Неточные совпадения
Этот вопрос произвел всеобщую панику; всяк бросился к своему двору спасать имущество. Улицы запрудились возами и пешеходами, нагруженными и навьюченными домашним скарбом. Торопливо, но без особенного шума двигалась эта вереница по направлению к выгону и, отойдя от города на безопасное расстояние,
начала улаживаться. В эту минуту
полил долго желанный дождь и растворил на выгоне легко уступающий чернозем.
В конце июля
полили бесполезные дожди, а в августе людишки
начали помирать, потому что все, что было, приели. Придумывали, какую такую пищу стряпать, от которой была бы сытость; мешали муку с ржаной резкой, но сытости не было; пробовали, не будет ли лучше с толченой сосновой корой, но и тут настоящей сытости не добились.
Стена попадется — об стену тяпают; богу молиться
начнут — об
пол тяпают.
Возку навоза
начать раньше, чтобы до раннего покоса всё было кончено. А плугами пахать без отрыву дальнее
поле, так чтобы продержать его черным паром. Покосы убрать все не исполу, а работниками.
Под ним (как
начинает капать
Весенний дождь на злак
полей)
Пастух, плетя свой пестрый лапоть,
Поет про волжских рыбарей;
И горожанка молодая,
В деревне лето провождая,
Когда стремглав верхом она
Несется по
полям одна,
Коня пред ним остановляет,
Ремянный повод натянув,
И, флер от шляпы отвернув,
Глазами беглыми читает
Простую надпись — и слеза
Туманит нежные глаза.
Она дрожала и бледнела.
Когда ж падучая звезда
По небу темному летела
И рассыпалася, — тогда
В смятенье Таня торопилась,
Пока звезда еще катилась,
Желанье сердца ей шепнуть.
Когда случалось где-нибудь
Ей встретить черного монаха
Иль быстрый заяц меж
полейПеребегал дорогу ей,
Не зная, что
начать со страха,
Предчувствий горестных полна,
Ждала несчастья уж она.
— Долой с квартир! Сейчас! Марш! — и с этими словами
начала хватать все, что ни попадалось ей под руку из вещей Катерины Ивановны, и скидывать на
пол. Почти и без того убитая, чуть не в обмороке, задыхавшаяся, бледная, Катерина Ивановна вскочила с постели (на которую упала было в изнеможении) и бросилась на Амалию Ивановну. Но борьба была слишком неравна; та отпихнула ее, как перышко.
Он
начал с большим вниманием глядеть на нее в церкви, старался заговаривать с нею. Сначала она его дичилась и однажды, перед вечером, встретив его на узкой тропинке, проложенной пешеходами через ржаное
поле, зашла в высокую, густую рожь, поросшую полынью и васильками, чтобы только не попасться ему на глаза. Он увидал ее головку сквозь золотую сетку колосьев, откуда она высматривала, как зверок, и ласково крикнул ей...
Самгин обиделся, сердито швырнул листки на стол, но один из них упал на
пол. Клим поднял листок и снова
начал читать стоя.
Между дедом и отцом тотчас разгорался спор. Отец доказывал, что все хорошее на земле — выдумано, что выдумывать
начали еще обезьяны, от которых родился человек, — дед сердито шаркал палкой, вычерчивая на
полу нули, и кричал скрипучим голосом...
Жена, подпрыгнув, ударила его головою в скулу, он соскочил с постели, а она снова свалилась на
пол и
начала развязывать ноги свои, всхрапывая...
Нога его снова
начала прыгать, дробно притопывая по
полу, колено выскакивало из дыры; он распространял тяжелый запах кала. Макаров придерживал его за плечо и громко, угрюмо говорил Варваре...
Он снова
начал о том, как тяжело ему в городе. Над
полем, сжимая его, уже густел синий сумрак, город покрывали огненные облака, звучал благовест ко всенощной. Самгин, сняв очки, протирал их, хотя они в этом не нуждались, и видел пред собою простую, покорную, нежную женщину. «Какой ты не русский, — печально говорит она, прижимаясь к нему. — Мечты нет у тебя, лирики нет, все рассуждаешь».
Он соскочил на
пол, едва не закричав от боли,
начал одеваться, но снова лег, закутался до подбородка.
— Я уже отметил излишнюю, полемическую заостренность этой книги, — докторально
начал Самгин, шагая по
полу, как по жердочке над ручьем. — Она еще раз возобновляет старинный спор идеалистов и… реалистов. Люди устают от реализма. И — вот…
Но когда однажды он понес поднос с чашками и стаканами, разбил два стакана и
начал, по обыкновению, ругаться и хотел бросить на
пол и весь поднос, она взяла поднос у него из рук, поставила другие стаканы, еще сахарницу, хлеб и так уставила все, что ни одна чашка не шевельнулась, и потом показала ему, как взять поднос одной рукой, как плотно придержать другой, потом два раза прошла по комнате, вертя подносом направо и налево, и ни одна ложечка не пошевелилась на нем, Захару вдруг ясно стало, что Анисья умнее его!
