Неточные совпадения
Ему не собрать народных рукоплесканий, ему не зреть признательных слез и единодушного восторга взволнованных им душ; к нему не полетит навстречу шестнадцатилетняя девушка с закружившеюся головою и геройским увлечением; ему не позабыться в сладком обаянье им же исторгнутых звуков; ему не избежать, наконец, от современного суда, лицемерно-бесчувственного современного суда, который
назовет ничтожными и низкими им лелеянные созданья, отведет ему презренный угол в ряду
писателей, оскорбляющих человечество, придаст ему качества им же изображенных героев, отнимет от него и сердце, и душу, и божественное пламя таланта.
Писатель начал рассказывать о жизни интеллигенции тоном человека, который опасается, что его могут в чем-то обвинить. Он смущенно улыбался, разводил руками,
называл полузнакомые Климу фамилии друзей своих и сокрушенно добавлял...
Во флигеле поселился веселый
писатель Нестор Николаевич Катин с женою, сестрой и лопоухой собакой, которую он
назвал Мечта. Настоящая фамилия
писателя была Пимов, но он избрал псевдоним, шутливо объясняя это так...
Учитель говорил не по-швейцарски, а по-немецки, да и не просто, а по образцам из нарочито известных ораторов и
писателей: он помянул и о Вильгельме Телле, и о Карле Смелом (как тут поступила бы австрийско-александринская театральная ценсура — разве
назвала бы Вильгельма Смелым, а Карла — Теллем?) и при этом не забыл не столько новое, сколько выразительное сравнение неволи с позлащенной клеткой, из которой птица все же рвется...
Прежде чем был учрежден общий академический паек, который очень многие получили, был дан паек двенадцати наиболее известным
писателям, которых в шутку
называли бессмертными.
Затем мой брат, еще недавно плохо учившийся гимназист, теперь явился в качестве «
писателя». Капитан не то в шутку, не то по незнанию литературных отношений
называл его «редактором» и так, не без гордости, рекомендовал соседям.
Поэтому его и можно
назвать гениальным
писателем, единственным гениальным
писателем Франции.
Рассказывая мне о своем коротком знакомстве со многими известными
писателями в Петербурге, майор
называл их просто Миша, Ваня и, приглашая меня к себе завтракать и обедать, невзначай раза два сказал мне ты.
Один газетчик, которому я немало помог своим сотрудничеством при начале его журнального поприща, теперь прямо
называет меня не только вредным, но паскудным
писателем.
Монтаня
называла M-r de Montaigne [Монтень Мишель-Эйкем (1533–1592) — французский философ и
писатель эпохи Возрождения.
Между прочим, Ворошилов вызвал выражение изумления на лице того же самого Бамбаева небрежно и вскользь кинутым замечанием о Маколее, как о
писателе устарелом и уже опереженном наукой; что же до Гнейста и Риля, то он объявил, что их стоит только
назвать, и пожал плечами.
— Надобно признаться, — продолжал первый адъютант, —
писатели наши говорят совершенную истину об этой варварской земле. Что за народ!.. Ну, можно ли
называть европейцами этих скифов?
— А я против того мнения Татьяны Васильевны, — подхватил Бегушев, — что почему она
называет любовь гадкою? Во все времена все великие
писатели считали любовь за одно из самых поэтических, самых активных и приятных чувств человеческих. Против любви только те женщины, которых никогда никто не любил.
Я потом объяснился с Городчаниновым и постарался уверить его, что это была несчастная ошибка и рассеянность, совершенно неожиданная для меня самого, что все это произошло оттого, что я пред самой лекцией два раза слышал и один раз сам прочел эту проклятую пародию; я доказал профессору, что коротко знаком с Ломоносовым, что я по личному моему убеждению
назвал его первым
писателем; узнав же, что я почитатель Шишкова, Городчанинов скоро со мной подружился: он сам был отчаянный шишковист.
Многие
называли Карамзина, но Городчанинов морщился и изъявлял сожаление, что университетское юношество заражено этим опасным
писателем.
Что касается до чина (ибо у нас прежде всего нужно объявить чин), то он был то, что
называют вечный титулярный советник, над которым, как известно, натрунились и наострились вдоволь разные
писатели, имеющие похвальное обыкновенье налегать на тех, которые не могут кусаться.
Шатров не преминул
назвать его неподражаемым актером и
писателем.
Всякий
писатель знает, что если он заговорит о том, что нужно, но что еще не проявилось в самой деятельности общества, то его
назовут сумасбродом, утопистом, даже, пожалуй, — чего доброго! — врагом общественного спокойствия!
Замечательно, что этот грек Бенардаки, очень умный, но без образования, был единственным человеком в Петербурге, который
назвал Гоголя гениальным
писателем и знакомство с ним ставил себе за большую честь!
Писатели, разбиравшие идеи и деятельность Овэна, обыкновенно
называют его утопистом, мечтателем, романтиком, непрактичным и даже прямо безрассудным человеком.
Чувство народности, согревающее весь роман, невольно пробуждает то же чувство, живущее в душе каждого русского человека, даже забитого европейским образованием; и это-то чувство народности понимают и ценят высоко самые иностранцы; и вот почему можно
назвать Загоскина народным
писателем.
Еще в недавнее время жили такие понятия, и даже наш знаменитый
писатель, от которого ведет свое начало современное направление литературы, писал к помещику советы о том, как ему побольше наживать от мужиков денег, и советовал для этого
называть мужика бабою, неумытым рылом и т. п.
