Неточные совпадения
С тех пор
в Щучьей-Заводи
началась настоящая каторга. Все время дворовых, весь день, с утра до ночи, безраздельно принадлежал барину. Даже
в праздники старик находил занятия около усадьбы, но зато кормил и одевал их — как? это вопрос особый — и заставлял по
воскресеньям ходить к обедне. На последнем он
в особенности настаивал, желая себя выказать
в глазах начальства христианином и благопопечительным помещиком.
Когда
начались военные действия, всякое
воскресенье кто-нибудь из родных привозил реляции; Кошанский читал их нам громогласно
в зале. Газетная комната никогда не была пуста
в часы, свободные от классов: читались наперерыв русские и иностранные журналы при неумолкаемых толках и прениях; всему живо сочувствовалось у нас: опасения сменялись восторгами при малейшем проблеске к лучшему. Профессора приходили к нам и научали нас следить за ходом дел и событий, объясняя иное, нам недоступное.
А теперь, описав наше загадочное положение
в продолжение этих восьми дней, когда мы еще ничего не знали, приступлю к описанию последующих событий моей хроники и уже, так сказать, с знанием дела,
в том виде, как всё это открылось и объяснилось теперь. Начну именно с восьмого дня после того
воскресенья, то есть с понедельника вечером, потому что,
в сущности, с этого вечера и
началась «новая история».
Они и теперь приходили к моему хозяину утром каждого
воскресенья, рассаживались на скамьях вокруг кухонного стола и, ожидая хозяина, интересно беседовали. Хозяин шумно и весело здоровался с ними, пожимая крепкие руки, садился
в передний угол. Появлялись счеты, пачка денег, мужики раскладывали по столу свои счета, измятые записные книжки, —
начинался расчет за неделю.
В воскресенье и праздники можно было рассматривать
в церкви всевозможные прически и красивые платья приезжих дам. А после обеда небольшие фортепьяны переносились из гостиной
в залу, и под танцы, наигрываемые Анной Сергеевной с аккомпанементом скрипки Николая Николаевича,
начинались бесконечные вальсы, кадрили и котильоны. Помню, как вальсировала моя мать, приглашенная однажды вечером Николаем Зыбиным.
Вокруг меня становилось пусто.
Начинались студенческие волнения, — смысл их был не понятен мне, мотивы — не ясны. Я видел веселую суету, не чувствуя
в ней драмы, и думал, что ради счастья учиться
в университете можно претерпеть даже истязания. Если б мне предложили: «Иди, учись, но за это, по
воскресеньям, на Николаевской площади мы будем бить тебя палками!» — я, наверное, принял бы это условие.
— Прибыли мы к кордону на самый канун Лазарева
воскресенья. Пасха
в том году была ранняя, а по тем местам еще на середокрестной рéки прошли, на пятой травка по полям зеленела. Из Москвы поехали — мороз был прежестокий, метель, вьюга, а недели через полторы, как добрались до кордона, весна там давно
началась…
А
в то время, когда мы жили с папой вместе, случилось однажды вот что. Было вербное
воскресение. С завтрашнего дня
начиналось говение, нужно было утром встань к заутрене
в пять часов. Но пусть рассказывает мой тогдашний дневник.
Оно
началось в прошлую пятницу, и прошли суббота,
воскресенье, понедельник, вторник, среда, четверг, и вновь наступила пятница и прошла — а оно все продолжается.
Подождать недельку, а там
начнутся живые картины
в Михайловском театре. Вот уж можно сказать: великопостные удовольствия. Оно и все так делается. Мой сочинитель говорит, что вся жизнь состоит из контрастов. А тут чего же лучше, какого еще контраста?
В церквах звон; а Деверия
в первое же
воскресенье явится какой-нибудь нимфой с одним бантом, pour tout décor [вот и все украшения (фр.).].
— И то,
воскресенье! Непременно все поедем
в Успенский собор. Этим
начнется наше возвращение. Боже мой! Когда я вспомню тот день, когда я
в последний раз был
в Успенском соборе… помнишь, Наташа? Но не
в том дело.