— Нет, я с вами хотел видеться, —
начал Обломов, когда она села на диван, как можно дальше от него, и смотрела на концы своей шали, которая, как попона, покрывала ее до
полу. Руки она прятала тоже под шаль.
Если он несет чрез комнату кучу посуды или других вещей, то с первого же шага верхние вещи
начинают дезертировать на
пол.
Обломову и хотелось бы, чтоб было чисто, да он бы желал, чтоб это сделалось как-нибудь так, незаметно, само собой; а Захар всегда заводил тяжбу, лишь только
начинали требовать от него сметания пыли, мытья
полов и т. п. Он в таком случае станет доказывать необходимость громадной возни в доме, зная очень хорошо, что одна мысль об этом приводила барина его в ужас.
— Да ты, Захар Трофимыч, —
начала Анисья, вдруг выглянув из другой комнаты, — напрасно сначала метешь
пол, а потом со столов сметаешь; пыль-то опять и насядет… Ты бы прежде…
И битвы
поле роковое
Гремит, пылает здесь и там,
Но явно счастье боевое
Служить уж
начинает нам.
Марья Егоровна замялась и
начала топать ботинкой об
пол, оглядывать и обдергивать на себе мантилью. Татьяна Марковна вдруг выпрямилась и опять напустила на себя важность.
И Райский развлекался от мысли о Вере, с утра его манили в разные стороны летучие мысли, свежесть утра, встречи в домашнем гнезде, новые лица,
поле, газета, новая книга или глава из собственного романа. Вечером только
начинает все прожитое днем сжиматься в один узел, и у кого сознательно, и у кого бессознательно, подводится итог «злобе дня».
Таким образом, на этом
поле пока и шла битва: обе соперницы как бы соперничали одна перед другой в деликатности и терпении, и князь в конце концов уже не знал, которой из них более удивляться, и, по обыкновению всех слабых, но нежных сердцем людей, кончил тем, что
начал страдать и винить во всем одного себя.
— «Ну?» — «Губернатор просит, нельзя ли на полу-то вам посидеть?..» —
начал со смехом и ужимками Кичибе.
Но смеяться на море безнаказанно нельзя: кто-нибудь тут же пойдет по каюте, его повлечет наклонно по
полу; он не успеет наклониться — и, смотришь, приобрел шишку на голове; другого плечом ударило о косяк двери, и он
начинает бранить бог знает кого.
Целые каскады
начали хлестать в каюту, на стол, на скамьи, на
пол, на нас, не исключая и моего места, и меня самого.
Пропев, он обратился было к своим мирным занятиям,
начал искать около себя на
полу, чего бы поклевать, и поскреб раза два землю ногой.
Я заглянул за борт: там целая флотилия лодок, нагруженных всякой всячиной, всего более фруктами. Ананасы лежали грудами, как у нас репа и картофель, — и какие! Я не думал, чтоб они достигали такой величины и красоты. Сейчас разрезал один и
начал есть: сок тек по рукам, по тарелке, капал на
пол. Хотел писать письмо к вам, но меня тянуло на палубу. Я покупал то раковину, то другую безделку, а более вглядывался в эти новые для меня лица. Что за живописный народ индийцы и что за неживописный — китайцы!
— А вы скорей садитесь на
пол, — сказал он, — когда вас сильно
начнет тащить в сторону, и ничего, не стащит!
разбитым, сиплым голосом
начала примадонна, толстая, обрюзгшая девица, с птичьим носом. Хор подхватил, и все кругом точно застонало от пестрой волны закружившихся звуков. Какой-то пьяный купчик с осовелым лицом дико вскрикивал и расслабленно приседал к самому
полу.
Привалов в эту горячую пору успел отделать вчерне свой флигелек в три окна, куда и перешел в
начале мая; другую половину флигеля пока занимали Телкин и Нагибин. Работа по мельнице приостановилась, пока не были подысканы новые рабочие. Свободное время, которое теперь оставалось у Привалова, он проводил на
полях, присматриваясь к крестьянскому хозяйству на месте.
