Неточные совпадения
— «Да, шаловлив, шаловлив, — говорил обыкновенно на это отец, — да ведь как быть: драться с ним поздно, да и меня же все обвинят в жестокости; а человек он честолюбивый, укори его при другом-третьем, он уймется, да ведь гласность-то — вот беда! город узнает,
назовет его совсем
собакой.
Во время пирожного был позван Яков и отданы приказания насчет линейки,
собак и верховых лошадей — всё с величайшею подробностию,
называя каждую лошадь по имени.
— Хотел, чтобы загрызли… Бог не попустил. Грех
собаками травить! большой грех! Не бей, большак, [Так он безразлично
называл всех мужчин. (Примеч. Л.Н. Толстого.)] что бить? Бог простит… дни не такие.
Во флигеле поселился веселый писатель Нестор Николаевич Катин с женою, сестрой и лопоухой
собакой, которую он
назвал Мечта. Настоящая фамилия писателя была Пимов, но он избрал псевдоним, шутливо объясняя это так...
«Что ж? — пронеслось в уме моем, — оправдаться уж никак нельзя, начать новую жизнь тоже невозможно, а потому — покориться, стать лакеем,
собакой, козявкой, доносчиком, настоящим уже доносчиком, а самому потихоньку приготовляться и когда-нибудь — все вдруг взорвать на воздух, все уничтожить, всех, и виноватых и невиноватых, и тут вдруг все узнают, что это — тот самый, которого
назвали вором… а там уж и убить себя».
По деревьям во множестве скакали зверки, которых здесь
называют бурундучками, то же, кажется, что векши, и которыми занималась пристально наша
собака да кучер Иван. Видели взбегавшего по дереву будто бы соболя, а скорее черную белку. «Ах, ружье бы, ружье!» — закричали мои товарищи.
Первые содержат караул и смотрят за благочинием; одного из них
называют даже полицеймейстером; а вторые занимаются перевозкой пассажиров и клади, летом на лошадях, а зимой на
собаках.
Видишь, какая я злая
собака, которую ты сестрой своею
назвал!
Не успел я ему ответить, не успела
собака моя с благородной важностью донести до меня убитую птицу, как послышались проворные шаги, и человек высокого росту, с усами, вышел из чащи и с недовольным видом остановился передо мной. Я извинился, как мог,
назвал себя и предложил ему птицу, застреленную в его владениях.
Водились за ним, правда, некоторые слабости: он, например, сватался за всех богатых невест в губернии и, получив отказ от руки и от дому, с сокрушенным сердцем доверял свое горе всем друзьям и знакомым, а родителям невест продолжал посылать в подарок кислые персики и другие сырые произведения своего сада; любил повторять один и тот же анекдот, который, несмотря на уважение г-на Полутыкина к его достоинствам, решительно никогда никого не смешил; хвалил сочинение Акима Нахимова и повесть Пинну;заикался;
называл свою
собаку Астрономом; вместо однакоговорил одначеи завел у себя в доме французскую кухню, тайна которой, по понятиям его повара, состояла в полном изменении естественного вкуса каждого кушанья: мясо у этого искусника отзывалось рыбой, рыба — грибами, макароны — порохом; зато ни одна морковка не попадала в суп, не приняв вида ромба или трапеции.
Енотовидная
собака обитает почти по всему Уссурийскому краю, преимущественно же в западной и южной его частях, и держится главным образом по долинам около рек. Животное это трусливое, ведущее большей частью ночной образ жизни, и весьма прожорливое. Его можно
назвать всеядным; оно не отказывается от растительной пищи, но любимое лакомство его составляют рыбы и мыши. Если летом корма было достаточно, то зимой енотовидная
собака погружается в спячку.
— С жиру,
собаки, бесятся! — говорил он. — Сидели б, бестии, покойно у себя, благо мы молчим да мирволим. Видишь, важность какая! поругались — да и тотчас начальство беспокоить. И что вы за фря такая? Словно вам в первый раз — да вас
назвать нельзя, не выругавши, — таким ремеслом занимаетесь.
Эту роль она и исполняла настолько буквально, что и сама себя
называла не иначе как цепною
собакой.
Предполагают, что когда-то родиной гиляков был один только Сахалин и что только впоследствии они перешли оттуда на близлежащую часть материка, теснимые с юга айнами, которые двигались из Японии, в свою очередь теснимые японцами.] селения старые, и те их названия, какие упоминаются у старых авторов, сохранились и по сие время, но жизнь все-таки нельзя
назвать вполне оседлой, так как гиляки не чувствуют привязанности к месту своего рождения и вообще к определенному месту, часто оставляют свои юрты и уходят на промыслы, кочуя вместе с семьями и
собаками по Северному Сахалину.
