Неточные совпадения
Глеб — он жаден был — соблазняется:
Завещание сожигается!
На десятки лет, до недавних
днейВосемь тысяч душ закрепил злодей,
С родом, с племенем; что народу-то!
Что народу-то! с камнем в воду-то!
Все прощает Бог, а Иудин грех
Не прощается.
Ой мужик! мужик! ты грешнее всех,
И за то тебе вечно маяться!
Затем толпы с гиком бросились в
воду и стали погружать материал
на дно.
Наивный мужик Иван скотник, казалось, понял вполне предложение Левина — принять с семьей участие в выгодах скотного двора — и вполне сочувствовал этому предприятию. Но когда Левин внушал ему будущие выгоды,
на лице Ивана выражалась тревога и сожаление, что он не может всего дослушать, и он поспешно находил себе какое-нибудь не терпящее отлагательства
дело: или брался за вилы докидывать сено из денника, или наливать
воду, или подчищать навоз.
Два мальчика в тени ракиты ловили удочками рыбу. Один, старший, только что закинул удочку и старательно выводил поплавок из-за куста, весь поглощенный этим
делом; другой, помоложе, лежал
на траве, облокотив спутанную белокурую голову
на руки, и смотрел задумчивыми голубыми глазами
на воду. О чем он думал?
На другой
день по своем приезде князь в своем длинном пальто, со своими русскими морщинами и одутловатыми щеками, подпертыми крахмаленными воротничками, в самом веселом расположении духа пошел с дочерью
на воды.
Мадам Шталь принадлежала к высшему обществу, но она была так больна, что не могла ходить, и только в редкие хорошие
дни появлялась
на водах в колясочке.
На секунду он почувствовал, что
разделяет чувство Агафьи Михайловны, недовольство
на то, что варят малину без
воды, и вообще
на чуждое Щербацкое влияние. Он улыбнулся однако и подошел к Кити.
«Ты видел, — отвечала она, — ты донесешь!» — и сверхъестественным усилием повалила меня
на борт; мы оба по пояс свесились из лодки; ее волосы касались
воды; минута была решительная. Я уперся коленкою в
дно, схватил ее одной рукой за косу, другой за горло, она выпустила мою одежду, и я мгновенно сбросил ее в волны.
Дамы
на водах еще верят нападениям черкесов среди белого
дня; вероятно, поэтому Грушницкий сверх солдатской шинели повесил шашку и пару пистолетов: он был довольно смешон в этом геройском облачении. Высокий куст закрывал меня от них, но сквозь листья его я мог видеть все и отгадать по выражениям их лиц, что разговор был сентиментальный. Наконец они приблизились к спуску; Грушницкий взял за повод лошадь княжны, и тогда я услышал конец их разговора...
— Здесь нечисто! Я встретил сегодня черноморского урядника; он мне знаком — был прошлого года в отряде; как я ему сказал, где мы остановились, а он мне: «Здесь, брат, нечисто, люди недобрые!..» Да и в самом
деле, что это за слепой! ходит везде один, и
на базар, за хлебом, и за
водой… уж видно, здесь к этому привыкли.
Татьяна любопытным взором
На воск потопленный глядит:
Он чудно вылитым узором
Ей что-то чудное гласит;
Из блюда, полного
водою,
Выходят кольца чередою;
И вынулось колечко ей
Под песенку старинных
дней:
«Там мужички-то всё богаты,
Гребут лопатой серебро;
Кому поем, тому добро
И слава!» Но сулит утраты
Сей песни жалостный напев;
Милей кошурка сердцу
дев.
Нашел он полон двор услуги;
К покойнику со всех сторон
Съезжались недруги и други,
Охотники до похорон.
Покойника похоронили.
Попы и гости ели, пили
И после важно разошлись,
Как будто
делом занялись.
Вот наш Онегин — сельский житель,
Заводов,
вод, лесов, земель
Хозяин полный, а досель
Порядка враг и расточитель,
И очень рад, что прежний путь
Переменил
на что-нибудь.
Когда дошло
дело до чистописания, я от слез, падавших
на бумагу, наделал таких клякс, как будто писал
водой на оберточной бумаге.
