гнали в тот же класс. Предстояло объяснение евангелия. Опять пятиминутная перемена, звонок. Успевший переодеться в церкви законоучитель входит
на кафедру. Первый вопрос его будет...
В таком настроении я перешел и в ровенскую гимназию. Здесь,
на первом же уроке закона божия, священник о. Крюковский вызвал меня к
кафедре и заставил читать молитвы. Читая «Отче наш», я ошибся в ударении и, вместо «
на небесèх», сказал «
на небèсех».
Осложнение сразу разрешилось. Мы поняли, что из вчерашнего происшествия решительно никаких последствий собственно для учения не вытекает и что авторитет учителя установлен сразу и прочно. А к концу этого второго урока мы были уж целиком в его власти. Продиктовав, как и в первый раз, красиво и свободно дальнейшее объяснение, он затем взошел
на кафедру и, раскрыв принесенную с собой толстую книгу в новом изящном переплете, сказал...
Еще в Житомире, когда я был во втором классе, был у нас учитель рисования, старый поляк Собкевич. Говорил он всегда по — польски или по — украински, фанатически любил свой предмет и считал его первой основой образования. Однажды, рассердившись за что-то
на весь класс, он схватил с
кафедры свой портфель, поднял его высоко над головой и изо всей силы швырнул
на пол. С сверкающими глазами, с гривой седых волос над головой, весь охваченный гневом, он был похож
на Моисея, разбивающего скрижали.
Он
на мгновение остановился, спокойно глядя, как мы, застигнутые врасплох, быстро рассаживались по местам, потом прошел к
кафедре, кивнув нам
на ходу головой.
Когда ему иной раз ставили
на кафедре чернильницу в виде женского башмачка, он делал гримасу отвращения и, отвернув лицо, обеими руками как бы отстранял от себя искушение.
Взойдя
на кафедру, останавливался, как Лотоцкий, всегда в одной позе, держась рукой за клок волос, по странной игре природы торчавший у самого горла (борода и усы у него не росли).
Первое время после этого Кранц приходил в первый класс, желтый от злости, и старался не смотреть
на Колубовского, не заговаривал с ним и не спрашивал уроков. Однако выдержал недолго: шутовская мания брала свое, и, не смея возобновить представление в полном виде, Кранц все-таки водил носом по воздуху, гримасничал и, вызвав Колубовского, показывал ему из-за
кафедры пробку.
Одетый всегда с иголочки, тщательно выбритый, без пылинки
на блестящем мундире, — он являлся
на урок минута в минуту и размеренным шагом всходил
на кафедру.
— Здесь, — ответил Доманевич, лениво чуть — чуть подымаясь с места. Авдиев
на мгновение остановился, посмотрел
на него искрящимися глазами, как бы припоминая что-то, и продолжал перекличку. Затем, отодвинув журнал, он облокотился обеими руками
на кафедру и спросил...
И именно таким, как Прелин. Я сижу
на кафедре, и ко мне обращены все детские сердца, а я, в свою очередь, знаю каждое из них, вижу каждое их движение. В числе учеников сидит также и Крыштанович. И я знаю, что нужно сказать ему и что нужно сделать, чтобы глаза его не были так печальны, чтобы он не ругал отца сволочью и не смеялся над матерью…
Едва, как отрезанный, затих последний слог последнего падежа, — в классе, точно по волшебству, новая перемена.
На кафедре опять сидит учитель, вытянутый, строгий, чуткий, и его блестящие глаза, как молнии, пробегают вдоль скамей. Ученики окаменели. И только я, застигнутый врасплох, смотрю
на все с разинутым ртом… Крыштанович толкнул меня локтем, но было уже поздно: Лотоцкий с резкой отчетливостью назвал мою фамилию и жестом двух пальцев указал
на угол.
На кафедре останавливался всегда в одной позе.
На некоторое время «
кафедра словесности» осталась незанятой.
