Неточные совпадения
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть
у нас губернская мадера: неказиста
на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею
на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
А он между тем неподвижно лежал
на самом солнечном припеке и тяжело храпел. Теперь он был
у всех
на виду; всякий мог свободно рассмотреть его и убедиться, что это подлинный идиот — и ничего более.
— Смотрел я однажды
у пруда
на лягушек, — говорил он, — и был смущен диаволом. И начал себя бездельным обычаем спрашивать, точно ли один человек обладает душою, и нет ли таковой
у гадов земных! И, взяв лягушку, исследовал. И по исследовании нашел: точно; душа есть и
у лягушки, токмо малая
видом и не бессмертная.
Наказанный сидел в зале
на угловом окне; подле него стояла Таня с тарелкой. Под
видом желания обеда для кукол, она попросила
у Англичанки позволения снести свою порцию пирога в детскую и вместо этого принесла ее брату. Продолжая плакать о несправедливости претерпенного им наказания, он ел принесенный пирог и сквозь рыдания приговаривал: «ешь сама, вместе будем есть… вместе».
Для чего этим трем барышням нужно было говорить через день по-французски и по-английски; для чего они в известные часы играли попеременкам
на фортепиано, звуки которого слышались
у брата наверху, где занимались студенты; для чего ездили эти учителя французской литературы, музыки, рисованья, танцев; для чего в известные часы все три барышни с М-llе Linon подъезжали в коляске к Тверскому бульвару в своих атласных шубках — Долли в длинной, Натали в полудлинной, а Кити в совершенно короткой, так что статные ножки ее в туго-натянутых красных чулках были
на всем
виду; для чего им, в сопровождении лакея с золотою кокардой
на шляпе, нужно было ходить по Тверскому бульвару, — всего этого и многого другого, что делалось в их таинственном мире, он не понимал, но знал, что всё, что там делалось, было прекрасно, и был влюблен именно в эту таинственность совершавшегося.
—
У меня и коньков нет, — отвечал Левин, удивляясь этой смелости и развязности в ее присутствии и ни
на секунду не теряя ее из
вида, хотя и не глядел
на нее.
Он ехал и отдохнуть
на две недели и в самой святая-святых народа, в деревенской глуши, насладиться
видом того поднятия народного духа, в котором он и все столичные и городские жители были вполне убеждены. Катавасов, давно собиравшийся исполнить данное Левину обещание побывать
у него, поехал с ним вместе.
Левин не сел в коляску, а пошел сзади. Ему было немного досадно
на то, что не приехал старый князь, которого он чем больше знал, тем больше любил, и
на то, что явился этот Васенька Весловский, человек совершенно чужой и лишний. Он показался ему еще тем более чуждым и лишним, что, когда Левин подошел к крыльцу,
у которого собралась вся оживленная толпа больших и детей, он увидал, что Васенька Весловский с особенно ласковым и галантным
видом целует руку Кити.
Я сидел
у княгини битый час. Мери не вышла, — больна. Вечером
на бульваре ее не было. Вновь составившаяся шайка, вооруженная лорнетами, приняла в самом деле грозный
вид. Я рад, что княжна больна: они сделали бы ей какую-нибудь дерзость.
У Грушницкого растрепанная прическа и отчаянный
вид; он, кажется, в самом деле огорчен, особенно самолюбие его оскорблено; но ведь есть же люди, в которых даже отчаяние забавно!..
За большим столом ужинала молодежь, и между ними Грушницкий. Когда я вошел, все замолчали: видно, говорили обо мне. Многие с прошедшего бала
на меня дуются, особенно драгунский капитан, а теперь, кажется, решительно составляется против меня враждебная шайка под командой Грушницкого.
