Неточные совпадения
Началось с того, что Волгу толокном замесили, потом теленка на баню тащили, потом в кошеле кашу варили, потом козла в соложеном тесте [Соложёное тесто — сладковатое тесто из солода (солод — слад), то есть из проросшей ржи (употребляется в пивоварении).] утопили, потом свинью за бобра купили да собаку за волка убили, потом лапти растеряли да по дворам искали: было лаптей шесть, а сыскали семь; потом рака
с колокольным звоном встречали, потом щуку
с яиц согнали, потом комара за восемь верст ловить ходили, а комар у пошехонца на носу сидел, потом батьку на кобеля променяли, потом блинами острог конопатили, потом блоху на цепь приковали, потом беса в солдаты отдавали, потом небо кольями подпирали, наконец утомились и стали ждать, что из этого выйдет.
И
началась тут промеж глуповцев радость и бодренье великое. Все чувствовали, что тяжесть спала
с сердец и что отныне ничего другого не остается, как благоденствовать.
С бригадиром во главе двинулись граждане навстречу пожару, в несколько часов сломали целую улицу домов и окопали пожарище со стороны города глубокою канавой. На другой день пожар уничтожился сам собою вследствие недостатка питания.
К счастию, однако ж, на этот раз опасения оказались неосновательными. Через неделю прибыл из губернии новый градоначальник и превосходством принятых им административных мер заставил забыть всех старых градоначальников, а в том числе и Фердыщенку. Это был Василиск Семенович Бородавкин,
с которого, собственно, и
начинается золотой век Глупова. Страхи рассеялись, урожаи пошли за урожаями, комет не появлялось, а денег развелось такое множество, что даже куры не клевали их… Потому что это были ассигнации.
Начались подвохи и подсылы
с целью выведать тайну, но Байбаков оставался нем как рыба и на все увещания ограничивался тем, что трясся всем телом. Пробовали споить его, но он, не отказываясь от водки, только потел, а секрета не выдавал. Находившиеся у него в ученье мальчики могли сообщить одно: что действительно приходил однажды ночью полицейский солдат, взял хозяина, который через час возвратился
с узелком, заперся в мастерской и
с тех пор затосковал.
До первых чисел июля все шло самым лучшим образом. Перепадали дожди, и притом такие тихие, теплые и благовременные, что все растущее
с неимоверною быстротой поднималось в росте, наливалось и зрело, словно волшебством двинутое из недр земли. Но потом
началась жара и сухмень, что также было весьма благоприятно, потому что наступала рабочая пора. Граждане радовались, надеялись на обильный урожай и спешили
с работами.
С этим словом
начались исторические времена.
Анархия
началась с того, что глуповцы собрались вокруг колокольни и сбросили
с раската [Раска́т — крепостной вал или высокая насыпь
с помостом.] двух граждан: Степку да Ивашку.
Прежде (это
началось почти
с детства и всё росло до полной возмужалости), когда он старался сделать что-нибудь такое, что сделало бы добро для всех, для человечества, для России, для всей деревни, он замечал, что мысли об этом были приятны, но сама деятельность всегда бывала нескладная, не было полной уверенности в том, что дело необходимо нужно, и сама деятельность, казавшаяся сначала столь большою, всё уменьшаясь и уменьшаясь, сходила на-нет; теперь же, когда он после женитьбы стал более и более ограничиваться жизнью для себя, он, хотя не испытывал более никакой радости при мысли о своей деятельности, чувствовал уверенность, что дело его необходимо, видел, что оно спорится гораздо лучше, чем прежде, и что оно всё становится больше и больше.
Левину хотелось поговорить
с ними, послушать, что они скажут отцу, но Натали заговорила
с ним, и тут же вошел в комнату товарищ Львова по службе, Махотин, в придворном мундире, чтобы ехать вместе встречать кого-то, и
начался уж неумолкаемый разговор о Герцеговине, о княжне Корзинской, о думе и скоропостижной смерти Апраксиной.
Всё
началось с того, что он посмеялся над женскими гимназиями, считая их ненужными, а она заступилась за них.
— Получили наконец? — проговорил Степан Аркадьич, закладывая пальцем бумагу. — Ну-с, господа… — И присутствие
началось.
Вспоминал потом про историю
с мальчиком, которого он взял из деревни, чтобы воспитывать, и в припадке злости так избил, что
началось дело по обвинению в причинении увечья.
С этого вечера
началась новая жизнь для Алексея Александровича и для его жены.
Она долго не могла поверить тому, чтобы раздор
начался с такого безобидного, не близкого ничьему сердцу разговора.
Когда
началась четырехверстная скачка
с препятствиями, она нагнулась вперед и, не спуская глаз, смотрела на подходившего к лошади и садившегося Вронского и в то же время слышала этот отвратительный, неумолкающий голос мужа. Она мучалась страхом зa Вронского, но еще более мучалась неумолкавшим, ей казалось, звуком тонкого голоса мужа
с знакомыми интонациями.
Бал только что
начался, когда Кити
с матерью входила на большую, уставленную цветами и лакеями в пудре и красных кафтанах, залитую светом лестницу.