Отойдя в лес за мостик, по течению ручья, девочка осторожно спустила
на воду у самого берега пленившее ее судно; паруса тотчас сверкнули алым отражением в прозрачной
воде; свет, пронизывая материю, лег дрожащим розовым излучением
на белых камнях
дна.
«Если действительно все это
дело сделано было сознательно, а не по-дурацки, если у тебя действительно была определенная и твердая цель, то каким же образом ты до сих пор даже и не заглянул в кошелек и не знаешь, что тебе досталось, из-за чего все муки принял и
на такое подлое, гадкое, низкое
дело сознательно шел? Да ведь ты в
воду его хотел сейчас бросить, кошелек-то, вместе со всеми вещами, которых ты тоже еще не видал… Это как же?»
Вот, некогда,
на берегу морском,
При стаде он своём
В
день ясный сидя
И видя,
Что
на Море едва колышется
вода(Так Море присмирело),
И плавно с пристани бегут по ней суда:
«Мой друг!» сказал: «опять ты денег захотело,
Но ежели моих — пустое
дело!
На улице было солнечно и холодно, лужи, оттаяв за
день, снова покрывались ледком, хлопотал ветер, загоняя в
воду перья куриц, осенние кожаные листья, кожуру лука, дергал пальто Самгина, раздувал его тревогу… И, точно в ответ
на каждый толчок ветра, являлся вопрос...
Лидию он встретил
на другой
день утром, она шла в купальню, а он, выкупавшись, возвращался
на дачу. Девушка вдруг встала пред ним, точно опустилась из воздуха. Обменявшись несколькими фразами о жарком утре, о температуре
воды, она спросила...
Не слушая ее, Самгин прошел к себе, разделся, лег, пытаясь не думать, но — думал и видел мысли свои, как пленку пыли
на поверхности темной, холодной
воды — такая пленка бывает
на прудах после ветреных
дней.
— Ага! — и этим положил начало нового трудного
дня. Он проводил гостя в клозет, который имел право
на чин ватерклозета, ибо унитаз промывался
водой из бака. Рядом с этим учреждением оказалось не менее культурное — ванна, и
вода в ней уже была заботливо согрета.
На дачах Варавки поселились незнакомые люди со множеством крикливых детей; по утрам река звучно плескалась о берег и стены купальни; в синеватой
воде подпрыгивали, как пробки, головы людей, взмахивались в воздух масляно блестевшие руки; вечерами в лесу пели песни гимназисты и гимназистки, ежедневно, в три часа, безгрудая, тощая барышня в розовом платье и круглых, темных очках играла
на пианино «Молитву
девы», а в четыре шла берегом
на мельницу пить молоко, и по
воде косо влачилась за нею розовая тень.
Все молчали, глядя
на реку: по черной дороге бесшумно двигалась лодка,
на носу ее горел и кудряво дымился светец, черный человек осторожно шевелил веслами, а другой, с длинным шестом в руках, стоял согнувшись у борта и целился шестом в отражение огня
на воде; отражение чудесно меняло формы, становясь похожим то
на золотую рыбу с множеством плавников, то
на глубокую, до
дна реки, красную яму, куда человек с шестом хочет прыгнуть, но не решается.
Клим не видел темненького. Он не верил в сома, который любит гречневую кашу. Но он видел, что все вокруг — верят, даже Туробоев и, кажется, Лютов. Должно быть, глазам было больно смотреть
на сверкающую
воду, но все смотрели упорно, как бы стараясь проникнуть до
дна реки. Это
на минуту смутило Самгина: а — вдруг?
Оформилась она не скоро, в один из ненастных
дней не очень ласкового лета. Клим лежал
на постели, кутаясь в жидкое одеяло, набросив сверх его пальто. Хлестал по гулким крышам сердитый дождь, гремел гром, сотрясая здание гостиницы, в щели окон свистел и фыркал мокрый ветер. В трех местах с потолка
на пол равномерно падали тяжелые капли
воды, от которой исходил запах клеевой краски и болотной гнили.
После чая все займутся чем-нибудь: кто пойдет к речке и тихо бродит по берегу, толкая ногой камешки в
воду; другой сядет к окну и ловит глазами каждое мимолетное явление: пробежит ли кошка по двору, пролетит ли галка, наблюдатель и ту и другую преследует взглядом и кончиком своего носа, поворачивая голову то направо, то налево. Так иногда собаки любят сидеть по целым
дням на окне, подставляя голову под солнышко и тщательно оглядывая всякого прохожего.