Почти всё время поп Семен проводил в пустыне, передвигаясь от одной группы к другой на
собаках и оленях, а летом по морю на парусной лодке или пешком, через тайгу; он замерзал, заносило его снегом, захватывали по дороге болезни, донимали комары и медведи, опрокидывались на быстрых реках лодки и приходилось купаться в холодной воде; но всё это переносил он с необыкновенною легкостью, пустыню
называл любезной и не жаловался, что ему тяжело живется.
Гиляки никогда не умываются, так что даже этнографы затрудняются
назвать настоящий цвет их лица; белья не моют, а меховая одежда их и обувь имеют такой вид, точно они содраны только что с дохлой
собаки.
На козлах сидело двое гицелей, — или, как они сами себя
называют почтительно, «крулевских гицелей», то есть ловцов бродячих
собак, — возвращавшихся домой с сегодняшним утренним уловом.
Старик поднял
собаку на задние лапы и всунул ей в рот свой древний, засаленный картуз, который он с таким тонким юмором
назвал «чилиндрой». Держа картуз в зубах и жеманно переступая приседающими ногами, Арто подошел к террасе. В руках у болезненной дамы появился маленький перламутровый кошелек. Все окружающие сочувственно улыбались.
Случалось, что и днем замечали в кустах темное тело, бесследно пропадавшее при первом движении руки, бросавшей хлеб, — словно это был не хлеб, а камень, — и скоро все привыкли к Кусаке,
называли ее «своей»
собакой и шутили по поводу ее дикости и беспричинного страха.
— «Ну как, мол, можно все их имена знать; мало ли где как
собак называют».
— Уйдем отсюда, — сказала Дэзи, когда я взял ее руку и, не выпуская, повел на пересекающий переулок бульвар. — Гарвей, милый мой, сердце мое, я исправлюсь, я буду сдержанной, но только теперь надо четыре стены. Я не могу ни поцеловать вас, ни пройтись колесом.
Собака… ты тут. Ее зовут Хлопс. А надо бы
назвать Гавс. Гарвей!
— Поехали мы с Гирейкой, — рассказывал Лукашка. (Что он Гирей-хана
называл Гирейкой, в том было заметное для казаков молодечество.) — За рекой всё храбрился, что он всю степь знает, прямо приведет, а выехали, ночь темная, спутался мой Гирейка, стал елозить, а всё толку нет. Не найдет аула, да и шабаш. Правей мы, видно, взяли. Почитай до полуночи искали. Уж, спасибо,
собаки завыли.
Старики бурлаки еще помнили Собаку-барина.
Называли даже его фамилию. Но я ее не упомнил, какая-то неяркая. Его имение было на высоком берегу Волги, между Ярославлем и Костромой. Помещик держал псарню и на проходящих мимо имения бурлаков спускал
собак. Его и прозвали Собака-барин, а после него кличка так и осталась, перемена — Собака-барин!
Вместе с золотыми, вышедшими из моды табакерками лежали резные берестовые тавлинки; подле серебряных старинных кубков стояли глиняные размалеванные горшки — под именем этрурских ваз; образчики всех руд, малахиты, сердолики, топазы и простые камни лежали рядом; подле чучел белого медведя и пеликана стояли чучелы обыкновенного кота и легавой
собаки; за стеклом хранились челюсть слона, мамонтовые кости и лошадиное ребро, которое Ижорской
называл человеческим и доказывал им справедливость мнения, что земля была некогда населена великанами.
Бегушев пошел в Загрябовский переулок, прошел его несколько раз, но дома Друшелева нигде не было; наконец, он совершенно случайно увидел в одном из дворов, в самом заду его, дощечку с надписью: «3-й квартал». Дом же принадлежал Дреймеру, а не Друшелеву, как
назвал его городовой. Когда Бегушев вошел в ворота, то на него кинулись две огромные шершавые и, видимо, некормленые
собаки и чуть было не схватили за пальто, так что он, отмахиваясь только палкой, успел добраться до квартала.
За ними прибежала огромная лохматая
собака, которую Бер
назвал Рапу и велел ей лечь в сани.
