Неточные совпадения
Но в глубине своей души, чем старше он становился и чем ближе узнавал своего
брата, тем чаще и чаще ему приходило в голову, что эта способность деятельности для общего блага, которой он чувствовал
себя совершенно лишенным, может быть и не есть качество, а, напротив, недостаток чего-то — не недостаток добрых, честных, благородных желаний и вкусов, но недостаток силы жизни, того, что
называют сердцем, того стремления, которое заставляет человека из всех бесчисленных представляющихся путей жизни выбрать один и желать этого одного.
Наша
братья, народ умный, как мы
называем себя, поступает почти так же, и доказательством служат наши ученые рассуждения.
Он пригласил Кирсанова и Базарова к
себе на бал и через две минуты пригласил их вторично, считая их уже
братьями и
называя их Кайсаровыми.
Схватка произошла в тот же день за вечерним чаем. Павел Петрович сошел в гостиную уже готовый к бою, раздраженный и решительный. Он ждал только предлога, чтобы накинуться на врага; но предлог долго не представлялся. Базаров вообще говорил мало в присутствии «старичков Кирсановых» (так он
называл обоих
братьев), а в тот вечер он чувствовал
себя не в духе и молча выпивал чашку за чашкой. Павел Петрович весь горел нетерпением; его желания сбылись наконец.
Дед не любил долго собираться: грамоту зашил в шапку; вывел коня; чмокнул жену и двух своих, как сам он
называл, поросенков, из которых один был родной отец хоть бы и нашего
брата; и поднял такую за
собою пыль, как будто бы пятнадцать хлопцев задумали посереди улицы играть в кашу.
Мать сначала не могла
себе представить, чтоб ее слепой ребенок мог ездить верхом, и она
называла затею
брата чистым безумием.
Он не так любил ездить по гостям, как другой мой дядя, меньшой его
брат, которого все
называли ветреником, и рисовал не только для меня маленькие картинки, но и для
себя довольно большие картины.
Она греет нас, она солнце на небе справедливости, а это небо — в сердце рабочего, и кто бы он ни был, как бы ни
называл себя, социалист — наш
брат по духу всегда, ныне и присно и во веки веков!
Он хотел даже обратить дворец в монастырь, а любимцев своих в иноков: выбрал из опричников 300 человек, самых злейших,
назвал их
братиею,
себя игуменом, князя Афанасия Вяземского келарем, Малюту Скуратова параклисиархом; дал им тафьи, или скуфейки, и черные рясы, под коими носили они богатые, золотом блестящие кафтаны с собольею опушкою; сочинил для них устав монашеский и служил примером в исполнении оного.
Дыма, конечно, схитрил,
называя себя родным
братом Лозинской, да какая уж там к чорту хитрость, когда немец ни слова не понимает.
Лука. А это… в одном городе… как его? Название у него эдакое… Да я тебе город
назову!.. Ты только вот чего: ты пока готовься! Воздержись!.. возьми
себя в руки и — терпи… А потом — вылечишься… и начнешь жить снова… хорошо,
брат, снова-то! Ну, решай… в два приема…
Я не буду здорова до тех пор, пока не
назову братом жениха твоего; я стану беспрестанно упрекать
себя… да, мой друг! я причиною, что ты еще не замужем.
Наш
брат, русский человек, любит почавкать, — начинает Фридрих Фридрихович, давая вам чувствовать, что когда он десять минут назад
называл себя немецким человеком, то это он шутил, а что, в самом-то деле, он-то и есть настоящий русский человек, и вслед за этой оговоркой Шульц заводит за хлебом-солью беседу, в которой уж гостю приходится только молчать и слушать Фридриха Фридриховича со всяческим, впрочем, правом хвалить его ум, его добродетель, его честность, его жену, его лошадь, его мебель, его хлеб-соль и его сигары.
Себя Чечевицын
называл при этом так: «Монтигомо Ястребиный Коготь», а Володю — «бледнолицый
брат мой».
Брат ей платки да платья шелковые дарит, а они с сестрой промеж
себя смеются, дураком его
называют.