Но
начинались скачки не
с круга, а за сто сажен в стороне от него, и на этом расстоянии было первое препятствие — запруженная река в три аршина шириною, которую ездоки по произволу могли перепрыгивать или переезжать в брод.
Уездные предводители заходили
с тарелочками, в которых были шары, от своих столов к губернскому, и
начались выборы.
Было то время года, перевал лета, когда урожай нынешнего года уже определился, когда
начинаются заботы о посеве будущего года и подошли покосы, когда рожь вся выколосилась и, серо зеленая, не налитым, еще легким колосом волнуется по ветру, когда зеленые овсы,
с раскиданными по ним кустами желтой травы, неровно выкидываются по поздним посевам, когда ранняя гречиха уже лопушится, скрывая землю, когда убитые в камень скотиной пары́
с оставленными дорогами, которые не берет соха, вспаханы до половины; когда присохшие вывезенные кучи навоза пахнут по зарям вместе
с медовыми травами, и на низах, ожидая косы, стоят сплошным морем береженые луга
с чернеющимися кучами стеблей выполонного щавельника.
В восемь часов пошел я смотреть фокусника. Публика собралась в исходе девятого; представление
началось. В задних рядах стульев узнал я лакеев и горничных Веры и княгини. Все были тут наперечет. Грушницкий сидел в первом ряду
с лорнетом. Фокусник обращался к нему всякий раз, как ему нужен был носовой платок, часы, кольцо и прочее.
Она не дослушала, отошла прочь, села возле Грушницкого, и между ними
начался какой-то сентиментальный разговор: кажется, княжна отвечала на его мудрые фразы довольно рассеянно и неудачно, хотя старалась показать, что слушает его со вниманием, потому что он иногда смотрел на нее
с удивлением, стараясь угадать причину внутреннего волнения, изображавшегося иногда в ее беспокойном взгляде…
Ее сердце сильно билось, руки были холодны как лед.
Начались упреки ревности, жалобы, — она требовала от меня, чтоб я ей во всем признался, говоря, что она
с покорностью перенесет мою измену, потому что хочет единственно моего счастия. Я этому не совсем верил, но успокоил ее клятвами, обещаниями и прочее.
Можно было сравнить его внутреннее состояние души
с разобранным строеньем, которое разобрано
с тем, чтобы строить из него же новое; а новое еще не
начиналось, потому что не пришел от архитектора определительный план и работники остались в недоуменье.
[Текст
начинается с новой страницы, начало фразы в рукописи отсутствует.] — …хлебом в местах, где голод; я эту часть получше знаю чиновников: рассмотрю самолично, что кому нужно.
Фонари еще не зажигались, кое-где только
начинались освещаться окна домов, а в переулках и закоулках происходили сцены и разговоры, неразлучные
с этим временем во всех городах, где много солдат, извозчиков, работников и особенного рода существ, в виде дам в красных шалях и башмаках без чулок, которые, как летучие мыши, шныряют по перекресткам.
Чичиков схватился со стула
с ловкостью почти военного человека, подлетел к хозяйке
с мягким выраженьем в улыбке деликатного штатского человека, коромыслом подставил ей руку и повел ее парадно через две комнаты в столовую, сохраняя во все время приятное наклоненье головы несколько набок. Служитель снял крышку
с суповой чашки; все со стульями придвинулись ближе к столу, и
началось хлебанье супа.
Потом сорóка бултыхнула вместе
с тележкою в яму, которою
начинался узкий переулок, весь стремившийся вниз и запруженный грязью; долго работала она там всеми силами и месила ногами, подстрекаемая и горбуном, и самим барином, и наконец втащила их в небольшой дворик, стоявший на косогоре
с двумя расцветшими яблонями пред стареньким домиком и садиком позади его, низеньким, маленьким, состоявшим только из рябины, бузины и скрывавшейся во глубине ее деревянной будочки, крытой драньем,
с узеньким матовым окошечком.
— Хорошо; положим, он вас оскорбил, зато вы и поквитались
с ним: он вам, и вы ему. Но расставаться навсегда из пустяка, — помилуйте, на что же это похоже? Как же оставлять дело, которое только что
началось? Если уже избрана цель, так тут уже нужно идти напролом. Что глядеть на то, что человек плюется! Человек всегда плюется; да вы не отыщете теперь во всем свете такого, который бы не плевался.
Отошла конная и земледельческая,
началась —
с красными товарами для господ просвещенья высшего.
— Вот говорит пословица: «Для друга семь верст не околица!» — говорил он, снимая картуз. — Прохожу мимо, вижу свет в окне, дай, думаю себе, зайду, верно, не спит. А! вот хорошо, что у тебя на столе чай, выпью
с удовольствием чашечку: сегодня за обедом объелся всякой дряни, чувствую, что уж
начинается в желудке возня. Прикажи-ка мне набить трубку! Где твоя трубка?
Необозримое блестяще-желтое поле замыкалось только
с одной стороны высоким синеющим лесом, который тогда казался мне самым отдаленным, таинственным местом, за которым или кончается свет, или
начинаются необитаемые страны.