Из-за
кафедры на меня глядело добродушное лицо, с несколько деревянным выражением и припухшими веками. «Вечный труженик, а мастер никогда!» — быстро, точно кем-то подсказанный, промелькнул у меня в голове отзыв Петра Великого о Тредьяковском.
Я чувствовал себя, как в лесу, и, когда
на первом уроке молодой учитель естественной истории назвал вдруг мою фамилию, я замер. Сердце у меня забилось, и я беспомощно оглянулся. Сидевший рядом товарищ толкнул меня локтем и сказал: «Иди, иди к
кафедре». И тотчас же громко прибавил...
Все это было так завлекательно, так ясно и просто, как только и бывает в мечтах или во сне. И видел я это все так живо, что… совершенно не заметил, как в классе стало необычайно тихо, как ученики с удивлением оборачиваются
на меня; как
на меня же смотрит с
кафедры старый учитель русского языка, лысый, как колено, Белоконский, уже третий раз окликающий меня по фамилии… Он заставил повторить что-то им сказанное, рассердился и выгнал меня из класса, приказав стать у классной двери снаружи.
В продолжение всей речи ни разу не было упомянуто о государе: это небывалое дело так поразило и понравилось императору Александру, что он тотчас прислал Куницыну владимирский крест — награда, лестная для молодого человека, только что возвратившегося, перед открытием Лицея, из-за границы, куда он был послан по окончании курса в Педагогическом институте, и назначенного в Лицей
на политическую
кафедру.
— К воскресным школам! Нет, нам надо дело делать, а они частенько там… Нет, мы сами по себе. Вы только идите со мною к Беку, чтоб не заподозрил, что это я один варганю. А со временем я вам дам за то
кафедру судебной медицины в моей академии. Только нет, — продолжал он, махнув весело рукою, — вы неисправимы. Бегучий господин. Долго не посидите
на одном месте. Провинция да идеализм загубили вас.
— Что ж в
кафедре?
На кафедре всякий свое дело делает, а я тут под рукой институтец заведу. Тут просвещенные монголы мне в этом деле помогают.
А между тем революция кончилась; Марис и Фрейлиграт сидели за конторками у лондонских банкиров; Роберта Блюма уже не было
на свете, и старческие трепетания одряхлевшей немецкой Европы успокоились под усмиряющие песни публицистов и философов 1850 года. Все было тихо, и германские владельцы думали, что сделать с скудной складчиной, собранной
на отстройку кельнской
кафедры?
Законоучитель, весьма представительной наружности, в протоиерейской камилавке и с докторским наперсным крестом, уселся
на кафедре; такого рода зрелище показалось Павлу просто великолепным.
Взойдя
на кафедру, он был как бы некоторое время в недоумении.
— Позвольте, — сказал он, — не лучше ли возвратиться к первоначальному предмету нашего разговора. Признаться, я больше насчет деточек-с. Я воспитатель-с. Есть у нас в заведении
кафедра гражданского права, ну и, разумеется, тут
на первом месте вопрос о собственности. Но ежели возможен изложенный вами взгляд
на юридическую истину, если он, как вы говорите, даже обязателен в юридической практике… что же такое после этого собственность?
Генерал поморщился, но позвонил и велел лакею подать водки. Эта неделикатная выходка Прозорова задела его за живое, но он еще раз сдержал себя и заговорил размеренно-спокойным тоном, как говорил
на кафедре...
И охота была Старосмыслову"периоды"сочинять! Добро бы философию преподавал, или занимал бы
кафедру элоквенции, [красноречия] а то — на-тко! старший учитель латинского языка! да что выдумал! Уж это самое последнее дело, если б и туда эта язва засела! Возлюбленнейшие чада народного просвещения — и те сбрендили! Сидел бы себе да в Корнелие Непоте копался — так нет, подавай ему Тацита! А хочешь Тацита — хоти и Пинегу… предатель!
Во всяком случае, орудие это несомненно существовало, и следовательно профессор уголовного права должен был так или иначе встретиться с ним
на кафедре.