У него такой гордый и храбрый
вид…
Он думал о благополучии дружеской жизни, о том, как бы хорошо было жить с другом
на берегу какой-нибудь реки, потом чрез эту реку начал строиться
у него мост, потом огромнейший дом с таким высоким бельведером, [Бельведер — буквально: прекрасный
вид; здесь: башня
на здании.] что можно оттуда видеть даже Москву и там пить вечером чай
на открытом воздухе и рассуждать о каких-нибудь приятных предметах.
С каждым годом притворялись окна в его доме, наконец остались только два, из которых одно, как уже видел читатель, было заклеено бумагою; с каждым годом уходили из
вида более и более главные части хозяйства, и мелкий взгляд его обращался к бумажкам и перышкам, которые он собирал в своей комнате; неуступчивее становился он к покупщикам, которые приезжали забирать
у него хозяйственные произведения; покупщики торговались, торговались и наконец бросили его вовсе, сказавши, что это бес, а не человек; сено и хлеб гнили, клади и стоги обращались в чистый навоз, хоть разводи
на них капусту, мука в подвалах превратилась в камень, и нужно было ее рубить, к сукнам, холстам и домашним материям страшно было притронуться: они обращались в пыль.
Чичиков, со своей стороны, был очень рад, что поселился
на время
у такого мирного и смирного хозяина. Цыганская жизнь ему надоела. Приотдохнуть, хотя
на месяц, в прекрасной деревне, в
виду полей и начинавшейся весны, полезно было даже и в геморроидальном отношении. Трудно было найти лучший уголок для отдохновения. Весна убрала его красотой несказанной. Что яркости в зелени! Что свежести в воздухе! Что птичьего крику в садах! Рай, радость и ликованье всего! Деревня звучала и пела, как будто новорожденная.
Теперь
у нас дороги плохи,
Мосты забытые гниют,
На станциях клопы да блохи
Заснуть минуты не дают;
Трактиров нет. В избе холодной
Высокопарный, но голодный
Для
виду прейскурант висит
И тщетный дразнит аппетит,
Меж тем как сельские циклопы
Перед медлительным огнем
Российским лечат молотком
Изделье легкое Европы,
Благословляя колеи
И рвы отеческой земли.
Тарас поглядел
на этого Соломона, какого ещё не было
на свете, и получил некоторую надежду. Действительно,
вид его мог внушить некоторое доверие: верхняя губа
у него была просто страшилище; толщина ее, без сомнения, увеличилась от посторонних причин. В бороде
у этого Соломона было только пятнадцать волосков, и то
на левой стороне.
На лице
у Соломона было столько знаков побоев, полученных за удальство, что он, без сомнения, давно потерял счет им и привык их считать за родимые пятна.
Разница была только в том, что вместо сидения за указкой и пошлых толков учителя они производили набег
на пяти тысячах коней; вместо луга, где играют в мяч,
у них были неохраняемые, беспечные границы, в
виду которых татарин выказывал быструю свою голову и неподвижно, сурово глядел турок в зеленой чалме своей.
Это был один из тех характеров, которые могли возникнуть только в тяжелый XV век
на полукочующем углу Европы, когда вся южная первобытная Россия, оставленная своими князьями, была опустошена, выжжена дотла неукротимыми набегами монгольских хищников; когда, лишившись дома и кровли, стал здесь отважен человек; когда
на пожарищах, в
виду грозных соседей и вечной опасности, селился он и привыкал глядеть им прямо в очи, разучившись знать, существует ли какая боязнь
на свете; когда бранным пламенем объялся древле мирный славянский дух и завелось козачество — широкая, разгульная замашка русской природы, — и когда все поречья, перевозы, прибрежные пологие и удобные места усеялись козаками, которым и счету никто не ведал, и смелые товарищи их были вправе отвечать султану, пожелавшему знать о числе их: «Кто их знает!
у нас их раскидано по всему степу: что байрак, то козак» (что маленький пригорок, там уж и козак).
Произошло это утром, в десять часов. В этот час утра, в ясные дни, солнце всегда длинною полосой проходило по его правой стене и освещало угол подле двери.