Он
братом называл себя твоим?
Но чрез несколько месяцев опять явились монахи энатские; они принесли с
собою младенца, бросили его середь двора и с злобной усмешкой сказали: «
Братия, ваше дело вскормить чадо порочной жизни вашей!» Обиженная
братия требовала, чтоб
назвали виновного, — ей отвечали именем Феодора.
А вы не называйтесь учителями, ибо один у вас учитель — Христос, все же вы —
братья; и отцом
себе не
называйте никого на земле, ибо один у вас отец, который на небесах; и не называйтесь наставниками, ибо один у вас наставник — Христос.
«Не называйтесь учителями, ибо один у вас учитель — Христос, все же вы —
братья; и отцом
себе не
называйте никого на земле, ибо один у вас отец, который на небесах; и не называйтесь наставниками, ибо один у вас наставник — Христос» (Матф. XXIII, 8—10).
В нем сидела, в сущности, как поляки говорят,"шляхетная"натура. Он искренно возмущался всем, что делалось тогда в высших сферах — и в бюрократии, и среди пишущей
братии — антипатичного, дикого, неблаговидного и произвольного. Его тогдашний либерализм был искреннее и прямолинейнее, чем у Зарина и, тем более, у Щеглова. Идеями социализма он не увлекался, но в деле свободомыслия любил
называть себя"достаточным безбожником"и сочувствовал в особенности польскому вопросу в духе освободительном.
Идеал создан, оттертый фаворитом от заслуженного первого места, опальный Миних, ожидавший
себе ссылки от властительного соперника, предложил Анне Леопольдовне освобождение и, получив согласие, в тот же вечер весело поужинал в Летнем дворце, а ночью арестовал его хозяина,
назвав его своим гренадерам «вором, изменником, похитителем верховной власти». Бирона вытащили в одном белье из-под кровати. Другой отряд гренадер арестовал Бестужева. Затем схвачены были два
брата регента и его зять, генерал Бисмарк.
Он хотел даже обратить дворец в монастырь, а любимцев своих — в иноков: выбрал из опричников 300 человек самых злейших,
назвал братиею, а
себя игуменом, князя Афанасия Вяземского келарем, Малюту Скуратова параклисиэрхом; дал им тафьи или скуфьи и черные рясы, под коими носили они богатые золотые, блестящие кафтаны с собольей опушкою: сочинил для них устав монашеский и служил примером в исполнении оного.
Дядя его, Петр Андреевич, которого будем
называть младшим в отличие от
брата его, Ивана Андреевича, прежде умершего, поссорился некогда с ним из-за дележа наследства, в котором почитал
себя обиженным, и долго питал к нему неудовольствие.
Князь Никита не испытал семейных огорчений, как не испытал и сладостей семейной жизни: он был, как сам
называл себя, «старым холостяком», отдававшим всю свою жизнь исключительно делам государственным и придворным интригам, что было в описываемое нами время нераздельно. Его сердце и ум были всецело поглощены колоссальным честолюбием, но в первом, впрочем, находили
себе место привязанность к
брату и нежная любовь к племяннице.
Этот внес оживление а беседу тем, что стал объясняться по-русски в таком роде: „здравствуй,
брат! здорово ли ты живешь? откуда и куда плывете?“
Себя же этот „нарядный плут“
назвал русским из Риги, приехавшим на галиоте рижского купца Венедикта Ивановича Хватова, и плут угощал компанию водкою и пивом.
В последние 30 лет сделалось модой между наиболее заметными людьми русского общества исповедовать любовь к народу, к меньшому
брату, как это принято
называть. Люди эти уверяют
себя и других, что они очень озабочены народом и любят его. Но всё это неправда. Между людьми нашего общества и народом нет никакой любви и не может быть.
Девочка уже умела понимать смысл таких слов… Их оскорбительное значение сначала вывело ее из
себя: она бросила
брату полтинник и, плюнув ему в лицо, сказала, чтобы он не смел никогда приходить к ней. Тот
назвал ее дурою, обтерся, но полтинник взял и — его пропил.