Писатели о расколе в конце XVII и в начале XVIII столетия, говоря об этих лесах, наполненных тогда беглыми раскольниками, исказили их название и
называли Брынскими.
Недаром
называли Диониса «многообразным» и «многоликим»; недаром уже древние
писатели высказывали мнение, что под именем Диониса-Вакха существовало несколько совершенно различных богов.
И он
назвал имя известного
писателя.
— Все это верно, голубчик, — еще тише сказал
писатель. — И осатанелость крестьянской души, как вы отлично
назвали, пойдет все дальше. Купон выел душу нашего городского обывателя, и зараза эта расползется по всей земле. Должно быть, таков ход истории. Это называется дифференциацией.
Эта"Яма"(как в Москве еще тогда
называли долговое отделение) была довольно сильным пугалом не только для несостоятельных купцов, но и для нашего брата
писателя.
Против нее на диванчике сидит губернаторский чиновник особых поручений, молодой начинающий
писатель, помещающий в губернских ведомостях небольшие рассказы или, как сам он
называет, «новэллы» — из великосветской жизни…
Решили
назвать наше предприятие «Книгоиздательство
писателей в Москве», но в то время было очень трудно добиться у власти разрешения на какое-нибудь кооперативное предприятие, и на хлопоты по такому делу уходили годы.
Интеллигенция, оторванная от народа, жила под обаянием теллургической мистики народа, того, что народнические
писатели 70-х годов
называли «властью земли».
Говоря о «нео-христианах» — термин допустимый, поскольку речь идет о христианах, которые верят в возможность новой творческой эпохи в христианстве, — Гекер причисляет к ним В. Розанова, бесспорно гениального мыслителя и
писателя, но определенного врага христианства, которого скорее можно было бы
назвать нео-язычником.
А то, что критики старого пошиба
называли «воссозданием», — просто выдохшееся общее место, и ни один
писатель, честно и просто относящийся к своему делу, не станет скрывать того, что он в непосредственном наблюдении действительности черпает весь материал своего творчества, что без отдельных лиц не может быть в мозгу
писателя конкретных образов.
Боборыкии вспоминал: «И вот мы узнаем, что Аполлон Григорьев скоропостижно умер, только что выйдя из долгового отделения, которое помещалось тогда в Измайловском полку. <…> Эта „Яма“ (как в Москве еще тогда
называли долговое отделение) была довольно сильным пугалом не только для несостоятельных купцов, но и для нашего брата
писателя.
С покойным
писателем и драматургом жила несколько лет, как это принято
называть, в гражданском браке Ольга Александровна и имела от него ребенка — девочку.
Нет, и вы и дама, с которою беседовал наш приятный
писатель, берете очень свысока: вы выставляете людей отличных дарований, а по-моему более замечательно, что и гораздо пониже, в сферах самых обыкновенных, где, кажется, ничего особенного ожидать было невозможно, являлись живые и привлекательные личности, или, как их
называли, «интересные мужчинки».
Незадолго перед переходом «Отечественных записок» из рук Дудышкина и Краевского под редакцию Некрасова и Салтыкова в этом журнале работал один
писатель, которого в нынешнем случае неудобно было бы
называть по имени.
В то время, когда на юбилее московского актера упроченное тостом явилось общественное мнение, начавшее карать всех преступников; когда грозные комиссии из Петербурга поскакали на юг ловить, обличать и казнить комиссариатских злодеев; когда во всех городах задавали с речами обеды севастопольским героям и им же, с оторванными руками и ногами, подавали трынки, встречая их на мостах и дорогах; в то время, когда ораторские таланты так быстро развились в народе, что один целовальник везде и при всяком случае писал и печатал и наизусть сказывал на обедах речи, столь сильные, что блюстители порядка должны были вообще принять укротительные меры против красноречия целовальника; когда в самом аглицком клубе отвели особую комнату для обсуждения общественных дел; когда появились журналы под самыми разнообразными знаменами, — журналы, развивающие европейские начала на европейской почве, но с русским миросозерцанием, и журналы, исключительно на русской почве, развивающие русские начала, однако с европейским миросозерцанием; когда появилось вдруг столько журналов, что, казалось, все названия были исчерпаны: и «Вестник», и «Слово», и «Беседа», и «Наблюдатель», и «Звезда», и «Орел» и много других, и, несмотря на то, все являлись еще новые и новые названия; в то время, когда появились плеяды
писателей, мыслителей, доказывавших, что наука бывает народна и не бывает народна и бывает ненародная и т. д., и плеяды
писателей, художников, описывающих рощу и восход солнца, и грозу, и любовь русской девицы, и лень одного чиновника, и дурное поведение многих чиновников; в то время, когда со всех сторон появились вопросы (как
называли в пятьдесят шестом году все те стечения обстоятельств, в которых никто не мог добиться толку), явились вопросы кадетских корпусов, университетов, цензуры, изустного судопроизводства, финансовый, банковый, полицейский, эманципационный и много других; все старались отыскивать еще новые вопросы, все пытались разрешать их; писали, читали, говорили проекты, все хотели исправить, уничтожить, переменить, и все россияне, как один человек, находились в неописанном восторге.
Даже только
называть меня так ты не смеешь, бессовестный
писатель, а если я умру, лишусь рассудка, погибну, то не выплясывай на моей могиле, не кощунствуй, а оплачь меня!