У постели его стояла Настасья и еще один человек, очень любопытно его разглядывавший и совершенно ему незнакомый. Это был молодой парень в кафтане, с бородкой, и с
виду походил
на артельщика. Из полуотворенной двери выглядывала хозяйка. Раскольников приподнялся.
Да оставь я иного-то господина совсем одного: не бери я его и не беспокой, но чтоб знал он каждый час и каждую минуту, или по крайней мере подозревал, что я все знаю, всю подноготную, и денно и нощно слежу за ним, неусыпно его сторожу, и будь он
у меня сознательно под вечным подозрением и страхом, так ведь, ей-богу, закружится, право-с, сам придет, да, пожалуй, еще и наделает чего-нибудь, что уже
на дважды два походить будет, так сказать, математический
вид будет иметь, — оно и приятно-с.
— Позвольте, позвольте, я с вами совершенно согласен, но позвольте и мне разъяснить, — подхватил опять Раскольников, обращаясь не к письмоводителю, а все к Никодиму Фомичу, но стараясь всеми силами обращаться тоже и к Илье Петровичу, хотя тот упорно делал
вид, что роется в бумагах и презрительно не обращает
на него внимания, — позвольте и мне с своей стороны разъяснить, что я живу
у ней уж около трех лет, с самого приезда из провинции и прежде… прежде… впрочем, отчего ж мне и не признаться в свою очередь, с самого начала я дал обещание, что женюсь
на ее дочери, обещание словесное, совершенно свободное…
Она ужасно рада была, что, наконец, ушла; пошла потупясь, торопясь, чтобы поскорей как-нибудь уйти
у них из
виду, чтобы пройти как-нибудь поскорей эти двадцать шагов до поворота направо в улицу и остаться, наконец, одной, и там, идя, спеша, ни
на кого не глядя, ничего не замечая, думать, вспоминать, соображать каждое сказанное слово, каждое обстоятельство.
Что же касается до Петра Петровича, то я всегда была в нем уверена, — продолжала Катерина Ивановна Раскольникову, — и уж, конечно, он не похож… — резко и громко и с чрезвычайно строгим
видом обратилась она к Амалии Ивановне, отчего та даже оробела, — не похож
на тех ваших расфуфыренных шлепохвостниц, которых
у папеньки в кухарки
на кухню не взяли бы, а покойник муж, уж конечно, им бы честь сделал, принимая их, и то разве только по неистощимой своей доброте.
— По некоторым словам и словечкам вашим во время вашего рассказа я замечаю, что
у вас и теперь свои
виды и самые неотлагательные намерения
на Дуню, разумеется подлые.
Андрей Семенович,
у которого никогда почти не бывало денег, ходил по комнате и делал сам себе
вид, что смотрит
на все эти пачки равнодушно и даже с пренебрежением.
Дворник стоял
у дверей своей каморки и указывал прямо
на него какому-то невысокому человеку, с
виду похожему
на мещанина, одетому в чем-то вроде халата, в жилетке и очень походившему издали
на бабу. Голова его, в засаленной фуражке, свешивалась вниз, да и весь он был точно сгорбленный. Дряблое, морщинистое лицо его показывало за пятьдесят; маленькие заплывшие глазки глядели угрюмо, строго и с неудовольствием.
Старый башкирец молчал и глядел
на коменданта с
видом совершенного бессмыслия. «Что же ты молчишь? — продолжал Иван Кузмич, — али бельмес по-русски не разумеешь? Юлай, спроси-ка
у него по-вашему, кто его подослал в нашу крепость?»
Я прервал его речь вопросом: сколько
у меня всего-на-все денег? «Будет с тебя, — отвечал он с довольным
видом. — Мошенники как там ни шарили, а я все-таки успел утаить». И с этим словом он вынул из кармана длинный вязаный кошелек, полный серебра. «Ну, Савельич, — сказал я ему, — отдай же мне теперь половину; а остальное возьми себе. Я еду в Белогорскую крепость».
