Неточные совпадения
Самгин не видел
на лицах слушателей радости и не видел «огней души» в
глазах жителей, ему казалось, что все настроены так же неопределенно, как сам он, и никто еще не решил — надо ли радоваться? В длинном ораторе он тотчас признал почтово-телеграфного чиновника Якова Злобина,
у которого когда-то жил Макаров. Его «ура» поддержали несколько человек, очень слабо и конфузливо, а
сосед Самгина, толстенький, в теплом пальто, заметил...
Соседи позабыли об этой истории и только изредка рассказывали наезжим гостям, как о диковинке, о помещике-покойнике, живущем в Овсецове,
на глазах у властей.
— Позвольте же и мне, милостивый государь, с своей стороны вам заметить, — раздражительно вдруг заговорил Иван Федорович, потерявший последнее терпение, — что жена моя здесь
у князя Льва Николаевича, нашего общего друга и
соседа, и что во всяком случае не вам, молодой человек, судить о поступках Лизаветы Прокофьевны, равно как выражаться вслух и в
глаза о том, что написано
на моем лице.
— Ничего, ничего, пожалуйста, — я улыбнулся
соседу, раскланялся с ним.
На бляхе
у него сверкнуло: S-4711 (понятно, почему от самого первого момента был связан для меня с буквой S: это было не зарегистрированное сознанием зрительное впечатление). И сверкнули
глаза — два острых буравчика, быстро вращаясь, ввинчивались все глубже, и вот сейчас довинтятся до самого дна, увидят то, что я даже себе самому…
— А кто может знать, какие
у соседа мысли? — строго округляя
глаза, говорит старик веским баском. — Мысли — как воши, их не сочтеши, — сказывают старики. Может, человек, придя домой-то, падет
на колени да и заплачет, бога умоляя: «Прости, Господи, согрешил во святой день твой!» Может, дом-от для него — монастырь и живет он там только с богом одним? Так-то вот! Каждый паучок знай свой уголок, плети паутину да умей понять свой вес, чтобы выдержала тебя…
Приказчик
соседа уже не в первый раз служил
у него; он считался ловким торговцем, но страдал запоем;
на время запоя хозяин прогонял его, а потом опять брал к себе этого худосочного и слабосильного человека с хитрыми
глазами. Внешне кроткий, покорный каждому жесту хозяина, он всегда улыбался в бородку себе умненькой улыбочкой, любил сказать острое словцо, и от него исходил тот дрянной запах, который свойствен людям с гнилыми зубами, хотя зубы его были белы и крепки.
Говорили, что, во время процветания крепостного права,
у него был целый гарем, но какой-то гарем особенный, так что
соседи шутя называли его Дон Жуаном наоборот; говорили, что он
на своем веку не менее двадцати человек засек или иным образом лишил жизни; говорили, что он по ночам ходил к своим крестьянам с обыском и что ни один мужик не мог укрыть ничего ценного от зоркого его
глаза.
Двое присяжных — Додонов и его
сосед, рыжий, бритый человек, — наклонив друг к другу головы, беззвучно шевелили губами, а
глаза их, рассматривая девушку, улыбались. Петруха Филимонов подался всем телом вперёд, лицо
у него ещё более покраснело, усы шевелились. Ещё некоторые из присяжных смотрели
на Веру, и все — с особенным вниманием, — оно было понятно Лунёву и противно ему.
Он обращался к своему
соседу, тот ответил ему пьяной улыбкой. Ухтищев тоже был пьян. Посоловевшими
глазами глядя в лицо своей дамы, он что-то бормотал. Дама с птичьим лицом клевала конфеты, держа коробку под носом
у себя. Павленька ушла
на край плота и, стоя там, кидала в воду корки апельсина.
— Понимаешь, — иду бульваром, вижу — толпа, в середине оратор, ну, я подошёл, стою, слушаю. Говорит он этак, знаешь, совсем без стеснения, я
на всякий случай и спросил
соседа: кто это такой умница? Знакомое, говорю, лицо — не знаете вы фамилии его? Фамилия — Зимин. И только это он назвал фамилию, вдруг какие-то двое цап меня под руки. «Господа, — шпион!» Я слова сказать не успел. Вижу себя в центре, и этакая тишина вокруг, а
глаза у всех — как шилья… Пропал, думаю…
Он много говорил, пил вино и курил дорогие сигары. К Песоцким часто, чуть ли не каждый день, приезжали барышни-соседки, которые вместе с Таней играли
на рояле и пели; иногда приезжал молодой человек,
сосед, хорошо игравший
на скрипке. Коврин слушал музыку и пение с жадностью и изнемогал от них, и последнее выражалось физически тем, что
у него слипались
глаза и клонило голову набок.
Она была в новом, розовом, ситцевом, не мытом платье, подарке барыни, которое, как лубок, стояло
на ней и кололо
глаза соседям; волосы
у ней лоснились,
на них она пол-огарка вымазала; башмаки были хоть не новые, но тонкие.
Это поведение дочери
у гроба отца возмутило
соседей и стало надолго предметом обсуждения обывателей Сивцева Вражка. Заметили также взгляды ненависти и презрения, которые подчас останавливала неутешная вдова
на своей единственной дочери, которая, казалось бы, в минуту потери мужа, должна бы была сделаться особенно дорогой для одинокой матери. Все это подтвердило в
глазах обывателей созданную уже целые годы легенду о происхождении этого «звереныша».
Так Зинка начала страдать, и пряталась от всех, и покрывала платком косу, боясь, чтобы нравственные
соседи не вымазали ночью дегтем ворот
у ее матери. Ее почти никто не видал, но если кто видел, тот замечал, что она «ужасно красива», и почитал себя вправе мануть ее
на грех. И в самом деле, как ни глодало ее горе, она все хорошела и, наконец, попала
на глаза пожилому сапожнику, который так ею пленился, что прямо спросил ее...