Неточные совпадения
Левин встречал в
журналах статьи, о которых шла речь, и читал их, интересуясь ими, как развитием знакомых ему, как естественнику по университету, основ естествознания, но никогда не сближал этих научных выводов о происхождении человека как животного, о рефлексах, о биологии и социологии, с теми
вопросами о значении жизни и смерти для себя самого, которые в последнее время чаще и чаще приходили ему
на ум.
Политический
вопрос с 1830 года делается исключительно
вопросом мещанским, и вековая борьба высказывается страстями и влечениями господствующего состояния. Жизнь свелась
на биржевую игру, все превратилось в меняльные лавочки и рынки — редакции
журналов, избирательные собрания, камеры. Англичане до того привыкли все приводить, к лавочной номенклатуре, что называют свою старую англиканскую церковь — Old Shop. [Старая лавка (англ.).]
— Когда вы получили этот
журнал? — промолвила Лиза, не отвечая
на его
вопрос.
Советую тебе подписаться
на Журнал землевладельцев…будешь доволен. Когда-то мы опять будем говорить об русском
вопросе? Я читаю все, что пишется об этом в «Русском вестнике», «Современнике» и «Атенее»…
Библиотека здесь большая, но все уже такая классическая древность, что из рук падает. Мы подписались у Urbain [Урбен (владелец библиотеки в Москве).] и почитываем иногда романчики. Давно я ничего в этом роде не видал. (Это ответ
на Николаева
вопрос.) Кроме того, получаем русские
журналы.
Когда профессор в очках равнодушно обратился ко мне, приглашая отвечать
на вопрос, то, взглянув ему в глаза, мне немножко совестно было за него, что он так лицемерил передо мной, и я несколько замялся в начале ответа; но потом пошло легче и легче, и так как
вопрос был из русской истории, которую я знал отлично, то я кончил блистательно и даже до того расходился, что, желая дать почувствовать профессорам, что я не Иконин и что меня смешивать с ним нельзя, предложил взять еще билет; но профессор, кивнув головой, сказал: «Хорошо-с», — и отметил что-то в
журнале.
Преимущественное внимание всех газет и
журналов было в прошлом году обращено
на крестьянский
вопрос.
Она выписывала книги и
журналы и читала у себя в комнате. И по ночам читала, лежа в постели. Когда часы в коридоре били два или три и когда уже от чтения начинали болеть виски, она садилась в постели и думала. Что делать? Куда деваться? Проклятый, назойливый
вопрос,
на который давно уже готово много ответов и, в сущности, нет ни одного.
Будто мы тем и виноваты, что мы родимся мужчинами, и за то женщины имеют привилегию
на всеобщее послабление к нашим обидам, меж тем как мы даже
вопроса о себе поднять не можем нигде, кроме духовных
журналов, которых никто не читает…
Выйдет ленивая, не знающая урока ученица, вроде Ренн, он ее самыми немудреными и легко понятными
вопросами наведет
на ответ так, что урок она хотя слабо, а все-таки ответит и получит 11 в классном
журнале.
Несмотря
на то что в моей тогдашней политико-социальной"платформе"были пробелы и недочеты, я искренно старался о том, чтобы в
журнале все отделы были наполнены. Единственный из тогдашних редакторов толстых
журналов, я послал специального корреспондента в Варшаву и Краков во время восстания — Н.В.Берга, считавшегося самым подготовленным нашим писателем по польскому
вопросу. Стоило это, по тогдашним ценам, не дешево и сопряжено было с разными неприятностями и для редакции и для самого корреспондента.
На вопрос: кто из тогдашних первых корифеев печатался в"Библиотеке", я должен, однако ж, ответить отрицательно. Вышло это не потому, что у меня не хватило усердия в привлечении их к
журналу. Случилось это, во-первых, оттого, что мое редакторство продолжалось так, в сущности, недолго; а главное — от причин, от моей доброй воли не зависящих.
Года три назад мне случайно попал в руки берлинский
журнал на русском языке «Эпопея», под редакцией Андрея Белого. В нем, между прочим, были помещены воспоминания о февральской революции Алексея Ремизова под вычурным заглавием: «Всеобщее восстание. Временник Алексея Ремизова, Орь». Откровенный обыватель, с циничным самодовольством выворачивающий свое обывательское нутро, для которого в налетевшем урагане кардинальнейший
вопрос: «революция или чай пить?» Одна из главок была такая...
В то время, когда
на юбилее московского актера упроченное тостом явилось общественное мнение, начавшее карать всех преступников; когда грозные комиссии из Петербурга поскакали
на юг ловить, обличать и казнить комиссариатских злодеев; когда во всех городах задавали с речами обеды севастопольским героям и им же, с оторванными руками и ногами, подавали трынки, встречая их
на мостах и дорогах; в то время, когда ораторские таланты так быстро развились в народе, что один целовальник везде и при всяком случае писал и печатал и наизусть сказывал
на обедах речи, столь сильные, что блюстители порядка должны были вообще принять укротительные меры против красноречия целовальника; когда в самом аглицком клубе отвели особую комнату для обсуждения общественных дел; когда появились
журналы под самыми разнообразными знаменами, —
журналы, развивающие европейские начала
на европейской почве, но с русским миросозерцанием, и
журналы, исключительно
на русской почве, развивающие русские начала, однако с европейским миросозерцанием; когда появилось вдруг столько
журналов, что, казалось, все названия были исчерпаны: и «Вестник», и «Слово», и «Беседа», и «Наблюдатель», и «Звезда», и «Орел» и много других, и, несмотря
на то, все являлись еще новые и новые названия; в то время, когда появились плеяды писателей, мыслителей, доказывавших, что наука бывает народна и не бывает народна и бывает ненародная и т. д., и плеяды писателей, художников, описывающих рощу и восход солнца, и грозу, и любовь русской девицы, и лень одного чиновника, и дурное поведение многих чиновников; в то время, когда со всех сторон появились
вопросы (как называли в пятьдесят шестом году все те стечения обстоятельств, в которых никто не мог добиться толку), явились
вопросы кадетских корпусов, университетов, цензуры, изустного судопроизводства, финансовый, банковый, полицейский, эманципационный и много других; все старались отыскивать еще новые
вопросы, все пытались разрешать их; писали, читали, говорили проекты, все хотели исправить, уничтожить, переменить, и все россияне, как один человек, находились в неописанном восторге.