Поутру пришли меня звать от имени Пугачева. Я пошел к нему.
У ворот его стояла кибитка, запряженная тройкою татарских лошадей. Народ толпился
на улице. В сенях встретил я Пугачева: он был одет по-дорожному, в шубе и в киргизской шапке. Вчерашние собеседники окружали его, приняв
на себя
вид подобострастия, который сильно противуречил всему, чему я был свидетелем накануне. Пугачев весело со мною поздоровался и велел мне садиться с ним в кибитку.
Он, однако, изумился, когда узнал, что приглашенные им родственники остались в деревне. «Чудак был твой папа́ всегда», — заметил он, побрасывая кистями своего великолепного бархатного шлафрока, [Шлафрок — домашний халат.] и вдруг, обратясь к молодому чиновнику в благонамереннейше застегнутом вицмундире, воскликнул с озабоченным
видом: «Чего?» Молодой человек,
у которого от продолжительного молчания слиплись губы, приподнялся и с недоумением посмотрел
на своего начальника.
«Уж не несчастье ли какое
у нас дома?» — подумал Аркадий и, торопливо взбежав по лестнице, разом отворил дверь.
Вид Базарова тотчас его успокоил, хотя более опытный глаз, вероятно, открыл бы в энергической по-прежнему, но осунувшейся фигуре нежданного гостя признаки внутреннего волнения. С пыльною шинелью
на плечах, с картузом
на голове, сидел он
на оконнице; он не поднялся и тогда, когда Аркадий бросился с шумными восклицаниями к нему
на шею.
Я
у вашего дедушки в бригаде служил, — обратился он опять к Аркадию, — да-с, да-с; много я
на своем веку видал
видов.
Он ничего русского не читает, но
на письменном столе
у него находится серебряная пепельница в
виде мужицкого лаптя.
После полудня он сидел
у следователя в комнате с окном во двор и
видом на поленницу березовых дров.
— Тут уж есть эдакое… неприличное, вроде как о предках и родителях бесстыдный разговор в пьяном
виде с чужими, да-с! А господин Томилин и совсем ужасает меня. Совершенно как дикий черемис, — говорит что-то, а понять невозможно. И
на плечах
у него как будто не голова, а гнилая и горькая луковица. Робинзон — это, конечно, паяц, — бог с ним! А вот бродил тут молодой человек, Иноков, даже
у меня был раза два… невозможно вообразить,
на какое дело он способен!
В столовой,
у стола, сидел другой офицер, небольшого роста, с темным лицом, остроносый, лысоватый, в седой щетине
на черепе и верхней губе, человек очень пехотного
вида; мундир его вздулся
на спине горбом, воротник наехал
на затылок. Он перелистывал тетрадки и, когда вошел Клим, спросил, взглянув
на него плоскими глазами...
Клим не мог представить его иначе, как
у рояля, прикованным к нему, точно каторжник к тачке, которую он не может сдвинуть с места. Ковыряя пальцами двуцветные кости клавиатуры, он извлекал из черного сооружения негромкие ноты, необыкновенные аккорды и, склонив набок голову, глубоко спрятанную в плечи, скосив глаза, присматривался к звукам. Говорил он мало и только
на две темы: с таинственным
видом и тихим восторгом о китайской гамме и жалобно, с огорчением о несовершенстве европейского уха.
Иван Петрович стоял, прислонясь к фонарю, надув щеки, оттопырив губы, шапка съехала
на глаза ему, и
вид у него был такой, точно он только что получил удар по затылку.
—
У нас развивается опасная болезнь, которую я назвал бы гипертрофией критического отношения к действительности. Трансплантация политических идей Запада
на русскую почву — необходима, это бесспорно. Но мы не должны упускать из
виду огромное значение некоторых особенностей национального духа и быта.
Потом вдруг она скажет ему, что и
у нее есть деревня, сад, павильон,
вид на реку и дом, совсем готовый для житья, как надо прежде поехать туда, потом в Обломовку.