— Слушай, — проговорил Иван Федорович, словно опять
начиная теряться и что-то усиливаясь сообразить, — слушай… Я много хотел спросить тебя еще, но забыл… Я все забываю и путаюсь… Да! Скажи ты мне хоть это одно: зачем ты пакет распечатал и тут же на
полу оставил? Зачем не просто в пакете унес… Ты когда рассказывал, то мне показалось, что будто ты так говорил про этот пакет, что так и надо было поступить… а почему так надо — не могу понять…
Перезвон, завидя его одетым,
начал было усиленно стучать хвостом по
полу, нервно подергиваясь всем телом, и даже испустил было жалобный вой, но Коля, при виде такой страстной стремительности своего пса, заключил, что это вредит дисциплине, и хоть минуту, а выдержал его еще под лавкой и, уже отворив только дверь в сени, вдруг свистнул его.
— Э, черт! Этого недоставало, — пробормотал он со злобой, быстро переложил из правой руки кредитки в левую и судорожно выдернул из кармана платок. Но и платок оказался весь в крови (этим самым платком он вытирал голову и лицо Григорию): ни одного почти местечка не было белого, и не то что
начал засыхать, а как-то заскоруз в комке и не хотел развернуться. Митя злобно шваркнул его об
пол.
Сидит он обыкновенно в таких случаях если не по правую руку губернатора, то и не в далеком от него расстоянии; в
начале обеда более придерживается чувства собственного достоинства и, закинувшись назад, но не оборачивая головы, сбоку пускает взор вниз по круглым затылкам и стоячим воротникам гостей; зато к концу стола развеселяется,
начинает улыбаться во все стороны (в направлении губернатора он с
начала обеда улыбался), а иногда даже предлагает тост в честь прекрасного
пола, украшения нашей планеты, по его словам.
Он достал из-за пояса топор, присел на
пол и
начал колоть лучину.
Хотя для настоящего охотника дикая утка не представляет ничего особенно пленительного, но, за неименьем пока другой дичи (дело было в
начале сентября: вальдшнепы еще не прилетали, а бегать по
полям за куропатками мне надоело), я послушался моего охотника и отправился в Льгов.
Дождик
начал опять накрапывать и скоро
полил ручьями.
— Васе благородие, —
начал жид, приободрившись и осклабясь, — надо бы, по русскому обычаю, из
полы в
полу…
Несколько мелких капель, упавших сверху, заставили меня остановиться:
начал накрапывать дождь. Сперва он немного только поморосил и перестал. Через 10 минут он опять попрыскал и снова перестал. Перерывы эти делались короче, а дождь сильнее, и наконец он
полил как следует.
Они жаловались на кабанов и говорили, что недавно целые стада их спускались с гор в долины и
начали травить
поля.
Наконец он увидел, что едет не в ту сторону. Владимир остановился:
начал думать, припоминать, соображать, и уверился, что должно было взять ему вправо. Он поехал вправо. Лошадь его чуть ступала. Уже более часа он был в дороге. Жадрино должно было быть недалеко. Но он ехал, ехал, а
полю не было конца. Все сугробы да овраги; поминутно сани опрокидывались, поминутно он их подымал. Время шло; Владимир
начинал сильно беспокоиться.
Раз в
начале осени Кирила Петрович собирался в отъезжее
поле.
В кусты скорей, в кусты! Шутить задумал
Старик Мороз. До утра подождите,
А завтра вам растают на
поляхПроталинки, на речке полыньи.
Погреетесь на солнышке немного,
И гнездышки
начнете завивать.
Дети играют на улице, у берега, и их голоса раздаются пронзительно-чисто по реке и по вечерней заре; к воздуху примешивается паленый запах овинов, роса
начинает исподволь стлать дымом по
полю, над лесом ветер как-то ходит вслух, словно лист закипает, а тут зарница, дрожа, осветит замирающей, трепетной лазурью окрестности, и Вера Артамоновна, больше ворча, нежели сердясь, говорит, найдя меня под липой...
Ошибка славян состояла в том, что им кажется, что Россия имела когда-то свойственное ей развитие, затемненное разными событиями и, наконец, петербургским периодом. Россия никогда не имела этого развития и не могла иметь. То, что приходит теперь к сознанию у нас, то, что
начинает мерцать в мысли, в предчувствии, то, что существовало бессознательно в крестьянской избе и на
поле, то теперь только всходит на пажитях истории, утучненных кровью, слезами и потом двадцати поколений.
Теперь идет сенокос, потом бабы рожь жать
начнут, потом паровое
поле под озимь двоить будут, потом сев, яровое жать, снопы возить, молотить.
От времени до времени он отлучается в соседнее
поле посмотреть, как наливается рожь, но сейчас же возвращается назад и опять
начинает ходить взад и вперед по рядам валов, поглядывая в то же время вперед.
Если б была другая работа, вроде пахоты, например, он, конечно, в такой жар на сенокос людей не послал бы, но в
начале июля, кроме косьбы, и в
поле выходить незачем.