Весь уголок верст
на пятнадцать или
на двадцать вокруг представлял ряд живописных этюдов, веселых, улыбающихся пейзажей. Песчаные и отлогие берега светлой речки, подбирающийся с холма к
воде мелкий кустарник, искривленный овраг с ручьем
на дне и березовая роща — все как будто было нарочно прибрано одно к одному и мастерски нарисовано.
— Да, это очень смешно. Она милая женщина и хитрая, и себе
на уме в своих
делах, как все женщины, когда они, как рыбы, не лезут из
воды на берег, а остаются в
воде, то есть в своей сфере…
Она немного отдохнула, открыв все Райскому и Тушину. Ей стало будто покойнее. Она сбросила часть тяжести, как моряки в бурю бросают часть груза, чтоб облегчить корабль. Но самый тяжелый груз был
на дне души, и ладья ее сидела в
воде глубоко, черпала бортами и могла, при новом ожидаемом шквале, черпнуть и не встать больше.
По изустным рассказам свидетелей, поразительнее всего казалось переменное возвышение и понижение берега: он то приходил вровень с фрегатом, то вдруг возвышался саженей
на шесть вверх. Нельзя было решить, стоя
на палубе, поднимается ли
вода, или опускается самое
дно моря? Вращением
воды кидало фрегат из стороны в сторону, прижимая
на какую-нибудь сажень к скалистой стене острова, около которого он стоял, и грозя раздробить, как орех, и отбрасывая опять
на середину бухты.
Вот тут и началась опасность. Ветер немного засвежел, и помню я, как фрегат стало бить об
дно. Сначала было два-три довольно легких удара. Затем так треснуло, что затрещали шлюпки
на боканцах и марсы (балконы
на мачтах). Все бывшие в каютах выскочили в тревоге, а тут еще удар, еще и еще. Потонуть было трудно: оба берега в какой-нибудь версте; местами,
на отмелях,
вода была по пояс человеку.
Мы шли в тени сосен, банианов или бледно-зеленых бамбуков, из которых Посьет выломал тут же себе славную зеленую трость. Бамбуки сменялись выглядывавшим из-за забора бананником, потом строем красивых деревьев и т. д. «Что это, ячмень, кажется!» — спросил кто-то. В самом
деле наш кудрявый ячмень! По террасам, с одной
на другую, текли нити
воды, орошая посевы риса.
Потом стало ворочать его то в одну, то в другую сторону с такой быстротой, что в тридцать минут, по словам рапорта, было сделано им сорок два оборота! Наконец начало бить фрегат, по причине переменной прибыли и убыли
воды, об
дно, о свои якоря и класть то
на один, то
на другой бок. И когда во второй раз положило — он оставался в этом положении с минуту…
Дня три я не сходил
на берег: нездоровилось и не влекло туда, не веяло свежестью и привольем. Наконец,
на четвертый
день, мы с Посьетом поехали
на шлюпке, сначала вдоль китайского квартала, состоящего из двух частей народонаселения: одна часть живет
на лодках, другая в домишках, которые все сбиты в кучу и лепятся
на самом берегу, а иные утверждены
на сваях,
на воде.
Трюм постоянно наполнялся
водой, и если б мы остались тут, то, вероятно, к концу
дня увидели бы, как оно погрузится
на дно.
Даже пресную
воду стали выдавать по порциям: сначала по две, потом по одной кружке в
день на человека, только для питья.
Многие из нас и чаю не пили, не ужинали: все смотрели
на берега и
на их отражения в
воде,
на иллюминацию,
на лодки, толкуя, предсказывая успех или неуспех
дела, догадываясь о характере этого народа.
Оторвется ли руль: надежда спастись придает изумительное проворство, и делается фальшивый руль. Оказывается ли сильная пробоина, ее затягивают
на первый случай просто парусом — и отверстие «засасывается» холстом и не пропускает
воду, а между тем десятки рук изготовляют новые доски, и пробоина заколачивается. Наконец судно отказывается от битвы, идет ко
дну: люди бросаются в шлюпку и
на этой скорлупке достигают ближайшего берега, иногда за тысячу миль.