Там есть и добрая волшебница, являющаяся
у нас иногда в
виде щуки, которая изберет себе какого-нибудь любимца, тихого, безобидного, другими словами, какого-нибудь лентяя, которого все обижают, да и осыпает его, ни с того ни с сего, разным добром, а он знай кушает себе да наряжается в готовое платье, а потом женится
на какой-нибудь неслыханной красавице, Милитрисе Кирбитьевне.
Ольга в строгом смысле не была красавица, то есть не было ни белизны в ней, ни яркого колорита щек и губ, и глаза не горели лучами внутреннего огня; ни кораллов
на губах, ни жемчугу во рту не было, ни миньятюрных рук, как
у пятилетнего ребенка, с пальцами в
виде винограда.
Захар неопрятен. Он бреется редко; и хотя моет руки и лицо, но, кажется, больше делает
вид, что моет; да и никаким мылом не отмоешь. Когда он бывает в бане, то руки
у него из черных сделаются только часа
на два красными, а потом опять черными.
Богат и славен Кочубей.
Его луга необозримы;
Там табуны его коней
Пасутся вольны, нехранимы.
Кругом Полтавы хутора
Окружены его садами,
И много
у него добра,
Мехов, атласа, серебра
И
на виду, и под замками.
Но Кочубей богат и горд
Не долгогривыми конями,
Не златом, данью крымских орд,
Не родовыми хуторами, —
Прекрасной дочерью своей
Гордится старый Кочубей.
Но она и
вида не показывает, что замечает его желание проникнуть ее тайны, и если
у него вырвется намек — она молчит, если в книге идет речь об этом, она слушает равнодушно, как Райский голосом ни напирает
на том месте.
Даже когда являлся
у Ирины, Матрены или другой дворовой девки непривилегированный ребенок, она выслушает донесение об этом молча, с
видом оскорбленного достоинства; потом велит Василисе дать чего там нужно, с презрением глядя в сторону, и только скажет: «Чтоб я ее не видала, негодяйку!» Матрена и Ирина, оправившись, с месяц прятались от барыни, а потом опять ничего, а ребенок отправлялся «
на село».
— Полно, полно! — с усмешкой остановил Леонтий, — разве титаниды, выродки старых больших людей. Вон почитай,
у monsieur Шарля есть книжечка. «Napoleon le petit», [«Наполеон Малый» (фр.).] Гюго. Он современного Цесаря представляет в настоящем
виде: как этот Регул во фраке дал клятву почти
на форуме спасать отечество, а потом…
Взгляд и улыбка
у него были так приветливы, что сразу располагали в его пользу. Несмотря
на свои ограниченные средства, он имел
вид щедрого барина: так легко и радушно бросал он сто рублей, как будто бросал тысячи.
Его мучила теперь тайна: как она, пропадая куда-то
на глазах
у всех, в
виду, из дома, из сада, потом появляется вновь, будто со дна Волги, вынырнувшей русалкой, с светлыми, прозрачными глазами, с печатью непроницаемости и обмана
на лице, с ложью
на языке, чуть не в венке из водяных порослей
на голове, как настоящая русалка!
У него, взамен наслаждений, которыми он пользоваться не мог, явилось старческое тщеславие иметь
вид шалуна, и он стал вознаграждать себя за верность в супружестве сумасбродными связями,
на которые быстро ушли все наличные деньги, брильянты жены, наконец и большая часть приданого дочери.
На недвижимое имение, и без того заложенное им еще до женитьбы, наросли значительные долги.
От этого
у Тушина, тихо, пока украдкой от него самого, теплился, сквозь горе, сквозь этот хаос чувств, тоски, оскорблений — слабый луч надежды, не
на прежнее, конечно, полное, громадное счастье взаимности, но
на счастье не совсем терять Веру из
виду, удержать за собой навсегда ее дружбу и вдалеке когда-нибудь, со временем, усилить ее покойную, прочную симпатию к себе и… и…