Желудок его оказался туго набит свежим свиным мясом вместе со щетиной. По справке открылось, что в это самое утро эти самые волки зарезали молодую свинью, отбившуюся от стада. И теперь не могу я понять, как сытые волки в такое раннее время осени, середи дня, у самой деревни могли с такою наглостью броситься за
собаками и набежать так близко на людей. Все охотники утверждали, что это были озорники, которые озоруют с жиру. В летописях охоты, конечно,
назвать этот случай одним из самых счастливейших.
Покойный дядя был страстный любитель псовой охоты. Он ездил с борзыми и травил волков, зайцев и лисиц. Кроме того, в его охоте были особенные
собаки, которые брали медведей. Этих
собак называли «пьявками». Они впивались в зверя так, что их нельзя было от него оторвать. Случалось, что медведь, в которого впивалась зубами пиявка, убивал ее ударом своей ужасной лапы или разрывал ее пополам, но никогда не бывало, чтобы пьявка отпала от зверя живая.
«Эй вы, купчики-голубчики,
К нам ступайте ночевать!»
Ночевали наши купчики,
Утром тронулись опять.
Полегоньку подвигаются,
Накопляют барыши,
Чем попало развлекаются
По дороге торгаши.
По реке идут — с бурлаками
Разговоры заведут:
«Кто вас спутал?» — и
собакамиИх бурлаки
назовут.
Поделом вам, пересмешники,
Лыком шитые купцы!..
Отелло был ревнив по-африкански и задушил невинную Дездемону, потом зарезался,
называя себя «
собакой».
Осип. У Марфы Петровны есть попугайчик, который всех людей да
собак называет дураками, а как завидит коршуна или Абрама Абрамыча, то и кричит: «Ах ты, проклятый!» (Хохочет.) Прощайте-с! (Уходит.)
Мы сердцем чувствуем, что то, чем мы живем, то, что мы
называем своим настоящим «я», то же самое не только в каждом человеке, но и в
собаке, и в лошади, и в мыши, и в курице, и в воробье, и в пчеле, даже и в растении.
И действительно,
собаки повсеместно отнеслись к ним превосходно, но все-таки экспедиция их не обошлась без приключения: бурая корова Дементия, которую тетя оскорбила,
назвав ее «неживым чучелом», доказала, что она еще жива, и когда Гильдегарда, проходя мимо нее, остановилась, чтобы поощрить ее ласкою, тощая буренка немедленно подняла голову, сдернула с англичанки ее соломенную шляпу и быстро удалилась с нею на середину самой глубокой и непроходимой лужи, где со вкусом и съела шляпу, к неописанному удовольствию тети Полли, которая над этим очень смеялась, а англичанка, потеряв шляпу, повязалась своим носовым платком и окончила обход в этом уборе.
— Вы не хорошие и не плохие. Он за народное дело в тюрьме сидел, бедных даром лечит, а к вашему порогу подойдет бедный, — «доченька, погляди, там под крыльцом корочка горелая валялась,
собака ее не хочет есть, — подай убогому человеку!» Ваше название — «файдасыз» [Великолепное татарское слово, значит оно: «человек, полезный только для самого себя». Так в Крыму татары
называют болгар. (Прим. В. Вересаева.)]!.. Дай, большевики придут, они вам ваши подушки порастрясут!
Была у него черная мохнатая
собака, которую он
называл так: Синтаксис.
Произошло это потому, что когда во дворе Филимонова узнали о бегстве Петьки, которого помещик считал умершим с голода, то и решили доложить помещику, что Петька давно умер и похоронен, особенно если помещик взыщется не скоро об этой «
собаке», как
называл Филимонов Петра Ананьева.
Он терзает животных, бьет немилосердно, без причины, коня, на котором ездит, бьет служителей, исполняющих медленно его повеления, трунит вслед отцу над придворным лекарем и шутом, мейстером Леоном, как
называют его при дворе, и раз травил его своими
собаками; он не любит учения, привязан к одним гимнастическим забавам.
Я был доволен и жидом и
собакой и оставил их делить до утра одну подстилку, а сам лег в мою постель в состоянии усталости от впечатлений, которых было немилосердно много: жид-наемщик, белоцерковский стодол, лавра, митрополит, дикие стоны и вопли, имя Иешу, молчаливый князь и настойчивая княгиня с ее всевластным значением, мой двойник стряпчий Юров и Бобчинский с Добчинским; необходимость и невозможность от всего этого отбиться, и вдруг… какое-то тихое предсонное воспоминание о моей старой няне, болгарке Марине, которую все почему-то
называли „туркинею“…
Назвала она его чертовым сыном, и пьяниией, и
собакой, и многими другими именами, а в заключение напомнила ему об нх условии, чтобы Керасенко и думать не смел ее ревновать.