— Уверяю, заботы немного, только говори бурду, какую хочешь, только подле сядь и говори. К тому же ты доктор, начни лечить от чего-нибудь. Клянусь, не раскаешься. У ней клавикорды стоят; я ведь, ты знаешь, бренчу маленько; у меня там одна песенка есть, русская, настоящая: «Зальюсь слезьми горючими…» Она настоящие любит, — ну,
с песенки и
началось; а ведь ты на фортепианах-то виртуоз, мэтр, Рубинштейн… Уверяю, не раскаешься!
— А я так даже подивился на него сегодня, — начал Зосимов, очень обрадовавшись пришедшим, потому что в десять минут уже успел потерять нитку разговора
с своим больным. — Дня через три-четыре, если так пойдет, совсем будет как прежде, то есть как было назад тому месяц, али два… али, пожалуй, и три? Ведь это издалека
началось да подготовлялось… а? Сознаётесь теперь, что, может, и сами виноваты были? — прибавил он
с осторожною улыбкой, как бы все еще боясь его чем-нибудь раздражить.
Одним словом, у меня
началось с самого неудержимого сладострастного порыва.
Страшный холод обхватил его; но холод был и от лихорадки, которая уже давно
началась с ним во сне.
Лично же у меня
началось со случайности,
с одной совершенно случайной случайности, которая в высшей степени могла быть и могла не быть, — какой?
«А черт возьми это все! — подумал он вдруг в припадке неистощимой злобы. — Ну
началось, так и
началось, черт
с ней и
с новою жизнию! Как это, господи, глупо!.. А сколько я налгал и наподличал сегодня! Как мерзко лебезил и заигрывал давеча
с сквернейшим Ильей Петровичем! А впрочем, вздор и это! Наплевать мне на них на всех, да и на то, что я лебезил и заигрывал! Совсем не то! Совсем не то!..»
— Слава богу! А я думала,
с ним что-нибудь вчерашнее
начинается, — сказала, перекрестившись, Пульхерия Александровна.
Но тут уж
начинается новая история, история постепенного обновления человека, история постепенного перерождения его, постепенного перехода из одного мира в другой, знакомства
с новою, доселе совершенно неведомою действительностью. Это могло бы составить тему нового рассказа, — но теперешний рассказ наш окончен.
— Не совсем так, это правда, — тотчас же согласился Разумихин, торопясь и разгорячаясь, по обыкновению. — Видишь, Родион: слушай и скажи свое мнение. Я хочу. Я из кожи лез вчера
с ними и тебя поджидал; я и им про тебя говорил, что придешь…
Началось с воззрения социалистов. Известно воззрение: преступление есть протест против ненормальности социального устройства — и только, и ничего больше, и никаких причин больше не допускается, — и ничего!..
(Вы припомните, у нас ведь
с юридического вопроса
началось.)
Я был глубоко оскорблен словами гвардейского офицера и
с жаром начал свое оправдание. Я рассказал, как
началось мое знакомство
с Пугачевым в степи, во время бурана; как при взятии Белогорской крепости он меня узнал и пощадил. Я сказал, что тулуп и лошадь, правда, не посовестился я принять от самозванца; но что Белогорскую крепость защищал я противу злодея до последней крайности. Наконец я сослался и на моего генерала, который мог засвидетельствовать мое усердие во время бедственной оренбургской осады.
— И наука тоже
начинается с воображения.
Через день он снова попал в полосу необыкновенных событий.
Началось с того, что ночью в вагоне он сильнейшим толчком был сброшен
с дивана, а когда ошеломленно вскочил на ноги, кто-то хрипло закричал в лицо ему...
Началось это в знаменитом капище Шарля Омона, человека
с лозунгом...
Знакомый помощник частного пристава жаловался мне: «Война только что
началась, а уж говорят о воровстве: сейчас задержали человека, который уверял публику, что ломают дом
с разрешения начальства за то, что хозяин дома, интендант, сорок тысяч солдатских сапог украл и немцам продал».
— А пребываем здесь потому, ваше благородие, как, будучи объявлены беженцами, не имеем возможности двигаться. Конечно, уехать можно бы, но для того надобно получить заработанные нами деньги. Сюда нас доставили бесплатно, а дальше, от Риги,
начинается тайная торговля. За посадку в вагоны на Орел
с нас требуют полсотни. Деньги — не малые, однако и пятак велик, ежели нет его.
— Я был в Мюнхене, когда
началось это… необыкновенное происшествие и газеты закричали о нем как о переводе
с французского.
— Какая штучка
началась, а? Вот те и хи-хи! Я ведь шел
с ним, да меня у Долгоруковского переулка остановил один эсер, и вдруг — трах! трах! Сукины дети! Даже не подошли взглянуть — кого перебили, много ли? Выстрелили и спрятались в манеж. Так ты, Самгин, уговори! Я не могу! Это, брат, для меня — неожиданно… непонятно! Я думал, у нее — для души — Макаров… Идет! — шепнул он и отодвинулся подальше в угол.