Вследствие колебания морского
дна у берегов Японии в бухту Симодо влился громадный вал, который коснулся берега и отхлынул, но не успел уйти из бухты, как навстречу ему, с моря, хлынул другой вал, громаднее. Они столкнулись, и не вместившаяся в бухте
вода пришла в круговоротное движение и начала полоскать всю бухту, хлынув
на берега, вплоть до тех высот, куда спасались люди из Симодо.
Днем облитые ослепительным солнечным блеском
воды сверкают, как растопленное серебро; лучи снопами отвесно и неотразимо падают
на все —
на скалы,
на вершины пальм,
на палубы кораблей и, преломляясь, льют каскады огня и блеска по сторонам.
Уж я теперь забыл, продолжал ли Фаддеев делать экспедиции в трюм для добывания мне пресной
воды, забыл даже, как мы провели остальные пять
дней странствования между маяком и банкой; помню только, что однажды, засидевшись долго в каюте, я вышел часов в пять после обеда
на палубу — и вдруг близехонько увидел длинный, скалистый берег и пустые зеленые равнины.
Но и наши не оставались в долгу. В то самое время, когда фрегат крутило и било об
дно,
на него нанесло напором
воды две джонки. С одной из них сняли с большим трудом и приняли
на фрегат двух японцев, которые неохотно дали себя спасти, под влиянием строгого еще тогда запрещения от правительства сноситься с иноземцами. Третий товарищ их решительно побоялся, по этой причине, последовать примеру первых двух и тотчас же погиб вместе с джонкой. Сняли также с плывшей мимо крыши дома старуху.
Я не уехал ни
на другой, ни
на третий
день. Дорогой
на болотах и
на реке Мае, едучи верхом и в лодке, при легких утренних морозах, я простудил ноги.
На третий
день по приезде в Якутск они распухли. Доктор сказал, что
водой по Лене мне ехать нельзя, что надо подождать, пока пройдет опухоль.
Воду же в кружке переменяли ему
на каждый
день.
В Страстную же седмицу от понедельника даже до субботнего вечера,
дней шесть, хлеб с
водою точию ясти и зелие не варено, и се с воздержанием; аще есть можно и не
на всяк
день приимати, но, яко же речено бысть, о первой седмице.
Но что сие сравнительно с вами, великий отче, — ободрившись, прибавил монашек, — ибо и круглый год, даже и во Святую Пасху, лишь хлебом с
водою питаетесь, и что у нас хлеба
на два
дня, то у вас
на всю седмицу идет.
Наконец хромой таза вернулся, и мы стали готовиться к переправе. Это было не так просто и легко, как казалось с берега. Течение в реке было весьма быстрое, перевозчик-таза каждый раз поднимался вверх по
воде метров
на 300 и затем уже пускался к противоположному берегу, упираясь изо всех сил шестом в
дно реки, и все же течением его сносило к самому устью.
День кончился, и в воздухе стало холодать. Тогда я предложил своему спутнику остановиться. В одном месте между утесами был плоский берег, куда
водой нанесло много плавника. Мы взобрались
на него и первым
делом развели большой костер, а затем принялись готовить ужин.
По его словам, такой же тайфун был в 1895 году. Наводнение застало его
на реке Даубихе, около урочища Анучино. Тогда
на маленькой лодочке он спас заведующего почтово-телеграфной конторой, двух солдаток с детьми и четырех китайцев. Два
дня и две ночи он разъезжал
на оморочке и снимал людей с крыш домов и с деревьев. Сделав это доброе
дело, Дерсу ушел из Анучина, не дожидаясь полного спада
воды. Его потом хотели наградить, но никак не могли разыскать в тайге.
На реке Гага, как раз против притока Ада, в 5 км от моря, есть теплый ключ. Окружающая его порода — диабаз. Здесь, собственно говоря, два ключа: горячий и холодный. Оба они имеют выходы
на дне небольшого водоема, длина которого равна 2 м, ширина 5 м и глубина 0,6 м. Со
дна с шипением выделяется сероводород. Температура
воды +28,1°;
на поверхности земли, около резервуара, была +12°. Температура воздуха +7,5°С.
Наконец я узнал, в чем
дело. В тот момент, когда он хотел зачерпнуть
воды, из реки выставилась голова рыбы. Она смотрела
на Дерсу и то открывала, то закрывала рот.